Форум » Regnum terrenum. Aeterna historia » Любовь и смерть, добро и зло. 15 марта, поздний вечер. Рим. » Ответить
Любовь и смерть, добро и зло. 15 марта, поздний вечер. Рим.
Александр VI:
Ответов - 15
Александр VI: Родриго Борджиа, за стенами этого подвала именуемый Александром VI, молча смотрел на женщину, сидящую перед ним. Ее лицо, ее тело, ее запах, каждый завиток ее белокурых волос были ему знакомы. Много ночей он засыпал возле нее, убаюканный ее женской мягкостью, податливостью. А теперь ему приходилось решать судьбу Тины Пикколомини. Получив письмо кардинала Сфорца, он злился. Очень злился. Этот хитрый лис, Асканио, сделал все, чтобы уберечь себя от возможного гнева Его святейшества, и послал ему письмо с обвинениями в адрес фаворитки Александра VI уже после своего отъезда. Но, в сущности, он оказал услугу папе, и Родриго это понимал. Услуга была в том, что понтифик мог потушить скандал раньше, чем он разгорится. А обвинение любовницы Его святейшества в колдовстве, содомии и кровосмесительстве вызвало бы такую волну слухов и разговоров, которая прокатилась бы по всей Европе. Может быть, эта волна не смыла бы понтифика с папского престола, но изрядно бы подмочила его белоснежное одеяние. Хуже ничего не придумаешь, кроме… Родриго судорожно сглатывает и сжимает пальцы в кулаки. Кроме того, о чем он подумал, услышав витиеватые признания Сфорца. За дверью остался Чезаре, ни к чему ему слышать разговор отца с любовницей. Уже бывшей. - Как ты могла? Как могла, после того, как я тебя поднял так высоко, упасть так низко? Очень хочется ударить по этому красивому лицу. Ей было мало. Его и всего, что он ей давал. Какая мысль может быть более болезненной для самолюбия немолодого мужчины, обманывающего старость в объятиях молоденьких любовниц? Глубоко вдохнув спертый воздух – камень, сырость, и что-то еще, сладковато-приторное, возможно, благовония, которыми пользовалась Тина, Родриго заставил себя успокоится. Он уже все решил. Опальную фаворитку тайком вывезут из Рима, Чезаре займется этим, и поместят в монастырь. Там она проживет остаток своих дней. Вполне милосердно, учитывая тяжесть ее проступка.
Тина: Тина ничего не понимала. Справедливости ради надо сказать, что для нее это было частое состояние. Она не была умна, но ей хватало сообразительности понять это и не пытаться доказать всем обратное. Она довольствовалась тем местом, которое ей было отведено в папских покоях - любовницы, но не поверенной его тайн, мыслей и соображений. Их разговоры можно было не подслушивать, даже самый ушлый и умеющий собирать информацию по крохам шпион не нашел бы в них ничего для себя интересного. Благодаря этому, Тина не раздражала никого из окружения понтифика, кроме своего родственника кардинала Пикколомини. Тот считал, что она слишком мало смогла принести полезного семье. Тина знала, что он прав, но самой ей нравилось ее положение. При папском дворе развлечений было не меньше, чем при дворе какого-нибудь влиятельного и богатого герцога, а понтифик был к ней добр, щедр, не по возрасту страстен и по-своему заботлив. Зачем искать добра от добра и рисковать всем? Тина была довольна и не знала никаких искушений интриговать или что-нибудь менять. Тем сильнее было ее удивление теперь. В чем могла провиниться она, редко покидающая покои понтифика и почти все время находящаяся у всех на виду? Настолько, что, прочитав какое-то письмо, Родриго сразу переменился в лице и приволок ее сюда, в подвалы замка Святого Ангела? Здесь было душно, сыро и мерзко пахло. Тишина была неприятной, каждый поворот таил опасность, а стены, казалось, пропитались страданием и тоской. - Я... я ни в чем не виновата перед вами, ваше святейшество. Могу поклясться на чем угодно, что ни в чем. Как любой человек, сознающий свою невинность, даже самый умный, она была уверена, что недоразумение будет разрешено в ближайшее время.
