Форум » Regnum terrenum. Aeterna historia » Кто поедет в..? Гандия. 6 марта 1495 года » Ответить
Кто поедет в..? Гандия. 6 марта 1495 года
Мария Энрикес: Дворец Борджиа, покои герцогини Гандии
Ответов - 30, стр:
1 2 All
Мария Энрикес: С того дня, как Хуан Гандийский вернулся в свои владения (в общем) и во дворец Борджиа (в частности), прошло пять дней. Эти дни не принесли Марии ничего, кроме разочарования. Впрочем, ставшего уже привычным. Супружескую жизнь нельзя было назвать идеальной и даже сносной. В остальном Хуан тоже оставался верен себе - всему и всем он предпочитал праздное времяпровождение. Она еще глупо надеялась, что поездка хотя бы как-то изменит его. Тщетные надежды. Он впрямую демонстрировал пренебрежение любыми устремлениями. Его не волновало возвышение и увеличение герцогства Гандии, благосклонность короля Фердинанда и собственная политическая значимость. Сочетание самолюбия, тщеславия и самоуверенности с полным отсутствием амбиций и способности к деятельности воистину могли изумить. Марии казалось, что он не муж ее, а скорее - неразумный выросший ребенок, которого воспитать не получилось, а приструнить уже поздно. На все ее слова он отмахивался и недвусмысленно давал понять, что ее мнения никто не ждет и вообще обсуждать что-нибудь ей не следует, что оценено будет только ее молчание. Мария часто молчала, но не потому, что смирилась, а потому что искала других путей повлиять на непутевого мужа. "И еще эта Лита", - в сердцах добавила к своим грустным размышлениям герцогиня. Она даже не ревновала, а злилась. Склонность к неожиданным и бесплодным увлечениям и равнодушие к собственной семье были только еще одним признаком того, что из Хуана получился неважный герцог. Приезд нынешним утром Мануэля Гарсии Гонсалеса взволновал Марию. Дон Мануэль был старым другом ее семьи, знал ее и Альфонсо с детства, но в нынешнем его приезде ей виделось что-то более важное, нежели просто семейное дело. Поговаривали, что король Фердинанд негласно приставил Гонсалеса следить за Хуаном. Мария теперь боялась, что намерения у Гонсалеса недобрые, ведь герцог Гандии, несмотря на строжайший запрет испанского короля, отсутствовал в Испании последние два с лишним месяца, и у этого самоуправства могли быть последствия. Утром, как только дон Мануэль приехал, Мария, не давая никому опомниться, пригласила всех на вечернюю трапезу к себе. Она боялась, что если разговор состоится без нее, то закончится совсем плачевно, а так у нее есть хотя бы надежда повлиять или, возможно, помешать чему-нибудь. Конечно, всем пришлось согласиться, потому что отказ выглядел бы невежливо. В комнате было жарко натоплено. Весна выдалась холодная, и ночи были больше похожи на зимние. На столе было подогретое красное вино. Сухое до терпкости. Кроме самой герцогини, в комнате находилась только одна ее дама, которую она намеревалась услать сразу, как только все соберутся. За дверью послышались шаги, и Мария в напряжении уставилась на нее, гадая, кто придет первым.
Альфонсо Энрикес: Первым явился Альфонсо, который и не догадывался, какой шквал мыслей обуревал его сестру. Марию молодой гранд выделял из прочих своих братьев и сестер, с детства находя у нее радушие, ласку и даже понимание, в отличие от иных старших отпрысков дона Энрике. Ему казалось - и не обошлось без попреков родителя, - что те с пеленок осознавали величие рода и прикладывали к его поддержанию все усилия, тогда как его планиду, опять-таки, согласно словам благородного дона, следовало назвать позором семейства. Мария его не осуждала. Во всяком случае, обидно и болезненно, и, каким бы черствым в силу безграничной лени ни был Альфонсо, к сестре он относился с особой нежностью. - Добрый вечер, дражайшая герцогиня, - фамильярность гостя искупалась его радушной улыбкой. - Надеюсь, ваша милость не откажет странствующему рыцарю в ужине, а то он дико голоден. Пилигрим уже вторую неделю гостил в Гандии, оправданно надеясь на добрую компанию зятя и желая сбежать от нудных наставлений отца. Единственное, что настораживало молодого бездельника, был визит Гонсалеса, который никогда не являлся добрым вестником для эпикурейца, непременно неся за собой шлейф забот. - И отчего моя добрая госпожа столь невесела? - не дожидаясь приглашения, Альфонсо плюхнулся на стул. - Надо убить дракона или добыть Святой Грааль?
Мария Энрикес: - Невесела... - задумчиво повторила слова брата Мария и произнесла это слово снова, с горькой усмешкой, - невесела. Я забыла уже, когда веселилась. Последнее вполне можно бы было принять за упрек - Альфонсо, как и Хуан, не стеснял себя в веселье - но ничего подобного в намерения Марии не входило. Младший брат очень напоминал Хуана, в известной мере являясь почти его копией, но все-таки отличался в главном - в нем не было неприятной злости, свойственной герцогу Гандии, и - что было еще главнее - он был любящим братом. Любящим и любимым братом, в то время как Хуан - нелюбящим мужем. - Грааль, дракон... Мне нужно кое-что другое, Фонси. Кое-что проще и сложнее одновременно. Мария задумалась, и на ее высоком лбу четко обозначилась морщинка. Дон Мануэль Гарсия Гонсалес, каким бы заботливым другом не был, приехал не просто так. Уж слишком он занят и слишком не жалует Хуана Гандийского. За все время своего брака Мария не помнила, чтобы он приехал просто так, чтобы навестить ее. Поговаривали, что дон Мануэль негласно "присматривал" за Хуаном по личной просьбе короля Фердинанда. - Дон Лоло приехал ведь не просто так, Фонси? Ты случайно не знаешь, зачем?
