Форум » Regnum terrenum. Aeterna historia » Намек - это просьба деликатного, обращенная к умному. 23 января 1495 года. Позднее утро. » Ответить

Намек - это просьба деликатного, обращенная к умному. 23 января 1495 года. Позднее утро.

Андре де Бомон: Рим, Палаццо Венеция.

Ответов - 48, стр: 1 2 3 All

Андре де Бомон: Хлопотное обязательство, которым сам себя связал капитан де Бомон, пообещав мадонне Оттавии защиту и помощь, готовилось завершиться. Этьен де Век, с которым граф хотел обсудить этот вопрос, согласился на встречу. Можно было вздохнуть с облегчением, предвкушая избавление от обузы и – возможно! – похвалу сенешаля, но капитана отчего-то всё больше одолевало беспокойство. Если бы он задумался – на каковую роскошь у Андре было не так много времени – то сообразил бы, что частично это чувство связано с пребыванием Оттавии в монастыре и ее неясной судьбой. За себя и свою честность он вполне мог поручиться, но как придумают разыграть эту карту со свидетельницей (а вернее, исполнительницей) убийства король и его старый воспитатель? Но мысль – в ее четко обозначенном виде – не приходила в голову Андре, так что он просто терзался смутными сомнениями. И даже был рад рассказать обо всем мудрому человеку, который всегда относился к нему дружелюбно и с пониманием. Пусть сторонний наблюдатель скажет свое мнение. Так ему, Бомону, будет проще со всем разобраться. Поэтому, прибыв в Палаццо Венеция и попросив доложить о себе господину сенешалю, капитан покусывал губы от нетерпения. Он не знал, примет ли его де Век или же у него сыщутся куда более важные дела, но надеялся на лучшее. Хотя и немного опасался, не сочтет ли господин сенешаль рассказ Оттавии подозрительным, а его самого – легковерным…

Этьен де Век: Когда ты молод и не обременен заботами, легко быть благородным. Легко творить добро, сея благие поступки направо и налево, в надежде на щедрые всходы, а после принимать восторги и благодарность. Куда труднее изыскивать средства на покупку семян и орудий для возделывания, оплачивать труды и отгонять от пашни любителей поживиться за чужой счет. Если кто-то решился бы обвинить королевского сенешаля в скаредности или дурном нраве, тот бы лишь пожал плечами - все едино, были бы деньги на жалование и постой, да не путались бы под ногами неугомонные отпрыски шустрых итальянских лавочников, чьи предки торговали вразнос, пока его собственные отвоевывали у сарацин Иерусалим. Вчерашний крестовый поход против флорентийского коварства, поддержанного новоявленным советчиком д'Англаром, будь он трижды неладен, не увенчался победой. Однако и терновый венец мученика за веру в допустимость отчаянных мер Этьену не позволяли принять ни недостаток времени, ни отсутствие врожденной тяги к самоистязаниям. Придется снова брать в долг, но стоит подгадать таким образом, чтобы заимодавец не дожил до счастливого момента воссоединения с собственным золотом. Либо же вежливо, но очень доходчиво попросить о финансовом воспомоществовании некоторых вельмож, доносы на которых лежали на столе перед де Веком в ларце лиможской работы. Хватит, по крайней мере, чтобы оплатить обратную дорогу для тех, кто переживет нынешний поход. - Капитан де Бомон просит принять его, месье, - караульный, дежуривший у дверей советника Карла VIII, вытянулся во весь свой немалый рост. Детина был родом из-под Кемпера и каким-то чудом еще в детстве выучил язык Иль-де-Франса, хотя время от времени в его речи с характерным жужжанием мелькали бретонские словечки. Этьен не сразу отложил перо, дописывая приказ командирам примерно наказывать пойманных с поличным или предполагаемых мародеров, словом ли, делом - в зависимости от тяжести вины, и звонкой монетой - в любом случае. - Пригласите его, - сказал сенешаль, присыпая чернила песком. - И скажите секретарю, чтобы явился и обождал в приемной. Бретонец кивнул и скрылся за дверью. - Сенешаль ждет вас, капитан, - звонко отчеканил он, сжимая рукоять меча, в которой, по семейному преданию, хранилась частица мощей святого Конона.

Андре де Бомон: Андре кивнул в знак того, что услышал и, не медля, отправился в покои де Века. Было ли у него время, чтобы придумать, что сказать? Безусловно, было. Не мгновения – дни, которые прошли с той ночи, как его отряд подобрал замерзающую Оттавию на берегу Тибра. Но всё равно граф Отишан не знал, о чём будет говорить с сенешалем. Опасался, что принесенные им вести не посчитают полезными и одновременно – что их сочтут слишком важными. Будь капитан чуть более искушен в политике – ему было бы проще, но от государственных дел он предпочитал держаться подальше, что не могло не сказываться. - Прошу прощения за вторжение, господин сенешаль, - Андре поклонился как того и требовал этикет, но не стал ходить вокруг да около, перейдя непосредственно к делу. – Я знаю, что вы заняты, но мне удалось получить сведения из замка Святого Ангела, которые могут представлять интерес для Его Величества. Человек военный – де Бомон не привык тратить время на длительные предисловия, поэтому старался говорить четко и по существу. Хотя, поддавшись слабости, всё же отступил от привычного командного тона и добавил уже менее уверенно: - Мне нужен ваш совет.


Этьен де Век: - Всегда буду рад помочь, капитан, - столь же прямо ответил Этьен, указывая визитеру на свободный стул. Беседовать с другими вояками было оттого приятно, что редко их мысли блуждали извилистой дорогой, как у иных, мнивших себя истинными поэтами и ораторами, наравне с Вергилием и Цицероном. Раздавать советы сенешаль привык. В течение уже долгих лет это было его прямой обязанностью и, следовало заметить, разделять ее с кем бы то ни было он не торопился. Степень заинтересованности в делах просящего напрямую влияла на участие седовласого вельможи, и никогда де Век не упускал случая извлечь из любого своего совета наибольшую выгоду. Для себя ли, для государства - а эти два понятия он не разделял, - то было неважно, по сравнению с удовольствием просчитывать последствия трудов своих и чистую прибыль от оных. Слова "замок Святого Ангела", вкупе с озадаченностью де Бомона, сулили прибыль особую. Капитан не был простаком, а потому вряд ли бы явился к королевскому советнику, дабы обсуждать поставки на стол Его Святейшества или кто из офицером нынче несет караул у спальни понтифика. Все это де Веку было известно еще до вступления французских войск в Рим. - Итак? - сенешаль откинулся на спинку стула, однако расслабленность позы нисколько не умалила серьезности его лица.