Александр VI: Его святейшество прекрасно знал, что как бы ни был виновен человек, он редко признается в этом сразу же. Более того, чем тяжелее вина, тем красноречивее оправдания. Женщины же, когда дело касалось их грешков, и вовсе демонстрировали редкостную изобретательность, дай им, право же, волю, и любая шлюшка, из тех, что торгует собой в подворотнях у Тибра, окажется чиста, паки ангел небесный, поклянется в этом на чем угодно, хоть на распятии, хоть на Каббале. Поэтому на слова Тины понтифик обратил не больше внимания, чем на жужжание мухи. Да и не затем он пришел, чтобы сыпать упреками и выслушивать оправдание. Решение относительно судьбы Тины Пикколомини было принято, и принято быстро. В глубине души Его святейшество посчитал, что все к лучшему (после того, разумеется, как убедился, что в письме Сфорца не идет речи о Лукреции и Хуане). После Джулии Фарнезе, обладающей, помимо красоты, еще и острым умом, он отдыхал рядом с Агостиной. Но каждому овощу свое время, и Родриго Борджиа уже не прочь был поменять фаворитку. В другое время он бы выдал Тину замуж и от души благословил на счастливую жизнь. Но теперь другое дело. По сути, после таких обвинений, ей было два пути. На пытки и костер, или… в никуда. Осторожность и милосердие редко соединяются, но тут они находились в полном согласии друг с другом. Мало ли что наплетет эта девчонка под пытками? Пусть лучше живет. Подальше, разумеется, от Рима и его правителя. - Ты заслужила наказание. Но все же костер – это слишком сурово, даже за кровосмешение (еще недавно Его святейшество не счел бы это наказание таким уж суровым). Ты отправишься в монастырь, где и проживешь остаток своих дней замаливая грехи. Но это лучше, чем смерть. Благодари! Понтифик протянул Тине для поцелуя руку, считая, что действительно, заслужил благодарность. И этой девицы, и ее родни, на которую бросил бы тень процесс над Агостиной. - Сегодня же тебя тайно вывезут из Рима.
Тина: - Кровесмешение?! - Тина ахнула и залилась слезами. Она с ужасом слушала его святейшество. Кровесмешение, костер, монастырь... Думала ли она еще сегодня утром, что эти слова будут иметь к ней какое-нибудь отношение? Даже в самом страшном сне и ужасной фантазии не привиделось бы такое девице Пикколомини. Какая злая ирония. И, однако, обстановка вокруг говорила о том, что происходящее не шутка. Понтифик Александр VI меньше всего походил на любителя розыгрышей, и взгляд его сейчас был зловещим. Она видела его таким раньше, но злость была обращена не на нее. Нет, она предназначалась совсем другим людям, и поэтому в такие моменты Родриго Борджиа нравился Тине особенно сильно. Он казался еще более величественным и властным, демонстрирующим свою силу. И сердце ее замирало, и потом, когда, разделавшись с делами, ее любовник обращал свое внимание на нее, Тина отдавала ему себя с особенным желанием и упоением. Как все быстро меняется. И все-таки Тина еще верила, что можно все исправить. Как всегда верят, когда ошибка слишком неожиданна и слишком несправедлива. Даже монастырь она считала сейчас чудовищным наказанием. Как же можно упасть и отправиться в изгнание, если еще недавно она была так высоко и ни в чем не виновна? - Это неправда, неправда. Родриго, разве ты не видишь, что меня хотят оговорить? С кем меня связал этот наговор? Я братьев своих уже давно не видела. Я же всегда рядом с тобой была. За что ты так со мной? Почему сразу поверил? Разве ты бы поверил такому слуху, если бы он был не про меня, а про того, кто еще ближе к тебе?