Альфонсо Энрикес: Конечно, он не знал, черти его раздери много раз! Дон Мануэль никогда не появлялся просто так, дабы поинтересоваться здоровьем или привезти занятный гостинец из Толедо или Сарагосы, и Мария была несомненно права в том, что вскоре последуют некие до тревожного значительные откровения доброго гостя. Но какие именно, Альфонсо, пожалуй, и знать не желал. Ему даже было все равно, он хотел развлекаться - ведь с этой целью он и пожаловал в Гандию, а серьезное лицо Гонсалеса нисколько не способствовало беззаботному веселью. Иногда даже слишком беззаботному. - Мария, душа моя, - потянул он с деланой усталостью в голосе, стараясь свести на нет беспокойство сестры, - ты даром тревожишься. Дон Лоло... Альфонсо, наливший себе и сестре вина, готов был поперхнуться, ибо королевский посланец вызывал желание либо именовать его полностью, с называнием всех титулов по отцовской и материнской линии, регалий и должностей, либо ограничиваться "старым чертом". - Дон Лоло, возможно, хочет убедиться, что в доме герцогов Гандийских царят мир и благоденствие, как и подобает жить отпрыскам двух великих фамилий. Смешок утонул на дне кубка. Как ни нравился молодому гранду его зять, но спесь Энрикесов не позволяла забыть, что в Борджия не было семени кастильских сюзеренов, которых в Иберии почитали поболее распутного понтифика. - Может, наш отец, да продлит Господь его дни, попросил его об этой услуге? - глаза Альфонсо были чисты, словно и не узрели некогда в севильском вертепе благородного родителя нынешних собеседников. - И он убедит Хуана быть... м-м, повнимательнее к семейным делам?
Мария Энрикес: - Ничего ты тоже не знаешь, - вынуждена была признать Мария. - Тебе тоже никто ничего не сказал. Она сказала это без всякого разочарования, потому что на самом деле и не ждала от брата никаких откровений. Если бы дело бы таким, что дон Мануэль поделился бы им с Альфонсо, то уж точно рассказал бы о нем всем и сразу. Значит, пустяковое дело. Вслух она это брату не сказала, хотя вряд ли бы тот узрел в ее словах какое-нибудь откровение. - Убедит Хуана, - с издевкой повторила она слова брата, поворачиваясь к стене и прислоняясь к ней лбом. Как ни усердно топили, а все-таки не настолько, чтобы стены были теплыми, и теперь холод дерева приятно снимал жар мыслей. Поведение Хуана и то, что его надо образумить, убедить или заставить вести себя так, как полагается человеку семейному, к тому же обремененному обязанностями герцога, стало уже общим местом всех разговоров. Никто не стеснялся обсуждать это при Марии. И не только Альфонсо на правах брата, разговаривающего с сестрой наедине. Но и другие родственники, и даже дальние, при сборе гораздо более многочисленном. - Вряд ли кто-нибудь взял на себя обет убедить в чем-нибудь Хуана, даже если бы ему за это пообещали горы золотые или, наоборот, припугнули бы. Альфонсо, - Мария обернулась к брату, надеясь застать его врасплох, - а ты знаешь, куда Хуан ездил недавно? Он ведь не был в Валенсии, как рассказывает, да?
Альфонсо Энрикес: Нет-нет, он не имел ни малейшего представления о том, куда ездил высокочтимый герцог, что он делал и в какой компании. Альфонсо старался говорить спокойно, не меняясь в лице и не допуская ни единой фальшивой ноты, хотя очень хотелось отвести глаза от несчастного взгляда сестры, а еще лучше - вовсе убежать подальше. Еще немного - и он продаст с потрохами своего приятеля, лишь бы исчезла обреченность с этого прекрасного лица, которое должна, черт возьми, озарять лишь улыбка да неизбывное счастье. На мгновение Альфонсо устыдился совместных похождений с Хуаном. То ли так действует на него местное вино - ударяет в голову вкупе с раскаянием и готовностью поклясться с завтрашнего утра начать новую жизнь, а если потребуется, силой заставить и дорогого зятя последовать его примеру, то ли слезы сестры, коих нынче не было видно, но, Энрикес не сомневался, пролитые в избытке в холодной постели и одиноких покоях большого, пышно украшенного, но оттого ничуть не делавшего счастливыми обитателей дворца, дурманили, заставляя рассуждать и чувствовать так, как он думал, может быть, лишь в детстве, когда панически боишься Сатану и желаешь спрятаться под переливчатое крыло одного из воинства Господнего. - Правда, я не знаю, - с самым честным видом подытожил молодой человек, подливая себе вина и страстно жалея о том, что явился в эту залу прежде остальных. Душевные терзания были слишком тяжелы и непривычны для юного бездельника, а добрые порывы чаще пугали, нежели представлялись чем-то естественным, несмотря на все витиеватые и красочные увещевания иберийских проповедников, пылом своим напоминавших христиан времен императора Феодосия. - А что до дона Лоло... Лоло... - губы Альфонсо искривила усмешка, - не хочешь ли ты сама спросить его, что привело его под твой кров, милая моя Мария? Сдается, тебя он почитает наиболее разумной из всех обитателей этого замка.