Андре де Бомон: Андре сел на предложенный стул, собираясь с мыслями. Четкий ответ сенешаля избавил его от сомнений, настроив на сосредоточенный и деловой лад. - Девять дней назад, ночью, мой отряд нашел на берегу Тибра возле замка Святого Ангела замерзающую девушку, - принялся рассказывать капитан, - она назвалась Оттавией Берти, девушкой из свиты Лукреции Борджиа. Рассказала, что на недавнем пиру в замке участвовала в покушении на жизнь двух кардиналов, за это ее пытались убить, как ненужного свидетеля. Сообщила, что знает что-то еще, но расскажет в обмен на то, что ей окажут помощь в возвращении к родителям. Де Бомон понимал, что в этой истории есть очень много ненужных сенешалю подробностей, так что пытался говорить по существу. - Я не вижу оснований не верить этой девушке, поскольку подобрал ее, действительно, совершенно случайно и при смерти. А в свите у мадонны Лукреции, действительно, состояла некая Оттавия, это – пусть и без моего ведома – узнал лейтенант де Виланше. Капитан сделал паузу, перебирая в памяти сказанное и произошедшее в поисках еще важных деталей, а потом сказал: - Потому я и прошу вашего совета – могут ли эти сведения предоставлять интерес для французской короны? Политика – тонкий вопрос, иногда головы рубят и тем, кто создает дурные вести, и тем, кто их приносит. А вот что насчет хороших вестей…

Этьен де Век: Девица из свиты папской дочери, замешанная в покушении на князей Церкви и сама преследуемая власть предержащими. Это был настоящий лакомый кусок, особенно после неудавшегося посягательства на состояние Федерико Кастальди. Кажется, Господь сжалился над французами, победоносными, как и во времена Хлодвига, но после своих викторий почти нищими, как дед нынешнего короля в бытность буржским дофином, и явил чудо в лице слишком много знавшей, видевшей и, вероятно, натворившей монны Октавии. - Вы правильно поступили, что рассказали мне об этом, капитан, - в душе сенешаля расцвели сады, в пышности схожие с тосканскими в начале летней поры, однако лицо его оставалось сосредоточенным. - И я бы хотел как можно скорее лично побеседовать с бедной девушкой. Это бесценный свидетель, оберегать которого мы обязаны не только из рыцарских побуждений, но и в силу клятвы на верность нашему государю, да хранит его Бог долгие лета. Упрек: "Что же вы все это время молчали?" Этьен оставил при себе. В конце концов, Бомон, которого не приходилось подозревать в недостойной интриге, сделал ему роскошный подарок. - Знает ли кто-нибудь из наших офицеров о ее присутствии здесь?

Андре де Бомон: - Знают многие, - капитан сокрушенно покачал головой, - я подобрал девушку при свидетелях, да и потом не нашел ничего лучше, как привезти в свой дом. Но сейчас она спрятана в надежном месте, а я всем говорю, что ее забрали друзья. Одобрение сенешаля заставило де Бомона вздохнуть с облегчением. Он опасался, что де Век отмахнется от его слов, посчитав рассказ Оттавии бредом полоумной девицы, а его самого – легковерным простаком. - Я могу отправиться за мадонной Оттавией прямо сейчас, - капитан не склонен был медлить, - могу ли я ей передать, что ее скромная просьба насчет помощи при возвращении домой, будет принята благосклонно? Если бы сильные мира сего остались равнодушны к девице Берти, граф Отишан сам нашел способ отправить ее в Пезаро – он ведь дал ей слово, а свое слово, слово благородного дворянина, он ценил. Пусть направо и налево им не раскидывался.

Этьен де Век: - Разумеется, капитан, - откликнулся провансалец, в уме подсчитывая вероятные прибыли от присутствия во французском стане столь важного свидетеля, - и чем скорее эта дама окажется под покровительством короля, тем лучше. Этьен взял чистый лист из высившегося перед ним вороха счетов, приказов и записок, обмакнул перо и своим быстрым, но на удивление разборчивым почерком вывел несколько строк, завершив их словами, известными всему гарнизону и не только - "де Век". - Прошу вас, граф, - присыпав начертанное песком, сенешаль протянул бумагу отважному спасителю попавших в беду дев, - это послужит пропуском во дворец для монны Оттавии и одновременно - охранной грамотой. Хотя если она успела чем-то не угодить самим Борджиа, несколько завитков пера иноземного вельможи вряд ли бы спасли ее от неминуемой расправы. Но в обществе благородных людей, вроде графа Отишана, следовало вести себя соответствующим образом, соблюдая формальности, порадовавшие бы вымышленных Ивейна, Персеваля и по ком еще там любили вздыхать жены рыцарей, пока их вполне земные мужья и братья кромсали друг друга на куски или отнюдь не куртуазно бражничали и задирали юбки трактирным девкам. - Чем скорее ваша протеже окажется в Палаццо Венеция, тем меньше опасностей ей угрожает. И тем скорее она сможет рассчитывать на то, что окажется под родным кровом, - в размышлениях о делах государственных, де Век едва не позабыл о частной просьбе, в обмен на которую французы могли бы изрядно потешить не только самолюбие, но политические амбиции.

Андре де Бомон: - Я привезу ее сам, - пообещал капитан, с благодарностью принимая и убирая с глаз письмо де Века, - как можно скорее. Поспешность де Бомона можно было принять за рвение на службе королю, но всё-таки в большей степени это объяснялось беспокойством за Оттавию. Безусловно – в палаццо Венеция убийцам Борджиа было куда легче проникнуть, чем в неизвестный монастырь, но Андре самоуверенно считал, что они с мадонной что-нибудь придумают. Если знаешь чего опасаться – можно найти способ от этого уберечься. Хуже всего опасность неведомая… В общем, не увидев больше причин медлить, капитан выразил сенешалю подобающие случаю заверения в преданности Его Величеству и свои слова благодарности за добрый совет и откланялся. Не теряя времени даром, граф взял свежих лошадей и отправился в монастырь, где незадолго до этого он – при помощи отца Венанцио – спрятал подобранную девицу Берти. По дороге душевное волнение - которое едва дало о себе знать в конце разговора с сенешалем – только усилилось. Андре не был твердо уверен, что не сделает хуже своим вмешательством. Если Оттавия будет разговаривать с де Веком – об этом наверняка узнают… Поэтому, дожидаясь во дворе монастыря, когда о его приезде сообщат Оттавии, капитан несколько тревожился, сам точно не в состоянии определить, по какой причине.

Оттавия: Пожалуй, никогда еще Оттавия настолько не чувствовала себя не на своем месте, как последние пять дней, живя в монастыре. Он не подарил ей ни утешения, ни покоя, ни возможности подумать о вечном и устрашиться извилистости своей судьбы, где было слишком много сомнительного, ложного и греховного. Скорее даже наоборот, пребывание в святом месте только соткало новый элемент на причудливом узоре ее жизни. Она боялась открыться... Исповедаться или очистить себя от сомнений откровенным разговором с настоятельницей, излить себя и раскрыть правду - все это находила она опасным, после пережитого не желая довериться тайне исповеди или умению молчать затворниц монастыря. Оставила опять на некоторое потом, когда окажется в безопасности, дома, когда поверит, что преследователи не смогут найти ее.... Тогда и расскажет все, и исповедуется, и покается - все, что нужно, но только не сейчас, когда замок Святого Ангела так близко, что ложащиеся на монастырский двор ночные тени кажутся тенью от него. Монахини были любопытными, и каждая старалась поболтать со странной девушкой, итальянкой, которую устроил в монастырь не кто-нибудь, а капитан армии франков. Со всеми беседовать Оттавия не собиралась, но с двумя сестрами - смуглой и черноглазой Катериной и зеленоглазой Анной как-то сблизилась. Они радовали ее заботой, за что были возблагодарены дивной историей Оттавии, то есть, конечно "мадонны Марии", в которой было все - и грабеж, и смерть, и опасность насилия, и благородный спаситель франкский капитан, и предложение руки и сердца, и настоящая любовь - словом, все, что может раззадорить женский интерес и заставить часто биться и обмирать женское сердце, даже если принадлежит оно монахине. Теперь сестрам монастыря было что обсудить и чем восхититься, даже к некоторому неудовольствию настоятельницы, которая начала находить, что появление нуждающейся в защите девушки ставит под угрозу уже жизнь монастыря, зато сама Оттавия была уверена, что никакой слух, вздумайся ему покинуть монастырские стены, не приведет к ней стражников замка Святого Ангела, потому что в нем нельзя будет узнать беглянку. В истории, сочиненной ею для монастыря, не было и слова правды. И все-таки она ждала того момента, когда сможет покинуть это убежище, уж очень хрупким, несмотря на стены, оно ей казалось. Ждала Андре де Бомона и боялась того, что он почему-нибудь не приедет, оттого и новость, что он прибыл и спрашивает о ней, показалась ей особенно радостной. - Капитан, - Оттавия поспешила навстречу и остановилась, не дойдя пары шагов. - Вы приехали с новостями или... или просто так?