Александр VI: Если на рыдания Тины и ее заверения в невинности Родриго мог (и готов был) махнуть рукой, то последние слова девицы Пикколомини пригвоздили его к полу. Что она сказала?! - Что ты сказала? Повтори! Опершись о склизкую стену, прошептал он побелевшими от напряжения губами, изо всех сил стараясь быть спокойным. Могла ли Тина что-то знать о Хуане и Лукреции? Если нет, то отчего такие намеки, если да - то откуда? И с кем успела поделиться? Самое ужасно, что понтифик начал припоминать что-то, в мыслях крутились обрывки вечера, когда он попросту и незамысловато напился, пришел в постель своей любовницы, и, кажется, что-то ей говорил. О том, как неблагодарны дети. Может быть, и еще что-то сказал? То, что говорить ни в коем случае не следовало? Вино и горе часто развязывают языки, особенно под боком у женщины, молодой, горячей и не слишком-то умной. Всегда можно утешиться тем, что не поймет. - Что ты хочешь сказать, несчастная, что кто-то из моих (Родриго чуть не сказал «детей») близких может так пасть, предаться такой мерзости? И кого именно ты имеешь в виду? Голос понтифика звучал глухо, и, как он сам чувствовал, до отвращения фальшиво. Дело было в страхе, в самом большом страхе за всю его долгую жизнь, страхе за детей. За любимых, не смотря на их грех, Лукрецию и Хуана. Страх часто толкает нас на неразумные поступки. До сего дня Родриго Борджиа мужественно встречал его лицом к лицу, побеждал и становился только сильнее, сейчас же страх убивал его. Шагнув к рыдающей Тине, он зло потряс ее за плечи, словно надеясь так вырвать из нее признание. Мыслей о милосердии для этой женщины больше не возникало. Из опальной любовницы Тина Пикколомини превратилась во врага, тайного, и оттого еще более опасного. И все это из за нескольких неосторожных слов.
Тина: Тина увидела, что ее слова произвели впечатление, но неверно его истолковала. Попадание в цель она расценила как свою удачу, в которую стоит метить снова, чтобы убедить. Она понятия не имела о том, что происходит между детьми Родриго Борджиа, почему он услал дочь и сына. Ей вполне было достаточно объяснений, которые лежали на поверхности - сын должен был вернуться в Испанию по велению короля, а дочь последовать за своим мужем в их владения. Несколько раз она слышала, что понтифик во сне называл своих детей по имени, звал их, и в голосе его слышались тоска и отчаянье, но Тине казалось, что это оттого, что он скучает по ним, находящимся теперь далеко. Все знают, что Родриго любит своих детей со всей страстью, которая отведена ему, а в том, что отведено ему много, Тина имела много возможностей убедиться. Взывала она к памяти о Лукреции и Хуане в желании, чтобы Родриго подумал, как бы поступил по отношению к тем, кого любит, и сжалился над ней, Тиной, которая была от него не дальше детей. По крайней мере, ненамного дальше. - Я не говорю, что... но если бы, если бы тебе наговорили подобного о Хуане и Лукреции, поверил бы ты сразу и был бы так жесток к ним?
Cesare Borgia: Чезаре скучал за дверью. Он понимал и уважал желание отца сказать своей фаворитке последнее «прощай», даже, скрипя зубами, согласился с тем, чтобы оставить девице Пикколомини жизнь и дать ей возможность замолить свои грехи (настоящие или мнимые) в монастыре. Все же Тина была мила, красива, неизменно почтительна к детям Его святейшества, и, похоже, полностью удовлетворяла запросы понтифика в алькове. Что еще требовать от женщины? Но, видимо, отцу она все же надоела, и это Чезаре тоже готов был понять и принять, ни слова не выразив сомнения в том, что обвинения против Агостины очень уж похожи на абсурдные. А теперь он скучал, ожидая, когда его призовет Его святейшество, и, от скуки прислушивался к тому, что творилось за стеной. Не молиться же ему. Слов, разумеется, было не разобрать, только голоса и интонации. Додумывать смысл было игрой невинной и забавной, тем более, что Чезаре знал, что Александр VI скажет своей опальной любовнице, и примерно догадывался, что она может ответить. - Что вы, Ваше святейшество, я ни в чем не виновата, - с усмешкой проговорил он, обращаясь к пауку, спустившемуся с потолка на тонкой шелковой нити. Женщины. Знали бы они, что виноваты всегда только в одном – в том, что наскучили. Затем Чезаре нахмурился. Что-то шло не так. В голосе отца был уже не гнев – ярость раненого зверя, и кардинал Валенсийский никогда бы не поверил, что эта недалекая красавица, Тина, могла так задеть Родриго Борджиа. Поколебавшись мгновение, он распахнул дверь, окинув взглядом отца и его фаворитку. - Мне показалось, вы звали, - спокойно оправдался он, встретив гневный взгляд Родриго Борджиа.