Мария Энрикес: - Конечно, я спрошу у дона Лоло. Или даже он сам расскажет. Ты видел, как он настаивал на том, чтобы собрать сегодня вечером тебя и Хуана? Меня вот он хотел видеть не так сильно. В последнем утверждении Марии не было обиды или досады, только размышление. Дон Мануэль нашел бы время и для того, чтобы поговорить с нею, но сегодня ему была нужна не она. Она беспокоилась. Не зря она спросила у брата, не знает ли он что-нибудь о путешествии Хуана, а пыталась понять, догадался ли кто-нибудь еще об отсутствии герцога Гандии в Испании? А если да, и теперь у этого будут самые неприятные последствия? Думая об этом, она испытывала по отношению к Хуану почти ненависть. Глупец! Так рисковать всеми возможностями. Ради чего? - Хорошо, ты не знаешь, где был Хуан. Ты очень убедителен. Вот будь, если что, так же убедителен и с доном Мануэлем. Пожалуйста, Альфонсо... Мария не могла догадываться о полноте чувств, обуревавших сейчас ее брата, чем-то напоминавших неприятные угрызения совести, но, видимо, что-то почувствовала - по взгляду ли, по тону или по нечаянным жестам - что сейчас неплохое время, чтобы попросить о чем-нибудь несложном. - Пожалуйста, обещай мне, что сделаешь все, чтобы дон Мануэль поверил, что поведение Хуана - самое правильное из возможного. Что ему можно доверять, что можно поручить ему что-нибудь.
Альфонсо Энрикес: Чем дальше говорила Мария, тем больше укреплялся ее младший брат в своем сожалении о столь раннем визите. Он готов был попоститься до утра, лишь бы не ввязываться в игры, которые иные называли интригами и большой политикой. Перешептывания, переглядывания, нежелательность одних слов, необходимость взглянуть со значением, в правильный момент поклониться или подставить подножку - все это и прочее, что нередко решало не только дела насущные, но и целые судьбы человеческие, казалось Альфонсо какой-то нелепой, ненужной игрой, которая лишь все запутывала, делая простое сложным, а сложное - невыносимым. - Угу, - тряхнув кучерявой копной, он с увлечением принялся разглядывать темное пятно на столе - несмываемое наследие сиятельной попойки одного из прежних его хозяев. Нет, куда больше по душе ему было говорить прямо, все как есть. Либо молчать, причем второе было предпочтительнее. Ни лишнего не сболтнешь, ни дураком себя не выставишь. А что до завиральных баек, которыми Энрикес иногда потчевал красавиц-мещанок, так то и не в счет, ибо какой кавалер, будь он благородным грандом или распоследним бродягой, не пытался ценой красивых слов купить благосклонность не слишком неприступной прелестницы. - А может, мне стоит начать праздновать приезд дона Лоло прямо сейчас? Ежели я напьюсь до бесчувствия, никаких вопросов наш почтенный гость вряд ли решится беседовать с твоим любимым братом, - рассмеялся Альфонсо.
Мануэль Гонсалес: - Не успеешь напиться даже ты, Фонси. Дон Лоло уже здесь. В проеме стоял только что распахнувший дверь и поэтому слышавший последние слова Гонсалес. Он усмехнулся и вошел. Ко всем отпрыскам Энрике Энрикеса он относился почти с отеческой любовью. Даже к безалаберному Альфонсо. Поэтому слова его прозвучали, конечно, не с угрозой, а почти шутливо. Пошути при нем только что не Альфонсо, а кто-нибудь другой, и реакция была бы совершенно иная. Был уже поздний вечер, и в покоях Марии все говорило о том, что здесь должен быть семейный вечер. Ужин, вино, родственные беседы. Но Мануэль, хоть и старался казаться расслабленным, оставался подобравшимся и серьезным. Сдвинутые брови и прищур даже когда он шутил. Этим вечером ему предстояло тяжелое "родственное" дельце, для которого ему было вполне достаточно Хуана и Альфонсо. Присутствие Марии, неожиданно устроившей всю эту кутерьму с ужином, вызывало в Гонсалесе досаду. Он не хотел, чтобы этот разговор имел место при ней. Во-первых, могло получиться громко и неприятно. Во-вторых, Мария обладала неприятной способностью каким-то непостижимым образом вмешиваться, при этом делая это так, что совершенно невозможно было понять, как это происходит, поставить в вину и намекнуть, что лучше помолчать. - Хуана, как я понимаю, мы сегодня вечером не увидим? - Мануэль с нарочитостью обвел взглядом комнату.
Джованни Борджиа: Дон Мануэль не любил герцога Гандии, и это была счастливая взаимная нелюбовь. Хуан за глаза называл Гонсалеса соглядатаем - и это было еще самое ласковое из прозвищ, да и в присутствии последнего не утруждал себя подобием вежливости. Ему поперек горла были пространные рассуждения о чистоте крови, после которых, вроде как невзначай, всегда следовал высокомерный взгляд в сторону папского сына. Можно подумать, что бесчисленная - едва ли не от Адама - вереница предков за спиной, сделала его непогрешимым. Тем приятнее для Джованни стала ошибка "дона Лоло". - Если вы так и будете стоять ко мне спиной, то не увидите, - как было и с Гонсалесом, приход Хуана остался незамеченным. Он прошел в комнату, плотно сжатыми губами коснулся щеки Марии, подмигнул Альфонсо. На долю испанского посла досталось лишь прохладное приветствие. Как же бесила эта чопорность. В конце концов, он у себя дома! И герцог Гандии со спокойствием, которого совсем ощущал, развалился в кресле.