Андре де Бомон: Андре слегка улыбнулся, несмотря на то, что веселого в ситуации было мало. Но Оттавия выглядела встревоженной, по крайней мере, слова ее показались графу тревожными, так что капитану захотелось как-то ее приободрить. Он и самому себе не мог сказать, откуда у него эта потребность – защищать и оберегать эту девушку. Оттавия была итальянкой и к тому же вовсе не безгрешной. Ему вообще не должно было быть дела до того, что с ней станет после того, как она принесет свою пользу французам – это Андре понимал. И так же понимал и то, что ему не все равно и все равно быть не может. - Я с хорошими новостями, - капитан не мог поручиться, что Оттавии не нравится в монастыре, но полагал, что определенность куда лучше неясности, - господин сенешаль сегодня принял меня и изъявил желание с вами побеседовать. Можно было бы добавить что-либо обнадеживающее, вроде того, что скоро мадонна получит возможность вернуться домой, но вместо этого Андре спросил: - А вы были бы рады, если бы я приехал просто так? Немного резкий переход от темы к теме, но долго ходить вокруг да около капитан не любил. Это было не в его решительном нраве.

Оттавия: - Рада, - призналась Оттавия, подходя чуть ближе. - Вы теперь единственный человек, который знает обо мне почти все. И знает, кто я такая. Я уже устала сочинять истории. Монахини очень добры, но, кажется, уверились, что за приют я должна восполнять их оторванность от мира рассказами о своих приключениях. Она украдкой оглянулась. Никого рядом с ними сейчас не было, и никто не мог их слышать. Только видеть. И наверняка сестры не преминули воспользоваться возможностью посмотреть из-за крытой галереи, идущей вдоль двора, на нее и таинственного благородного франка, спасшего римлянку от мародеров и даже вознамерившегося на ней жениться. Новость о сенешале и радовала тем, что была следующим шагом, который уводил от неопределенности и пребывания в монастыре беглянкой. И пугал неизвестностью. - Я могу ехать прямо сейчас, - Оттавии все равно было нечего надеть, кроме простого серого шерстяного платья, что было сейчас на ней, и плаща. - Мы же можем поехать прямо сейчас?

Андре де Бомон: - Да, это вполне возможно. Капитана несколько удивила поспешность, с каковой Оттавия хотела покинуть монастырь, но он мог ее понять. Девушке пришлось немало пережить за последние дни, наверняка, ей хочется определенности и покоя. - Я только скажу настоятелю, что забираю вас, да и вы, наверное, захотите попрощаться с сестрами. Еще следовало вспомнить про лошадь для мадонны Оттавии, но на этот счет капитан не волновался – кобыла, на которой бывшая дама Лукреции Борджиа прибыла в монастырь, должна была уже отдохнуть. Предложив Оттавии руку – целомудренность этого жеста наверняка разочаровала любопытных монашек! – Андре спросил: - Вас тут не обижали? За свое гостеприимство монастырю надобно было заплатить – это граф принимал как должное – однако величина платы зависела от ответа Оттавии. Не к чему было переплачивать за грубость и хамство, пусть даже и оправданные желанием спасти заблудшую душу.

Оттавия: - Обижали? О, нет, конечно, - Оттавия оперлась о предложенную руку, и они медленно двинулись к монастырской галерее. - Боюсь, это я их разочаровала. Моя исповедь была короткой, как будто последние годы я жила в монастыре, а ответы уклончивы. Только сестры и радовались придуманной истории. Они подошли к входной двери, и Оттавия чуть отстранилась. - Вам надо к настоятелю, а я... я пока попрощаюсь с сестрами. Потом вы ведь расскажете мне про сенешаля и как с ним лучше держаться? Оттавия сама не заметила, что задала этот вопрос так, будто они с де Бомоном некоторым образом заговорщики, находящиеся по другую сторону от всех, даже от сенешаля короля франков. Прощание с сестрами было недолгим. Забирать ей было нечего: у нее по-прежнему не было никаких вещей, даже подарить ласково обходившимися с ней сестрами. Они засыпали ее вопросами, но Оттавия отвечала рассеянно и невпопад, и поспешила поскорее вернуться во двор, к самым монастырским воротам. Капитан ясно дал понять, что в монастырь она не вернется, значит уверен, что ее судьба решается сегодня. И что же ее ждет?

Андре де Бомон: Андре де Бомон тоже не знал, что их ждет, но надеялся, что ничего дурного. Разговор с настоятелем был коротким – выражение благодарности словесной и денежной не заняло много времени, за которое из конюшни успели привести лошадь для Оттавии. Сопровождение капитан взял с собой небольшое – пару верных людей, чтобы не искушать охочих до одиноких путников разбойников. Конечно, от свидетелей было никуда не деться – наверняка Оттавию увидят в Палаццо Венеция (причем вместе с графом Отишаном), но всё же, по возможности, Андре старался избегать лишних ушей. Дождавшись пока слуга поможет мадонне Оттавии сесть на лошадь, капитан возобновил беседу. - Королевского сенешаля зовут Этьен де Век, - ответил он на вопрос собеседницы, - он – близкий советник короля и уважаемый дворянин. Называть титулы сенешаля, деяния его предков и прочие детали, которыми обычно можно сопроводить рассказ о человеке благородного происхождения, чья жизнь неотделима от истории его рода, Андре не стал. Оттавии, скорее всего, было важно другое. - Господин де Век обещал помочь вам в вашей просьбе вернуться домой, - людям своим капитан доверял, так что не видел нужды прибегать к уловкам, - взамен на рассказ о том, что случилось на пиру и прочем. Память капитана была хорошей, он помнил, что Оттавия еще что-то обещала рассказать, о чём не упомянула ему. - Держитесь с ним уважительно и честно, - де Бомон сам придерживался этого правила с соратниками, так что давал совет по себе, - вот только… Вопрос, который он собирался задать, беспокоил капитана уже некоторое время, только он не знал, насколько уместно будет об этом говорить сейчас. Однако другого случая могло не представиться, так что капитан, сделав паузу, всё-таки продолжил: - Вы уверены, что возвращаться домой для вас безопасно? Ведь там вас будут искать в первую очередь? Не самая приятная тема, но графу хотелось убедиться, что Оттавия знает о чём просит.