Александр VI: Одним взглядом Родриго не ограничился, и в сына полетел медный кувшин. В ярости каталонец меры не знал, не зря его прозвали «быком», как разъяренный бык он готов был сейчас поднять на рога каждого, кто окажется поблизости. Кувшин ударился о стену и с жалобным звоном упал на пол. - Выйди вон, - прорычал понтифик. – И жди за дверью, когда я тебя позову! Еще не хватало, чтобы Чезаре услышал лишнего. Родриго прекрасно знал о соперничестве между двумя сыновьями. Может быть, в этом была и его вина. Он любил всех своих детей, но не скрывал своей особенной нежности к Хуану. Страшно представить, что будет, если кардинал Валенсийский узнает о том, что произошло между братом и сестрой. А Чезаре достаточно не утверждения, всего лишь намека, и тот, как голодный волк, пойдет по следу. И только убедившись, что сын скрылся с глаз, понтифик вновь повернулся к опальной любовнице. Тина еще не догадывалась, но она уже была мертва. Она еще дышала, чувствовала, надеялась, но смерть уже дышала ей в лицо, и у смерти были налитые кровью глаза наместника Господа на земле. Ему казалось, что он ясно видит намерения Агостины Пиккколомини. Она хочет выторговать свою свободу, намекая любовнику, что его тайна в ее руках. Не понимала Тина только одного: мертвые молчат. Всегда. - Я давал тебе возможность раскаяться, - глухо произнес он. – Ты сама выбрала свою судьбу. Может быть, оно и к лучшему. Я отпускаю тебе, дочь моя, все твои прегрешения, вольные и невольные, тайные и явные, да упокоится с миром твоя душа. Тускло сверкнул перстень святого Петра, когда понтифик начертил крест в воздухе, отпуская грехи и грешки Тины. Она заслужила смерть, но не ад.
Тина: Для Тины явление Чезаре было надеждой, но преждевременной. Увидев, как разъярился понтифик при виде своего сына, как усилился его гнев, поняла она, что Родриго во власти таких демонов, против которых бесполезны увещевания, мольбы и крики. - Я ни в чем не виновата, ни в чем, - истерично, как бесноватая, визжала она, но его святейшество уже отчетливо видели в ней даже не бывшую любовницу. Что она сделала не так, когда все сломалось? - Меня оговорили. Разве это редкость такая рядом с тобой? Я не первая и не последняя. Вид крестного знамения произвел на Тину такое же впечатление, как на одержимого дьяволом. Забыв обо всем, она превратилась в туго скрученный комок одного желания - жить. Не для того она стала любовницей понтифика, чтобы так бесславно и быстро закончить свои дни в подвалах замка. - Да опомнись же ты, глупец. Откуда только силы взялись. Она откинулась назад и, задрав юбки, пнула недавнего любовника ногами в живот. Потом вскочила с табурета, подхватила его и кинула со всей силы в понтифика. Не оглядываясь, кинулась к двери, ведущей из клетки, и рванула ее на себя.