Альфонсо Энрикес: Неуютно Альфонсо себя не чувствовал, но воцарившаяся неловкость никак не могла ускользнуть ни от его взгляда, ни от ушей, уловивших поочередно тревогу в голосе сестры, предостережение в словах дона Мануэля и нескрываемое раздражение в речах зятя. Сложив эти компоненты со знанием - и лучше бы его не было вовсе - о не слишком счастливой семейной жизни четы герцогов Гандийских, сопоставив это с намеками и догадками относительно отлучек Хуана, приправив получившееся, наконец, неумением Гонсалеса заявляться в гости просто так, безо всякой серьезной причины, молодой человек почел за благо вести себя как обычно, а именно, напустив вид утомленно-равнодушный, попытаться смягчить обстановку, а после предсказуемой неудачи - слишком напряжены были все участники грядущего ужина - замолчать и не вмешиваться, дабы не усложнить вполне устраивавшую его жизнь. - Дон Мануэль, откройте нам тайну, скоро наш достопочтимый отец пожалует с родительским визитом в Гандию? - предположение Альфонсо не было лишено оснований, однако он не сомневался, что дело, приведшее сюда посла, окажется куда серьезнее. - Или, быть может, моего дорогого брата произведут в кавалеры Ордена Калатравы? Энрикес подмигнул папскому сыну, приглашая откинуть недовольство и принять участие в этом словоблудии. - Да и я не отказался бы от плаща с красным крестом. Мне бы пошло, не так ли, сиятельная герцогиня? - с ласковой улыбкой обратился он к Марии.
Мария Энрикес: - Тебе бы пошло, но зачем же? - Мария несколько натужно улыбнулась брату. И так почти не обладавшая чувством юмора, в определенных ситуациях она теряла его полностью, особенно сейчас, когда не знала, куда вообще заведет разговор и с чем пожаловал дон Мануэль. Все казалось знаком или намеком, вот и сейчас шутки брата на военную тему заставили ее побледнеть: неужели Фонси все-таки что-нибудь знает и скрывает от нее? Напряжение в комнате чувствовалось почти физически. И только Мария могла хоть как-то снизить его, и она это понимала. Дон Мануэль не может скрыть своей неприязни к Хуану. Хуан не выносит дона Мануэля. Но о чем бы не пошел дальнейший разговор, Мария твердо знала, что примет сторону мужа. Каким бы он ни был, а существование их семьи зависит целиком от него. - Я отослала всех, чтобы никто не помешал вам разговаривать, - Мария тщательно делала вид, что чувствует себя спокойно и вольно, и начала разливать всем вино. Стол не то чтобы ломился. Начавшее уже остывать разное мясо, паштеты, сыры и еще горячие лепешки. Сама Мария была уверена, что не сможет откусить и кусочка.
Джованни Борджиа: Хуан закатил глаза к потолку - такая тоска. Этого Гонсалеса и можно выносить только через призму алкогольных паров. Если бы не присутствие Альфонсо, вообще бы сдохнуть можно было. Он дождался, чтобы Мария наполнила кубки, залпом выпил свой и со стуком поставил его обратно, намекая, что неплохо бы повторить. Раз слуг услала, пусть сама расстарается. - О чем говорить-то? - скрвился в ответ, скрывая некоторое беспокойство. Если до короля Испании дошли слухи о его отлучке, не только ужин, но и следующие несколько недель будут безвозвратно испорчены. А ведь он как раз собирался показать Фонси одно прелюбопытное местечко. Сколько же можно нести наложенную Его святейшеством епитимью? А тут вроде и не подкопаешься - близкого родственника развлекает. Принесла же нелегкая этого дона "Лоло"!
Мануэль Гонсалес: - Нет, речь не о плаще с красным крестом, - тонко улыбнулся дон Мануэль. - Но я, дон Альфонсо, и впрямь по вашу душу, и возможность отличиться у вас скоро появится. Гонсалес занял место за столом и, в очередной раз со смесью негодования и мрачного удовольствия, заметил очередную "оплошность" Хуана. Вино тот пил с поистине плебейскими замашками. Что еще взять с выскочки? Даже не узнав, насколько важен разговор и не нужна ли чистая и ясная голова. На самом деле к герцогу Гандии у Гонсалеса было поручение особой деликатности. Ходили мутные слухи, что тот осмелился, несмотря на запрет испанских королей, покинуть пределы Испании и отметиться в Италии. Теперь надлежало поставить ему это на вид со всей ясностью, но все-таки не слишком прямо. Иначе бездействие испанской стороны будет выглядеть сомнительно. Но это дело терпит. - Дон Энрике здесь не появится. Да и вы, дон Альфонсо, уже не задержитесь. Мы выезжаем завтра не позже полудня. Вас ждет дипломатическое поприще. Во всяком случае в ближайшем будущем. Король Фердинанд решил доверить вам важное дело, и дон Энрике надеется, что вы справитесь.