Оттавия: - Я поняла, что мой рассказ господина сенешаля заинтересовал, - осторожно согласилась Оттавия. Андре де Бомону она верила, потому что за все время он еще ни разу не нарушил своего обещания, более того, сделал то, чего никто не мог вменить ему в обязанность. Сенешаль же короля был для нее человеком неизвестным, к тому же стоящим слишком высоко, чтобы рассчитывать на его безукоризненную искренность. Но заинтересованности пока было достаточно. Как сделать так, чтобы она не прошла быстро, Оттавии предстояло придумать чуть позже. - Да, я хочу домой. Вряд ли погоню снарядят так далеко. У его святейшества сейчас слишком много забот, чтобы посылать солдат на поиски в Пезаро. Да и никому в голову не придет, что меня кто-нибудь туда доставит. Я бы сама никогда не поверила в это, если бы, - она смутилась и отвернулась, - если бы это не произошло со мной. И потом... мне все равно некуда больше идти, мессер.

Андре де Бомон: Капитан прикусил губу. Вполне ожидаемый ответ, зачем он завел этот разговор? Он помог Оттавии чем мог, больше сделать было не в его власти. Хотя всё-таки какое-то беспокойство не покидало де Бомона. - Господина сенешаля заинтересовал ваш рассказ, - подтвердил Андре, пока никак не реагируя на последнее замечание Оттавии, - так что он поможет вам. А если нет, если нет – то помогу я. Граф точно не знал, как именно он это устроит – не так-то просто ему, солдату наступающей армии, устроить чье-то путешествие по Италии, но считал, что всё же это в его силах. Если постараться. - Только, мадонна Оттавия, - Андре называл ее на итальянский манер (после проведенного в Риме времени непривычное обращение уже не резало слух), - вы должны пообещать, что обратитесь ко мне, если… Что «если» капитан не знал. «Если обманут», «если попытаются убить»… Но всё же продолжил: - Если что-нибудь случится. Хорошо?

Оттавия: - Я обещаю вам. Я обязательно обращусь именно к вам, если у меня будет хотя бы малейшая возможность сделать это. Оттавия пристально посмотрела на де Бомона, как будто хотела получить ответ на какой-то очень важный вопрос, и, в сущности, это так и было. В разговоре с ним ей уже давно слышалась какая-то недосказанность, что-то пряталось за основной нитью беседы. Легкий намек. Их разговор заканчивался, и тогда она все время убеждала себя, что ей в очередной раз показалось, но в следующий раз все повторялось заново. - С моей стороны некрасиво требовать чего-нибудь, но я бы хотела своим возвращением быть обязанной именно вам. Даже если для этого пришлось бы немного подождать. Она смущенно замолчала и отвернулась. Они уже миновали Капитолийский холм и подъезжали к площади, на котором высилась башня дворца, бывшего обычно летней папской резиденцией, теперь же играющего роль ставки французского короля. Теперь Оттавия уже не могла смотреть на что-нибудь, кроме него, и думать о чем-нибудь, кроме предстоящей беседы, особенно когда они въехали во двор палаццо, казалось, заполненный громким смехом и болтовней франкских солдат.

Андре де Бомон: Андре не стал продолжать беседу при посторонних, хотя неожиданное искушение спросить о том, стала бы Оттавия его дожидаться с войны, всё же возникло. Трудно сказать, на какой ответ рассчитывал капитан – его положение затруднялось тем, что он не мог вести себя с Оттавией навязчиво. Она ведь могла истолковать подобное поведение как намек на плату за услугу или что-то подобное, а это было против гордости де Бомона. Так и не решив, что делать в этой ситуации и надо ли делать вообще, граф дождался, пока слуга поможет спутнице спуститься, и подал ей руку. Караулы, знавшие капитана в лицо не чинили препятствий, однако, провожая Оттавию к сенешалю, Андре кое-что вспомнил. - Мадонна, я совсем забыл, - охранная грамота, данная де Веком была извлечена на свет Божий и протянута девушке, - мне же нужно было отдать вам эту бумагу. Не то, чтобы де Бомон полагал, что тонкий листок можно защитить от убийц, посчитай они нужным начать охоту за бывшей дамой дочери понтифика, но всё же передать грамоту стоило. Заодно он поинтересовался: - Желаете, чтобы я присутствовал при вашем разговоре с господином сенешалем? Подслушивать граф не испытывал никакой охоты (да и не знал, позволят ли ему), но вдруг девушка чувствует себя слишком неуверенно в стане французов?

Этьен де Век: Как бы то ни было, монне Оттавии вскоре пришлось предстать перед одним из наиболее могущественных из них. За время отсутствия капитана де Век, ни на мгновение не забывавший о его протеже, успел довести до изнеможения своего секретаря. Бедняга Франсуа Ласаль время от времени украдкой сжимал и разжимал пальцы, почти онемевшие от пера и беспощадно-быстрой диктовки сенешаля. Все перемешалось в голове писаря - приказы капитанам и лейтенантам, фуражирам и квартирмейстерам, письма во Францию, где молодцеватого служаку ждал уютный домик на улице Булуэ и аппетитная вдовушка, старательно оплакивавшая недавно почившего в бозе мужа-купеческого старшину на одной из скамеек oгромного Сент-Эсташ. Появление Бомона подарило Ласалю передышку, во время которой он мог вдоволь помечтать о своей ненаглядной. Прикрыв чернильницу и отвесив господам и появившейся вслед за графом даме почтительный поклон, он бесшумно удалился. - Мадонна Оттавия, - поприветствовал гостью Этьен, изобразив некое подобие улыбки. Следовало признать, вечно хмурое лицо королевского советника от этого заметно преобразилось, и в лучшую сторону, - позвольте поприветствовать вас в этом скромном убежище. Сенешаль протянул девушке руку и, когда та вложила в нее свою хрупкую ладошку, подвел ее к стулу. - Прошу вас, располагайтесь и не беспокойтесь ни о чем. Граф поведал, что нынче вы нуждаетесь в помощи. Поверьте, подданные французского короля всегда готовы оказать ее, особенно столь очаровательной особе.

Оттавия: Оттавия присела на самый краешек стула и сделала вид, что оглядывает комнату, хотя на самом деле ее интересовал только ее хозяин. Внешне в нем не было ничего страшного и опасного, но кто же в вопросах собственной безопасности положится на впечатление, производимое чьей-то внешностью? Все страхи вновь нахлынули, и девушка почти пожелала вновь оказаться в монастыре, где все было пусть неопределенно, но спокойно. Теперь же ей предстояло пройти через неопределенность совсем другого толка, и еще неизвестно, что ждало ее в конце этого пути. "Очаровательная особа" слабо улыбнулась в ответ на любезности сенешаля, откинула от лица светлую прядь волос, поднесла руки к горлу, чтобы развязать завязки плаща, но передумала и сложила их на коленях, приняв вид чинный и спокойный, совершенно не вяжущийся с бешено колотящимся сердцем. Она не сомневалась, что то, что она может рассказать, заинтересует французов и они даже смогут использовать это в своих интересах. Боялась она не оказаться бесполезной, а то, что в ее откровениях можно увидеть не некоторую плату за спасенную жизнь, но предательство, что вряд ли располагает к тому, кто решился быть откровенным. Сама же себя Оттавия виноватой в том не считала, потому что не чувствовала в себе ни тени обязательств перед теми, кто использовал ее, чтобы потом избавиться как от свидетельницы. - Да, мессер, если и есть в Риме кто-нибудь, кто нуждается в помощи, то это я. Судите сами, могу ли я считать, что со мною поступили справедливо, если меня, придворную даму герцогини Пезаро, сначала под страхом смерти заставляют выполнить самое грязное из возможных поручений, а потом кидают в подземелье замка и даже пытаются убить?