Cesare Borgia: Дверь распахнулась неожиданно. Чезаре в то же мгновение поймал Тину, но только благодаря тому, что стоял у нее на пути, а не собственной ловкости. Трудно было ожидать, что любовница отца решится на открытый бунт, сколько кардинал знал девицу Пикколомини, она всегда казалась ему красивой глупышкой, а значит, совершенно не опасной. Ее желания были прозрачны и предсказуемы – наряды и драгоценности, сомнительный, но все же почет, что-нибудь для своей семьи, чтобы не возражала против того, что Тина греет папскую постель. И вот перед ним совсем другое существо, испуганное, почти безумное, но сильное в своем безумии. Крепко удерживая вырывающуюся девицу, Чезаре бросил растерянный взгляд на отца. Тот, согнувшись пополам, только стонал и задыхался*. Взгляд кардинала Валенсийского похолодел, Тина была припечатана к стене, холеные, но сильные пальцы сына понтифика сомкнулись у нее на горле. - Ты что творишь, дрянь, - тихо, даже ласково спросил он, глядя в глаза вчерашней фаворитки, чьей судьбе могли позавидовать некоторые королевы. Но сейчас ей не позавидует даже последняя нищенка в подворотнях Тибра. – Ты забыла, кто ты и кто перед тобой? Жить надоело? Отвечай! Чезаре тряхнул Тину как тряпичную куклу. Откуда ему было знать, что именно страх за свою жизнь сделал из нее безумную, да и что ему за дело до ее жизни, которая, как и смерть была в руках Родриго Борджиа, и ни в чьих более. Ему ей и распоряжаться по своему усмотрению. Чезаре же готов был выполнить любое распоряжение отца. Борджиа любят друг - друга, ненавидят друг - друга, поддерживают и соперничают, обманывают и изливают душу и никогда не задумываются над тем, как уживаются в них эти противоречия. Они есть и этого довольно. Но никогда не предают и не оставляют в беде. Никогда. *согласовано с Его святейшеством
Тина: Как ни странно, но тихий угрожающий тон Чезаре подарил Тине надежду. Понтифик смотрел на нее так, как будто сошел с ума, говорил чудовищные вещи, бросал невероятные обвинения, не имеющие к ней, Тине никакого отношения. Тина никогда не разговаривала с теми, кого бросили в темницу по разным обвинениям, и ей неоткуда было знать, что случившееся с нею - дело обычное. Что несчастный заключенный часто бывает виноват лишь в том, что оказался в плохое время в плохом месте, что неправильно что-то истолковал или ошибочно отреагировал. Что его, в конце концов, просто кто-то хочет видеть под землей, а не топчущим грешную землю. Тина еще верила, что произошла ошибка, которую можно поправить. С Родриго ей объясниться не получилось, но теперь тут был Чезаре. - Ваше преосвященство, - в глазах Тины загорелись лихорадочные огни, - меня оговорили. Оклеветали. Я никогда не делала ничего из того, что наговорили вашему отцу. Я чиста и никогда не сделаю ничего, что может бросить тень на него. Я клянусь в этом. Пожалуйста, хотя бы вы поверьте мне.
Александр VI: - Замолчи! Замолчи немедленно! Родриго, держась за стену, наконец, выпрямился. Кто бы мог подумать, что у этой проклятой столько силы, дышать до сих пор было больно, и боль только прибавила злости. Что там она лепечет? Не сказала бы Чезаре главного! Никто не должен знать, никто. Он твердил это как литанию. А кто узнает – замолчит навсегда. - Убей ее, сын. Прикончи, - хрипло приказал он. Грудь сдавливало железным обручем, впервые каталонец почувствовал себя тем, кем, по сути, и был, старым уже человеком, многое пережившим, многое видевшим. «Ради меня, ради нас всех». Понимала ли Тина, сколь мала ее ценность по сравнению с тем, что было для понтифика истинно важным – благополучием семьи? Может быть, и понимала, но никогда не думала, что ее жизнь станет залогом этого самого благополучия, что ее попросту принесут в жертву. Жестоко? Ну так и мы живем не в век милосердия.