Альфонсо Энрикес: Решивший разделаться с цесаркой под зарождавшийся рокот ссоры в почти что семейном кругу, Альфонсо почувствовал, что кусок несчастной птицы почти застрял у него в горле. Выглядел он при этом преглупейшим образом: не успев как следует пережевать дичь, он закашлялся, раскраснелся, а глаза его таращились - более изящного слова для этого взгляда подобрать не смог бы даже сам божественный Петрарка, даже приди ему на помощь Данте со своим проводником по загробному миру, - на всех присутствующих. - Ч-что? - сипло спросил он, сделав глоток из кубка. - Что вы такое говорите, дон Лоло? Ошеломленность молодого Энрикеса была вполне понятна тем, кто имел возможность проследить за его недолгим жизненным путем. Младший сын высокородного семейства, чудом избежавший церковного служения, он не испытывал ни малейшего желания растрачивать силы на любом ином поприще, хотя никто не осмелился бы назвать его трусом или безнадежным глупцом. Однако каких бы то ни было ярких талантов Альфонсо до сих пор так и не явил миру, предпочитая наслаждаться плывущими прямиком в его руки дарами Фортуны, а не выбивать мечом или интригами то, что покамест было ему недоступно, да и, признаться по чести, не вызывало желания обрести. - Вы шутите. Скажите, что вы шутите, дон Лоло, - куда-то подевалась и залихватская манера держаться, и нагловатая улыбка стерлась с лица, делая его обладателя схожим с малолетним мальчишкой. И даже привычное с детства, но раздражавшее в последние годы обращение к Гонсалесу так естественно сорвалось с губ, еще более усиливая данное впечатление. - Я же ничего не знаю...
Мария Энрикес: Кроме Альфонсо, удивилась и Мария. После того как Хуан залпом осушил целый кубок вина, она засомневалась, стоит ли ей, как заботливой и внимательной жене и хозяйке, наполнить следующий или, зная последствия, чуть потянуть время между первым и вторым осушенным сосудом. На этот раз она выбрала первое, с твердым намерением в следующий раз паузу длить дольше, и как раз наполняла кубок, когда, пришедшая в изумление от новости, чуть не залила вином скатерть. - Фонси! - радостно повернулась она к брату. - Вот отец и выбрал, где ты сможешь показать себя! Дон Мануэль, и вы так долго молчали о такой новости?! Довольная, она снова заняла свое место за столом. Альфонсо был ее братом,но и спутником ее мужа в развлечениях, проходивших в кварталах, хоть и находящихся в Гандии, но где нога герцогини никогда не ступит, сколько бы лет она не прожила. Теперь Фонси попадет под влияние и опеку Гонсалеса. А Хуан... Кстати, дон Лоло ведь говорил не только о Фонси. Неужели он приехал и за ее мужем? Мария не знала, рада ли она такой новости. С одной стороны, Хуану тоже не мешает попасть под чью-нибудь опеку, и не снисходительную, и как-то проявить себя в глазах испанцев. С другой, несмотря на их неудачную совместную жизнь, она не была уверена, что хочет такой быстрой разлуки. Ей все еще казалось, что все может быть, если произойдет какое-то чудо. Непонятно какое, но в любом случае присутствие в Гандии Хуана необходимо. - Дон Мануэль, а Хуан тоже должен будет отправиться с вами?
Джованни Борджиа: Хуан с сочувствием посмотрел на кузена - вот не повезло, так не повезло! - и перевел кислый взгляд на Гонсалеса. Иметь таких любящих родственников, так никаких врагов не надо. Бедолага Альфонсо, наверняка, этот дон Лоло приложил к этому руку. Дон Лоло, лололо. Надо бы как-нибудь к нему так обратиться. И, представив, как вытянется бы лицо испанца, папский сын клятвенно себе пообещал, что обязательно так и сделает. Бокала после третьего, когда с него спроса будет меньше. - Ты что несешь? - проглотив "дура", прошипел он на предположение Марии. - Обо мне речи не шло! - и послал красноречивый взгляд Энрикесу - прости, друг, это выше моих сил. Вот право слово, рядом с этим кастильским идальго любое вино скиснет. И, желая это проверить, Хуан отдал должное налитому по самые края кубку. Хоть бы что-то произошло хорошего, обычно Мария герцогиня Гандии куда менее щедра.
Мануэль Гонсалес: - Я шучу? - многозначительно хохотнул дон Мануэль. - Шучу... это никогда не было моим любимым занятием, Фонси. Он не думал, что поведение тех, кому он сообщил новость, так сильно его позабавит. И все-таки это было так. Растерянность Альфонсо. Радостное волнение и поспешный вопрос Марии. Явное опасение Хуана. - Конечно, ты еще ничего не знаешь, - Мануэль перешел опять на "ты" и взял несколько покровительственный тон, напоминая тем, что имеет право исполнять роль старшего при отпрысках гранда Энрике Энрикеса. - Ну так сложно чего-нибудь узнать, если торчать все время в Гандии. Отец считает, что для обучения тебе надо попробовать себя в чем-нибудь настоящем. Не волнуйся, ты же не один едешь. Основная часть переговоров ляжет на мои плечи. Ты же будешь представлять короля, как лицо ему родственное и особо приближенное. Заодно осмотришься и чему-нибудь научишься. Посмотришь, каково это - заниматься делами посольскими. А может, и покажешь себя. Король Фердинад одобрил, так что об отказе речь не идет. Что касалось Хуана, то вопрос был тонким, но знал об этом только Гонсалес. У Фердинанда Арагонского была мысль, что присутствие Хуана Гандийского в составе посольства может быть полезно, но он сомневался, и потому поручил Гонсалесу решить на месте, стоит позволять папскому сыну покидать Испанию на ее благо или нет. Дон Мануэль уже давно ответил на этот вопрос себе. Ответил отрицательно. Ему не улыбалось иметь дело с папским старшим сыном. Безответственным, безалаберным и - сказать по правде - бессовестным. Альфонсо тоже был не подарком, но до Хуана ему было далеко. К тому же на него Гонсалес мог иметь хотя бы какое-то влияние. По причине очень давнего знакомства и родственных связей. - Да, я правда не сказал ничего о вас, дон Хуан, - повернулся дон Мануэль к герцогу. - Непростительная забывчивость. Если вас привлекает дипломатическая стезя, то место в посольстве вам обеспечено.