Этьен де Век: Начало уже нравилось сенешалю. Девушка не ходила вокруг да около, как многие дочери Евы, свято веровавшие в то, будто многословие придает им неотразимости, а загадочные взгляды, словно выпущенная в собеседника череда стрел, заставляет его сердце вострепетать. Этьен обычно и вправду трепетал, однако более от раздражения. В его представлении, лаконичность только добавляла даме очарования, помогая избежать лишних трат - слов, обещаний и драгоценного времени, которое можно было провести с большей пользой. - Монна Оттавия, кто эти бесчестные негодяи, которых следует покарать уже за одни лишь мысли о том, чтобы принудить вас совершить нечто недостойное? - голос провансальца звучал сочувственно, с нотами возмущения, отчасти искреннего. Грязные дела, как подсказывал ему немалый опыт жизни, в том числе и в особенности, при королевском дворе, одинаково ловко обстряпывались предствителями обоих полов. Однако между ними существовало некое разделение обязанностей, подразумевавшее, что с одними поручениями блестяще справлялись женщины, тогда как в иных нечистым на руку кавалерам и мужчинам менее благородной крови не было равных. За ангельской внешностью нередко прятался демон, но сенешалю, недурно разбиравшемуся в людях, не слишком-то верилось, будто перед ним порождение Лилит и Фредегонды. - И, позвольте узнать, к какой низости они вас склоняли?

Оттавия: - О, мессер, мне так сложно произнести это вслух... Оттавия никак не могла справиться ни с дрожью в голосе, ни с руками. Она закуталась в плащ, как будто находилась не в натопленной комнате, а разговаривала с сенешалем на морозном воздухе. Найдя взглядом де Бомона, не покинувшего комнату, но стоявшего на почтительном расстоянии, она послала ему немой вопрос и, получив в ответ одобрительный кивок, вновь обратилась к де Веку. Сколько раз она уже представляла себе этот разговор и думала, как и что она будет рассказывать. Разумеется, решила не говорить о том, что старший сын Родриго Борджиа питает далеко не родственные чувства к своей сестре, но вовсе не из деликатности, а потому что обстоятельства, как она узнала об этом, были слишком личными. Другими словами, тут Оттавия не хотела говорить о себе. К тому же новость об отравлении была достаточно громкой сама по себе, чтобы можно было не думать о том, чем бы ее дополнить. - Я должна была подать отравленное вино на обеде у его святейшества. Двум кардиналам. Под видом спутницы одного из них. Дело в том, что я умею изображать других женщин. Походка, манеры, жесты. Так что если надеть маску, то могу по-настоящему ввести в заблуждение. И я... я подала им вино, мессер.

Этьен де Век: Это было интересно. Настолько интересно, что де Век позволил себе паузу, в течение которой с нескрываемым любопытством разглядывал девушку. Прекрасное создание, соблазнительно юное и свежее, представляло собой истинный кладезь сведений, и еще предстояло узнать, кого из ватиканских обитателей можно будет прихватить за руку, выкрутить ее, а то и переломать унизанные перстнями пухлые пальцы. Если же фрейлина Лукреции Борджиа поможет ему проделать это с женолюбивым, несмотря на возраст и звание, отцом своей госпожи, сенешаль без колебаний пожертвует монастырю Святого Феликса, что раскинулся неподалеку от его родового замка, несколько арпанов плодородной земли. При одной мысли об этом де Век на мгновение зажмурился. После грехопадения люди утратили возможность читать мысли друг друга, и оставалось надеяться, что мгновенную перемену в лице Оттавия и Бомон припишут христианскому состраданию, а вовсе не сладостной надежде насолить Борджиа. - Но... кто эти несчастные и кому они посмели не угодить? - нахмурился Этьен, не припоминавший, чтобы за последний месяц кто-то из членов курии отправился держать ответ перед Господом.

Оттавия: - Это кардиналы Орсини и делла Ровере, - после недолгой паузы ответила Оттавия. По правде говорят, заминка произошла не от того, что она засомневалась, стоит ли продолжать свой рассказ, а потому, что слово "несчастные" у нее совершенно не вязалась с двумя кардиналами, чьему богатству и влиятельности многие могли бы позавидовать, к тому же избежавшим смерти в самых невозможных обстоятельствах. - Они не умерли. Господь не допустил такого злодейства. Я не знаю, как, но отравленное вино оказалось в руках совсем других... в руках женщины... куртизанки. Она была совсем молодой... Против воли в голосе Оттавии прозвучало сожаление. Наверное, стоило радоваться, что смерть настигла не кого-нибудь из преосвященств, то есть тех, кто стоит посредником между людьми и Богом, следя за тем, чтобы путь их к нему был прямым и по возможности светлым, а женщину, само существование которой напоминало, что прямых в мире гораздо меньше, чем кривых. Но ей было жаль ту девушку, к гибели которой она оказывалась причастной, хоть и невольно. Впрочем, сейчас было не до своих сожалений. Оттавия рассказала о пире у понтифика, о подаче вина и том, что за ним последовало. Рассказ был совершенно честен, но девушка и сама понимала, что это та правда, которая кажется менее правдоподобной, чем самая смелая выдумка. - Я понимаю, что проверить, правду ли я говорю, сложно, если речь идет не о смерти кого-нибудь из курии, а о смерти несчастной куртизанки, но я клянусь, что это правда. И что я та, за кого себя выдаю. Я давно состою при герцогине Пезаро, и могу точно сказать, какого цвета ее глаза, или волосы ее матери, и какая походка у ее невестки.

Этьен де Век: -  Господь милостив, - отозвался провансалец, искусно скрывая нетерпение. Делла Ровере, переметнувшийся к французам сразу же, как смуглолицему родичу герцога Пезаро стали угрожать войска Карла Возлюбленного, не вызывал у сенешаля ни малейшей приязни, будучи человеком на редкость упрямым и своенравным. Двести тысяч золотых, переданных ему Советом перед конклавом, оказались жалкими грошами по сравнению со взятками, что кардиналы получили от Родриго Борджиа, и в этом де Век мысленно винил строптивого князя Церкви, продемонстрировавшего куда меньший дипломатический дар, нежели хитрый каталонец. Что же до Орсини, то его бывший наставник дофина знал мало,  однако неугодность кардинала тем, кто столь же сильно желал смерти делла Ровере, заставляла приглядеться к нему получше. Если гибель счастливо миновала этих двоих, это не значило, что их следовало оставлять в неведении. - И кто же все-таки решился на это ужасное преступление,  монна Оттавия? Ответ почти наверняка был известен де Веку и, кем бы ни был этот таинственный злодей, он либо носил герб с быком, либо пытался выслужиться перед его владельцами, ведь у Борджиа не было злее врага, чем тот, кто едва не примерил на себя папскую тиару - не считать же таковым Асканио Сфорца, вполне довольного нынешним положением и доходами вице-канцлера. Сенешаль оставлял желание снискать лавры Генриха Плантаненета и за другими лицами, но, по его мнению, вероятность оного была сравнима с его собственными возможностями усесться на Святой Престол. Внезапно слова Оттавии, которые он сперва пропустил мимо ушей, привлекли его внимание, да настолько, что он даже ненадолго оставил в покое не попробовавших отравы кардиналов. - Невестка, вы сказали? Простите, какая невестка, о ком идет речь, монна? - нахмурился Этьен. Если его догадка окажется верной, пурпуроносцы могли катиться к дьяволу, ведь в руках у французов оказывалось оружие куда смертоноснее, чем сведения о мышиной возне в кухнях Сант-Анджело.