Тина: И тогда Тина, которая никогда не была способна даже на маленькое и незамысловатое рассуждение, поняла с предельной ясностью, что для нее все кончено. Что спасение не придет не только от ставшего вдруг безумным понтифика, но и от его сына, в глазах которого она тоже видела огни сумасшествия. Она вздохнула полной грудью, глубоко, понимая, что каждый вздох может стать последним и что потратить его надо так, как он того заслуживает. Теперь она ненавидела всех Борджиа. И понтифика, втащившего ее в свою постель и бравшего от нее все, что ему хотелось, а потом не пожелавшего защитить от глупых наветов. И его детей, которые всегда уходят от ответственности, в то время как другим смертным эта возможность часто заказана. И всех, кто только есть рядом с ними и купается сейчас в лучах славы и богатства, и кто только войдет в этот круг счастливчиков. - Говорите, что я ведьма? - хрипло повторила Тина и рассмеялась. - Вот и посмотрим, правы вы или нет. Будьте вы все прокляты. Слышишь, Родриго? - ее голос сорвался на истошный крик. - Пусть всем, кто только появился или появится на свет от твоего семени, не будет больше никогда покоя, ни на этом свете, ни на другом...
Cesare Borgia: Приказа отца было бы для Чезаре достаточно, чтобы отправить на тот свет столько людей, сколько потребуется. Он бы своими руками удушил Тину, медленно, любуясь тем, как сознание гаснет в ее глазах. Но последние слова папской фаворитки заставили его схватиться за нож и оборвать ее жизнь. Может быть, кардинал Валенсийский подчас сомневался в существовании бога, или уж, во всяком случае, в том, что Господу есть до его души хоть какое-то дело, но в дьявола он верил, верил в ведьм, и, разумеется, верил в проклятия. Горячая кровь текла по руке, и, чувствуя как неровно, затихая, бьется сердце Агостины Пикколомини, кардинал Валенсйский успокаивался сам. Душа молодой женщины отлетала, и, умершая так страшно, она, безусловно, попадет в ад. А оттуда уже пусть шлет свои проклятия, если сможет. Тело и упало к ногам Чезаре тряпичной куклой, глаза Тины, бездумно распахнутые, словно смотрели куда-то, в неведомую даль, и сын понтифика заглянул в них, но увидел только смерть и пустоту. Он сам, не доверяя такое щепетильное дело даже самым верным слугам, вынесет ее из темницы и бросит в Тибр, привязав к ногам мешок с камнями. Если ее когда-нибудь найдут, то никто не узнает в ней папскую фаворитку, счастливую соперницу блистательной Фарнезе. Но это будет потом, сейчас он нужен отцу. Кардинал перешагнул через тело убитой, чтобы подхватить Родриго Борджиа, который едва стоял на ногах*. Он казался постаревшим, но, конечно, только казался, не мог несокрушимый Бык пасть духом из-за смерти любовницы, которую не слишком-то он и ценил, по разумению Чезаре. Иначе бы лежала сейчас Тина в папской постели, а не на грязных камнях темницы. - Обопритесь на меня, Ваше святейшество. Но все же мелькнула страшная, и даже кощунственная мысль. Понтифик был смертен. Отец был смертен. Мелькнула и пропала, безжалостно изгнанная. *согласовано
Александр VI: Отпустило. Не то, чтобы совсем, но Родриго Борджиа смог хотя бы дышать. Проклятая ведьма была мертва. Отныне, думая о Тине Пикколомини, он будет вспоминать не наслаждение, что дарила ему эта женщина, а ее последние слова. Мерзавка! А он то еще намеревался сохранить ей жизнь. Странно, но его мысли словно пытались продираться сквозь что-то плотное и вязкое. Его святейшество попытался вспомнить, где он, и зачем, но перед глазами были лица Лукреции и Джованни, какими он увидел их в ту ночь, когда Ваноцца пришла к нему с этим невероятным известием: их они любят друг - друга, любят гораздо горячее, чем Господь заповедал брату и сестре. - Вам ничего не грозит, - ясно и внятно произнес он. – Я сумею защитить своих детей. А затем наступила темнота. Эпизод завершен
полная версия страницы