Альфонсо Энрикес: Приказ короля. Эти два слова прозвучали как смертный приговор. Иной вельможа был бы счастлив послужить государю подобным образом, и сам новоявленный дипломат знал не одного кастильца, арагонца, валенсийца, каталонца, астурийца и даже баска, безрезультатно втиравшегося в доверие к сильным мира сего, подстраивавшего козни соперникам и не жалевшего солидных сумм золотом, дабы пристроиться секретарем в посольство, особенно в Италии, где, как говаривали, местные лавочники, выторговавшие себе высокие должности, не скупились на взятки ныне сцепившимся французам и арагонцам, а войны казались отроческой забавой, по сравнению со сражениями Реконкисты. - Дон Мануэль... - голос Альфонсо потускнел, словно скупая трава, едва пробившяся на поверхность земли в засушливой Ла Манче, но быстро пожухнувшая под безжалостным солнцем. - Вы уверены, что речь шла не о Неаполе? Гарнизон, я мог бы это понять... Вопрос прозвучал крайне глупо, и Энрикес опустил голову, даже не надеясь на ответ. Дипломатия, переговоры, любезные улыбки, лицемерные посулы и скрытые угрозы - все это было отнюдь не по душе королевскому кузену. Лучше сказать гадость напрямую, нанести оскорбление в лицо, чем вымучивать словеса, способные составить несколько увесистых томов для библиотеки архиепископа Толедского. Утешало лишь то, что разговоры выпадали на долю Гонсалеса, тогда как его юному спутнику полагалось лишь многозначительно молчать, выражая одобрение или отсутствие оного со стороны арагонского владыки. И все же, Господи, как тошно-то... - Мы можем отложить поездку на пару дней? - спросил он, беспомощно поглядывая на Хуана. Ежели не удастся избавиться от бремени дел государственных, оставалась надежда хотя бы напоследок покутить в доброй компании.
Мария Энрикес: Если Мария еще только что сомневалась, хочет ли она, чтобы Хуан уехал или нет, то теперь, после прямого вопроса дона Мануэля, ее сомнения полностью развеялись. Отказываться было нельзя! Это был шанс, от которого отказаться - проявить презрение, полностью подорвать доверие и серьезное к себе отношение. Она злилась на дона Лоло за то, что тот в такой некрасивой форме выразил предложение. Как будто одолжение, и даже не делал, а скорее швырял в лицо. С Хуана станется отказаться хотя бы из злости за пренебрежение. Но лучше бы он от злости согласился. Она молчала, конечно, с трудом сдерживая свое волнение. Фонси с надеждой смотрел на дона Лоло, тот - с выжидательной насмешкой на Хуана. Она повернулась к мужу и посмотрела на него с мольбой. В ее широко раскрытых глазах застыло "Пожалуйста, Хуан, ты ведь не откажешься, правда?"
Джованни Борджиа: И до того Хуан считал мебель в собственном дворце сходни орудию пыток, но, буквально подпрыгнув от предложения Гонсалеса, окончательно понял, что кресла словно специально созданы для прямых, как палка, спин испанцев. Как и жесткие сиденья для их худых седалищ. - Чтоб тебя... - пробормотал герцог себе под нос. Забывчивость, как же! Мария же разве что от счастья не светится, смотрит с мольбой. Наверняка же знала, не могла не знать. Это все ее идея, собрать их всех вместе, чтобы муж не смог отказаться. Раздувая ноздри, как породистый жеребец, Джованни молчал, все слова, которые мечтал бросить в лицо этому самодовольному идальго, были такими едкими, что едва не прожигали язык. - Это очень великодушное предложение и не сомневаюсь, дон Лоло - я же могу так вас называть, на правах мужа Марии? - что вам пришлось немало постараться, старая лиса. И ведь не скажешь прямо: "Засуньте себе это предложение в свой аристократический зад!" - приходится выкручиваться, чтобы тут же не полетело донесение в Рим, что старший сын понтифика непочтительно себя ведет. - И все-таки я откажусь. Как-то не вижу я себя на дипломатическом поприще, - Хуан картинно развел руками. Бедолага Альфонсо, его-то уже лишили выбора, но герцог-то Гандии еще волен решать за себя. Довольно им будет одного Энрикеса.