Оттавия: - Решиться на подобное на пиру у самого его Святейшества может только сам... Да, только он. Оттавия так и не решилась прямо назвать понтифика, хоть и указала на него совершенно недвусмысленно. Строго говоря, она получила указания, которые слетели не с губ самого Родриго Борджиа, но от его старшего сына, но ни мгновения не сомневалась, что это было одно и тоже. Сейчас она сжалась в комок, и пальцы, все еще стискивающие полы плаща, уже задеревенели от напряжения и неподвижности и были холодными, как лед. Никогда раньше ей не казалось с такой пугающей яркостью, что у слов ее есть не только слушатель явный, но и незримый, что, кроме королевского сенешаля и франкского капитана, в комнате находится еще кто-то, кто только и ждет ее слов, чтобы назвать предательницей и незамедлительно обрушить на нее страшную кару. В повисшей после ее слов тишине время текло медленно и тягуче. Мгновение падало за мгновением, но ничего не происходило. Потолок не упал на ее голову, и невидимая рука не стиснула горло, и даже никто не зажал ей рот. Оттавия вздохнула и пошевелилась в кресле, разжимая сведенные судорогой пальцы. Дышать немедленно стало легче. Только очень хотелось сойти с темы самой страшной на что-нибудь другое. - Конечно, речь может идти только об одной невестке, - пожала плечами Оттавия, не сразу понявшая, что вопрос сенешаля вполне правомерен. - Ах да... нет, я говорю не о супруге герцога Гандии, которой уж точно никто бы не позволил покинуть пределы Испании. Я говорю о принцессе Сквиллаче.

Этьен де Век: Этьен налил в кубок разбавленного вина и протянул его девушке, только что совершившей над собой невероятное усилие. Иным подобные откровения давались легко, они умело торговали сведениями, собственным  услугами и чужими жизнями, и у де Века подобные дельцы ничего, кроме презрительной настороженности, не вызывали. Но Оттавия Берти не принадлежала к их числу. Сердце старого циника, без зазрения совести обобравшего во благо королевства и, сообразуясь с теми же мотивами, отправившего к заплечных дел мастерам не одного человека, наполнилось жалостью. Мало ли их было, молодых, красивых, честных, павших жертвой чужих козней и плативших за их грехи. И все же подобная судьба не могла, не должна была коснуться этого хрупкого создания, которое только что подарило королю Франции обоснование для веских претензий к понтифику и, как следствие, дополнительных требований. - Не бойтесь, монна, - мягко проговорил сенешаль, неожиданно дрогнувший перед чувствами, которым не место ни на войне, ни во дворце, где непотребств творилось порой больше, чем на поле брани. - Вы отныне под покровительством французской короны, и никакие каталонские дворянчики не осмелятся причинить вам вред. Де Век наблюдал за тем, как фрейлина Лукреции Борджиа пьет из предложенного ей кубка, размышляя, как преподнести отцу последней неприятные известия о чрезмерной осведомленности французов. Малолетнему Джоффре выбрали не самую удачную на данный момент партию, и теперь Святейшему предстояло отвечать не только за это, но и за неуместное гостеприимство. - Расскажите, когда вы видели принцессу? При каких обстоятельствах? Как ее принимает Папа? Как давно она в Риме? Про себя провансалец с досадой отметил, что осведомителей из Сант-Анджело стоит лишить жалованья, а заодно отрезать уши и выколоть глаза, раз они столь глухи и слепы к визиту, пускай и тайному, столь важной особы.

Оттавия: Легко сказать: не бойтесь. По правда говоря, страх был именно тем чувством, которое Оттавия за последние три недели чувствовала особенно часто. - Я стараюсь не бояться. Капитан де Бомон сделал все, чтобы я поверила, что могу быть свободна от этого чувства. А теперь и вы... мессер. От сенешаля как будто и впрямь не исходило угрозы. Нет, Оттавия не была наивной, и знала, что самые опасные люди могут такими вовсе не выглядеть. Не всех бог метил, как служащего Чезаре Микелотто. Спокойный голос, мягкое выражение лица и дружеская речь не должны вводить в заблуждение: их обладатель запросто может приказать сделать с вами все, что угодно. Разве казавшаяся доброй госпожой Лукреция Борджиа не бросила свою приближенную даму на произвол судьбы, даже не попытавшись вступиться за нее? И все-таки, как ни хотела Оттавия быть настороже, поневоле проникалась успокаивающим тоном де Века: с лица сошло выражение крайнего напряжения, уголки губ разгладились, перестали дрожать веки и пальцы, наконец, развязали узел на плаще, который, ненужный в теплой комнате, соскользнул с плеч. Правда, теперь было впору удивляться. Сенешаль, похоже, пропустил мимо ушей ее рассказ об отравлении, зато отчего-то заинтересовался принцессой Сквиллаче. Оттавия задумалась, пытаясь вспомнить то, что произошло, кажется, уже в другой жизни. - Я видела ее около трех недель назад. Да, именно так. Она пришла к герцогине Пезаро вместе с графиней деи Катанеи. Это было знакомство, так что имена прозвучали громко, и это была точно она. Кажется, она приехала незадолго до этой встречи.

Этьен де Век: Итак, принцесса Сквиллаче в Риме. Вопреки всем заверениям в дружбе, лицемерие которых даже не казалось королевскому советнику чем-то предосудительным - в конце концов, в делах всякий старается для себя, иначе же он безумец или святой, - понтифик принимает принцессу из Арагонского дома. Семейные узы, прочные и надежные, вызывали всеобщее восхищение, и де Век ничего не имел против них, но нынче они были особенно ценны тем, что позволяли поставить Святой Престол в неловкое положение. Каталонец был изворотлив и удивительно удачлив, и все же доводы, подкрепленные недвусмысленной демонстрацией военной мощи, пребывали на стороне французов. Радость сенешаля оказалась столь велика, что он даже забыл о каре, уготовленной им нерадивым осведомителям, целых три недели словно не замечавших присутствие в Сант-Анджело особы королевских кровей. - Монна Оттавия, более вам ничего не известно о принцессе? Прошу вас, вспомните все, связанное с ней, что вы могли видеть или слышать. Это очень важно. Разговаривая с мужчиной или другой дамой, менее юной, менее красивой, менее соблазнительной, провансалец не стал бы утруждать себя чрезмерной любезностью, но сейчас, вопреки всем доводам рассудка и привычки, укоренившейся в нем с годами, голос мужчины звучал мягко и почти нежно.

Оттавия: - Да, я поняла, что это важно, но... Все дни, проведенные у капитана и в монастыре, Оттавия пыталась вспомнить любые мелочи, связанные с обедом у понтифика. Кто был на обеде, кого она запомнила, кого видела и кто что делал. Забавно, но это совершенно не пригодилось, и пребывание в Риме принцессы Сквиллаче оказалось для франков чем-то гораздо более значимым, чем попытка отравить кардиналов. Она смотрела на де Века, казалось, с таким вниманием, будто нужные ей ответы могли быть написаны у него на лбу. На самом деле пыталась вспомнить. Стоящий перед ней мужчина не вызывал в ней страха и опасений, чем удивлял, так же, как и капитан де Бомон. Она столько слышала о грубости франков, и вот вновь встречается почти с обходительностью. В благодарность Оттавия готова была вспомнить любую мелочь, но в отношении особы, прибывшей из Неаполитанского королевства, это было решительно невозможно. - Мессер, - она виновато улыбнулась, - принцесса просто пришла познакомиться с герцогиней Пезаро. Они вели себя, как... как вели бы себя другие женщины, только что познакомившиеся с новой родственницей. А уже не следующий день после того, как я увидела принцессу, я оказалась в подземельях замка. Туда не доходят никакие слухи о том, что творится в замке, да и, признаться, никакие новости там уже не волнуют.

Жан де Рибмон: Купленное у наемников украшение Жан носил на шее, однако прятал под рубашкой, лишь изредка, когда никто не видит, доставая и любуясь фигуркой быка. Боялся не того, что безделушку могут отнять – в отряде д’Аллегра парень постепенно занял не то, чтобы привилегированное, а скорее прочное положение, - боялся, что старшие посмеются над мальчишеским тщеславием. Но что за прок от красивой вещи, если ею нельзя похвастаться? Поэтому, когда капитан приказал шевалье де Рибмону отнести важные бумаги сенешалю (что за бумаги, Жанно понятия не имел – но важные же!), юноша постарался прихорошиться: куртку и штаны быстренько почистил, вихры пригладил, а быка из-за ворота достал и поверх куртки повесил, чтобы видно было. Таким красавцем к господину де Веку и явился, и слуге о себе велел доложить: посланный, мол, от барона д’Аллегра.

Этьен де Век: Давно следовало отослать Бомона, хранившего торжественное молчание, но сенешаль продолжал демонстрировать ему свое доверие, вполне заслуженное и необходимое, ежели речь идет о надежных людях. Впрочем, остаться наедине с Оттавией провансальца побуждали не только государственные тайны, способные перевернуть ход истории,  но и внезапная и в то же время объяснимая тяга к красивой молодой женщине. Давать волю чувствам куда сподручнее, находясь один на один с предметом воздыханий, и хотя солдатам постоянно приходилось наблюдать любовные победы их полковых товарищей и самим навлекать на себя проклятия поруганных жительниц разграбленных городов и спаленных деревень, все же госпожа Берти не заслуживала участи маркитантки или несчастной пейзанки. Однако, вместо того, чтобы уменьшиться, количество человек, находившихся в кабинете де Века, увеличилось на одного. Первым порывом королевского советника было послать к черту посланца д'Аллегра, а точнее, просить его обождать в приемной неопределенное время. И все же меньшим из зол Этьену показалось наскоро выслушать то, что капитан счел заслуживающим его внимания,  чтобы после, со спокойной душой, отправить порученца в обратный путь, возможно, с Бомоном, а самому уединиться с прекрасной страдалицей. - Пригласите его, - угрюмо велел он бретонцу, вздумавшему глазеть на недавнюю узницу, что было естественно, но вызывало у сенешаля раздражение, будто эта женщина уже принадлежала ему самому. - Да живее, вы не жена Лота, шевалье, каждое мгновение на счету.

Андре де Бомон: Капитан де Бомон, действительно, хранил молчание – сам по себе был немногословен, да и не видел причин мешать беседе Оттавии и сенешаля, но без недвусмысленного указания покои покидать не собирался. Всё-таки – как человек ответственный – он хотел убедиться, что с дамой, которую он привел к де Веку, ничего не случится. Рассказ Оттавии сенешалю, судя по всему, понравился, так что, вероятно, она могла рассчитывать на удобные покои во дворце в ближайшем будущем и на охрану, лошадей и прочее необходимое в странствии – в будущем несколько отдалённом. Их знакомству пришёл логичный конец, и капитан пока не мог понять как к этому относиться. С одной стороны, он выполнил свой долг – поступил как благородный человек, а с другой, как-то не хотел заканчивать всё так быстро… Задумавшись, де Бомон всё же воспользовался заминкой, возникшей в связи с переговорами господина сенешаля с юным шевалье, и ободряюще улыбнулся мадонне Оттавии. Он видел, что ей нелегко давался этот непростой разговор, но полагал, что благоприятное его окончание несколько сгладит все прошлые неудобства.

Жан де Рибмон: Чрезвычайно довольный собой, Жан изящно (по крайней мере, ему хотелось в это верить) поклонился де Веку и молодцевато провозгласил: - Послание господину сенешалю от капитана д’Аллегра! Он окинул взглядом присутствующих и… чуть не раскрыл рот от удивления. Конечно, в катакомбах было темновато, да и дама выглядела сейчас намного лучше, чем тогда, но Жанно ни с кем бы ее не спутал. Слишком свежи были воспоминания. Несколько долгих мгновений он стоял и пялился на девушку, как увидевший диковинку деревенский дурачок на ярмарке, потом сглотнул и, краснея, посмотрел на де Века…

Этьен де Век: Сенешаль же, разумеется, не мог понять, что вызвало у мальчишки изумление. Бывало, юнцы вмиг забывали о вбитом в них розгами наставников воспитании при виде красотки, будоражащей их покамест нестойкое воображение и не пресытившееся ласками блудниц тела, однако сопутствующей сему неприкрытой похотливости во взоре посланца д'Аллегра не было замечено. - Так что велел передать капитан? - все так же нерадушно поинтересовался де Век. В моменты недовольства его отполированное до блеска туреньское произношение внезапно приоткрывало завесу над происхождением королевского советника, заставляя слова звучать по-провансальски более раскатисто. - И что вас так поразило? Со столь довольным выражением, каковое изначально читалось на смазливом лице Жанно, не приходят сообщать о скорбных новостях или серьезных затруднениях, и потому Этьен злился все сильнее, не представляя, что в этот час могло стать важнее, нежели сведения, полученные от Оттавии.