Мануэль Гонсалес: - Никто не будет вас принуждать, ваша светлость, - с усмешкой поклонился Хуану Мануэль. "Ха, ваша светлость. Назовите хоть одно поприще, на котором вы себя видите", - злорадствовал про себя Гонсалес. - "Кроме опустошения подвалов да погребов и порчи порядочных девушек". Сейчас ему было за что благодарить Хуана Гандийского. Тот поступил совершенно в своем духе, и тем осчастливил его, дона Мануэля. В самом деле, что бы делал он, если бы тот вдруг решил измениться и запросился в посольство? На "дона Лоло" он только скрипнул зубами. Стоит ли мелочиться и предъявлять счет за мелкие пакости, если удалось главное? Пусть герцог Гандийский утешится перед великим разочарованием. Гонсалес намеренно не упоминал, куда должно отправиться посольство. Опасался, что туда-то Хуан может и возжелать поехать. Теперь же мог объявить о месте назначения с легким сердцем. Как бы теперь не запросился Хуан ехать, у "дона Лоло" есть все права отказать, и король Фердинад не сможет ему это поставить в вину. Есть два свидетеля, что дипломатическое поприще папского сына не заинтересовало. Дон Мануэль с сожалением посмотрел на Марию и пожал плечами. Ее желание он видел, и за свою хитрость чувствовал себя перед ней виноватым. Но даже это не могло заставить его поменять решения. - Нет, Фонси, мы точно едем не в Неаполь. Прежде войны король Фердинанд хочет заключить мир и союз, а для этого нам в другую сторону. Никаких двух дней нам никто не даст. И хорошо. Сейчас ты выглядишь свежим, а кто знает, что будет с тобой через два дня? - он снисходительно посмеялся. - Мы выезжаем утром. Доезжаем до Барселоны, где садимся на корабль и плывем в Венецию, а оттуда уже - спешим в гости к племяннику миланского герцога, в Пезаро.
Альфонсо Энрикес: - Пезаро. Еще один удар обухом по голове. Говорят, так в Риме казнят разбойников. Альфонсо никого не ограбил, а смерть мавров, как проповедовали падре, вдохновлявшие на бой войска перед решающей битвой за Гранаду, лишь помогала искупить грехи. За блуд же столь жестокие страдания не предусматривались, иначе даже Ватиканский дворец давно бы опустел, а его родная сестра терпела бы унижения от совсем другого человека, нежели старший сын Родриго Борджиа. Однако вопрошать Господа, за что Он ниспослал своему, может быть, не слишком смиренному, но все же не самому дурному рабу подобное, было бессмысленно, ибо длань Его, в лице дона Мануэля, уже обрушила на грешника эту кару. - Дон Мануэль, не думаю, что я буду слишком полезен его высочествам, - голос Энрикеса звучал настолько уныло, что, окажись на столе молоко, оно бы тут же прокисло. - Но отказаться от подобной чести было бы знаком высшей... неблагодарности. В горле пересохло, и Альфонсо залпом осушил кубок, будто то была последняя порция вина в его бестолковой жизни.
Мария Энрикес: Мария, услышав место назначения, тоже не смогла скрыть своего удивления. Она почему-то думала, что речь идет о Португалии или Франции. Впрочем, она совсем не разбиралась в политике. - Фонси, это такая честь, конечно, ты можешь быть полезен. Почувствовав неловкость за то, что не сдержалась и вмешалась, Мария смущенно опустила глаза и поднялась, чтобы налить всем вина. Разговор был тяжелый, как будто искры летели от слов собеседников, и кубки пустели быстро. Герцогиня Гандии вновь заняла свое место, и больше уже ничего не говорила. И что бы она могла сказать? Теперь она думала о том, хорошо или нет, что Хуан никуда не поедет. С одной стороны, ей было досадно, что он так ярко и вызывающе продемонстрировал опять свое нежелание хоть что-нибудь делать. Дон Мануэль ничего не сказал и был сдержан, но она не сомневалась, что он с большим удовольствием и в красках расскажет о разговоре королю Фердинанду. И сейчас Мария почти ненавидела "дона Лоло". С другой стороны, она очень не хотела, чтобы Хуан возвращался в Италию. Пусть и ненадолго, пусть и в сопровождении Гонсалеса. Она знала, как тоскует Хуан по родине и всегда боялась, что однажды он уедет, чтобы не вернуться. Но сомневалась в том, что было бы лучше, Мария недолго. Как истинная католичка, она помнила, в чьих руках находятся истинно все положение дел, и что если случилось то, что случилось, то и быть должно так. И, значит, хорошо, что Хуан никуда не едет.
Джованни Борджиа: Пезаро... Кусок копченого мяса встал поперек гортани. Хуан закашлялся, на глазах выступили слезы - не от того, что подавился, а слезы бессильной злости: на себя, что так поторопился, на жену, которая наверняка все это подстроила, и особенно на ненавистного "дона Лоло", явно наслаждающегося ситуацией. Лицо идальго было по-прежнему непроницаемым, но герцог Гандии не сомневался, что в душе тот просто ликует. Знал бы он... Прочистив горло, а, заодно, и собравшись с мыслями, Джованни сокрушенно покачал головой: - Как ты прав, Альфонсо, ведь отказ может выглядеть неблагодарным и даже оскорбительным. Я не подумал. Если бы это помогло, папский сын сослался бы сейчас на все, вплоть до помутнения разума. Он вышел из-за стола и, подойдя к Марии, встал позади ее кресла. С огромным удовольствием он бы сейчас придушил жену, но вместо этого нежно сжал ее плечо: - Ведь именно об этом ты мечтала, дорогая?
Мануэль Гонсалес: - Фонси, я понимаю, что это первое поручение, но все-таки ты слишком волнуешься. Это многое говорит о твое ответственности. Ничего, за ночь мысль перестанет казаться такой ужасной. Черта с два это говорит об ответственности! Гонсалес скривился от собственной неискренности. Фонси не хочет ехать примерно по той же причине, что и Хуан. Но, в отличие от Хуана, он поедет, потому что это зависит от него, Мануэля Гонсалеса. - Да, мысли за ночь обычно хорошеют. Несмотря на шутливый тон, "дон Лоло" не был похож на человека, склонного провести вечер с юмором. Скорее уж на того, кто хорошо знает, чего должен добиться, и собирается свое видение донести до остальных. Со всей однозначностью. Выступление Хуана, кажется, решившего передумать, Мануэля не обрадовало. Выходит, он недооценивал его, не подозревая, что тот так откровенно решит продемонстрировать желание посетить родину. Ведь в свете всего, что сын папы сказал недавно, изменение решения означало проявление неуважения к коронам Кастилии и Арагона. - Отказ может выглядеть неуважительным, - согласился Гонсалес, вперившись взглядом в Хуана Гандийского, - но вы выразили свою незаинтересованность, а заставлять вас было бы неправильно. Из нежелания не получается ничего хорошего. Я смягчу ваш отказ, ваша светлость. Ради вашей прекрасной супруги, которая очень переживает за вас, - Мануэль поклонился Марии.
Альфонсо Энрикес: Ответственность. Ха! Дон Лоло, а не вы ли решили прикрыться мной, словно щитом, на случай, если произойдет какая-либо неприятность, итальянские мошенники вздумают надуть вас, а они, судя по всему, большие мастаки в этом деле, или французский король окажется расторопнее угроз и посулов со стороны его величества Фердинанда Арагонского? Ежели так, молча паниковал Альфонсо, не миновать изгнания, а может, и темницы. Воспаленное воображение рисовало картины, совершенно не сочетавшиеся с действительностью, даже забившийся далеко разум робко противился безнадежности этого полотна, что вполне было достойно кисти любого из флорентийских живописцев, коих в последние десятилетия, как говорил Хуан, развелось что собак, но новоиспеченный посланник уже упивался ролью жертвы, предназначенной на заклание на алтаре дипломатии. - Буду молить Господа, чтобы так оно и было, - только и выдавил он из себя, гадая, каким станет его незавидный конец - на эшафоте в Сарагосе или в корчах боли после глотка отравы в цветущем Пезаро. И, дабы немного скрасить его, стоило как следует налечь на вино. Разве в этой Романье среди местного пойла вперемешку с ядом найдется хоть одна бутылка доброго картахенского?.. Еще раз взглянув на зятя глазами, преисполненными вселенской скорби, он выпил за свое здоровье, все так же безмолвно пожелав себе легкой участи, насколько она вообще была возможна в его случае.
Мария Энрикес: Мария зябко повела плечами. Рука Хуана, по прежнему сжимающая ей плечо, была тяжелой. Если это и было родственное пожатие, то говорило оно не о любви и духовной близости. Ужин заканчивался плохо. Атмосфера за столом была тяжелой. Фонси смотрел грустно и даже как-то беззащитно. Герцог Гандии был зол, Мария знала это, хотя и не видела его лица. Один дон Лоло казался довольным. Мария вдруг впервые подумала, насколько может не идти ему это прозвище. "Дон Лоло" должен был быть мягким, любящим и приносящим смех. Про сегодняшнего Мануэля Гонсалеса этого сказать было нельзя. - Я должна вас поблагодарить, дон Мануэль, за вашу... ваше желание быть справедливым, - выдавила из себя Мария, которой сегодня совсем не хотелось быть благодарным старому другу своего отца. "Что-то только что сломалась", - в отчаянье думала она и упрямо про себя добавила. - "Пусть. Зато Хуан остается здесь, рядом со мной".
Джованни Борджиа: Даже после слов Гонсалеса Хуану казалось, что еще можно исправить, но Мария... Дрянь! Как посмела она вмешаться? Он, мечтая переломать ей все кости, еще сильнее сжал плечо жены. - Ну, раз, сладкая, ты передумала... - прошипел он с кривой улыбкой. Никогда он не называл ее сладкой, кислое яблоко, как ни назови, все равно вызовет оскомину... Сегодня же ночью, нет, лучше завтра, после отъезда дона Мануэля, он уйдет в такой загул, по сравнению с которым все его прежние покажутся лишь милой прогулкой. Хотя есть лучшее средство... Лита... И раньше этого не было тайной, но теперь он и вовсе не будет скрывать, кто едва ли не каждый вечер приходит в его спальню. И хотя бешенство выплескивалось из глаз, герцог Гандии широко улыбнулся посланнику испанской короны. - Вы необыкновенны добры, дон Лоло. Оставалась слабая надежда на Альфонсо, но и она умерла при взгляде на сокрушенный вид еще недавно такого веселого Энрикеса.
Мануэль Гонсалес: - Да, я действительно добр, - подтвердил Мануэль, разделываясь с изрядным куском бараньей лопатки и допивая третий кубок вина. Он чувствовал себя сытым и довольным. Откинувшись на спинку кресла, обвел взглядом присутствующих. Фонси был подавлен. Глупец, просто не понимает своей удачи, а страх от неуверенности, потому что слишком долго занимался одними развлечениями. Мария смотрела на него странно, пожалуй, без всякой благодарности. Хуан был зол. Кто бы сомневался? Норовит при любой возможности сбежать в Италию. И это герцог Гандии? - Так вот я добр, и поэтому не расскажу о тех художествах, о которых с полным правом догадываюсь, - Гонсалес многозначительно посмотрел на Хуана. - Я про вашу поездку. Хотите постоянно туда и обратно? Не выйдет. Это было на всякий случай, чтобы Борджиа не вздумал пытаться давить или убеждать. - Ну, молодые люди, продолжайте без меня, - Гонсалес поднялся со своего места. - Спасибо за ужин, Мария. Фонси, выезжаем с рассветом. Дон Хуан, спасибо за гостеприимство и счастливо оставаться. Эпизод завершен
полная версия страницы