Оттавия: Можем, и с меньшим, но все-таки изумлением смотрела на Жана и Оттавия. Она тоже узнала его, хотя в катакомбах было темно, а потом, когда они уже возвращались в Рим, сопровождаемые Рамиро де Лоркой, она еще и была напугана до полусмерти. Даже если юноша ее и узнает, ничего преступного для франков сенешалю не расскажет. Только если подтвердит, что видел ее отнюдь не в блеске и фаворе и что, кажется, у нее и впрямь были все шансы попасть после свидания с Лоркой в подземелья замка, а не на его пиры. С другой стороны, если начнутся вопросы... Она смогла уйти от того, чтобы рассказать об истории с побегом, мутной и не относящейся к делу... неужели ей придется сейчас все-таки пускаться в объяснения? Любое лишнее слово сейчас казалось опасным, ибо никогда не знаешь, что за него зацепится и уж тем более что проистечет. Оттавия судорожно искала, как отвлечь от себя внимание, когда взгляд ее зацепился за болтающееся на шее у Жана украшение. Оно было знакомо. Бык... Он должен был принадлежать кому-нибудь из Борджиа... или приближенному. Часто она его не видела. Но где? В памяти всплыл почему-то красный бархат с золотой вышивкой... белая женская кожа и грудной голос... Графиня! - Бык! - вскрикнула в удивлении Оттавия. - Откуда у вас украшение графини деи Катанеи?

Жан де Рибмон: Жан все же решил, что здороваться с девицей не стоит. Конечно, интересно было, что она тут делает, однако господин сенешаль явно был не в настроении, а Жанно давно уже уяснил, что, когда начальство не в духе, для мальчишки самое разумное – вовремя смыться. Чтобы, не дай Бог, под руку ни за что, ни про что не попасть. - Бумаги от господина капитана, ваша милость, - почтительно поклонившись, он протянул де Веку кожаный футляр, и… - Почему графини?! – удивленно воскликнул Жан, обернувшись к девушке и невольно схватившись за быка.

Оттавия: - Ну как же? Конечно, графини! До того, как Жан схватился за быка, Оттавия успела разглядеть его и увериться окончательно. Это был он, и другого такого быть не могло! Бык всегда украшал шею графини деи Катанеи, когда она появлялась в замке. По тому, как она дотрагивалась до него, было видно, что он многое для нее значит. Личный подарок или даже Дар. Таких не бывает двух одинаковых. Такого второго мастер не сделает под угрозой смертной казни. - Этот бык принадлежал Ваноцце деи Катанеи, - Оттавия в пылу желания доказать, что не ошиблась, совершенно не подумала, кому и зачем здесь может понадобиться эта правда.

Жан де Рибмон: - Сроду не видал никакой Ваноццы, - Жан споткнулся на непривычном имени, - де Катане! Имя папской любовницы он, конечно, слыхал. Но только он-то тут причем? Мало ли, что могла делать со своими украшениями графиня, продала, может быть. - Я быка этого у солдата купил, честно, за три дуката. Два оставшихся дуката, как и было договорено, шевалье де Рибмон отослал кузнецу Полю Косому, так что считал себя с продавцом в расчете.

Этьен де Век: - Где? У кого? Когда? - с беспощадностью метательной машины де Век забрасывал мальчишку вопросами, требуя немедленных, предельно четких и подробных ответов. - Не заставляйте нас ждать. Дело принимало все более интересный оборот. Некогда возлюбленная Александра, мать его детей, - Ваноцца, несмотря на то, что золотые дни подле кардинала Борджиа для нее минули, по сю пору оставалась фигурой значимой, особенно для того, кто изыскивал любой способ, чтобы насолить ее тиароносному любовнику. Каким образом можно использовать для этих благих целей побрякушки, сенешаль ее не решил, но стечение обстоятельств, одновременно приведших в его кабинет и беглянку Оттавию, и юного владельца награбленного добра, было лакомым куском для всякого интригана. - Не стойте как вкопанный, отвечайте.

Жан де Рибмон: «Прыгать я должен или приплясывать?» - обиженно подумал Жан, удивленный напором де Века, но ничего такого, конечно, не сказал. Неужели он влез во что-то важное? Да ладно, по-настоящему ценные вещи не купишь за три дуката, это даже Жанно понимал. - Три дня назад, ваша милость. Я утром в город вышел, а он предложил… Ну я и купил, а что в том плохого? Он посмотрел на девушку. Интересно, а она-то кто такая, если с графинями знается и с французским сенешалем тоже?

Этьен де Век: - Кто предложил? Что это были за солдаты? - процедил сенешаль, с каждым словом терявший терпение. С его уст едва не сорвалось изысканное в своей сложности ругательство, где все краски провансальского гнева штормом обрушивались на вихрастую голову посланца. - Вы можете их описать, или от радости все позабыли? Советник не сомневался, что удачную сделку заключили подданные короля Карла, ибо в эти дни торговать чужим добром воины, служившие под другими знаменами, вряд ли бы осмелились. Для того следовало обладать изрядной долей безрассудства или глупости, что порой, по мнению Этьена, представляло собой две стороны одной медали. В эти промозглые январские дни доблестное войско франков награбило изрядно, и побрякушки блистательной Ваноццы для опьяненной победами солдатни мало отличались от сорванной с шеи горожанина ладанки или отрезанного вместе с пальцем перстня. И все же злополучный бык мог еще сыграть роль в извилистой дипломатической игре, в которую вскоре предстояло вступить принцу Филиппу, головной боли своих савойских родственников. Санча. Украшение. Над этим следовало подумать в тишине, без свидетелей, но сперва - вытрясти из мальчишки все подробности до последнего. - Ну же!

Жан де Рибмон: Обиженно поджав губы, Жан думал сердито: «Нукает, точно запряг!» Ему все еще было невдомек, чем он мог вызвать гнев сенешаля. Ну купил этого чертова быка, ну и что? Разве… разве он кому-то важному принадлежал? Описать тех солдат… Рожа у Косого Поля была самая разбойничья, да только много ли среди наемников утонченных красавцев? Рожа и рожа… - Солдаты как солдаты, обычные, – пожал Жанно плечами. – Тот, что продавал, невысокий такой, с бородой. Назвался Полем Косым, кузнецом. У меня же денег с собой не было сразу, только один дукат. Я его и отдал. А еще два этому Полю послал позже. Со слугой из дома барона. Тот отнес. А второй солдат не представился, да я его не спрашивал – зачем он мне? И в лицо не помню. Жан немного помялся. Все же задавать вопросы господину де Веку ему не пристало, кто такой шевалье де Рибмон? Даже определенной должности при бароне нет, так, чуть больше чем слуга, мальчик на побегушках… Но любопытство было слишком сильным, и мальчишка решился: - А что, она важная, эта штука?..

Этьен де Век: Поняв, что большего от мальчишки добиться не получится, Этьен досадливо прикусил губу. Особую неловкость моменту добавляло присутствие прелестной беглянки, перед которой ему отчего-то хотелось выглядеть непобедимым во всем, включая словесные баталии с пажами. Будь у него больше времени для осознания сего факта, сенешаль испытал бы беспокойство.  Походная жизнь не подходила знатным дамам, как изнеженным в шелках и бархате, так и не запамятовавших серых дней за монастырскими стенами в пору своей унылой юности. Однако отказываться от удовольствий ни простым солдатам, ни их командирам не приходилось, благо за войсками вечно следовала стайка веселых девиц, способных за небольшую плату приголубить что простого сержанта, что маршала с вереницей титулов. Перед такими не приходилось рисоваться, воспринимая случайных подруг так же, как сытный ужин или мягкую постель. Оттавия же отличалась от них всех, и седовласый царедворец, чья супруга в то время мирно вышивала в обществе королевы Анны, неожиданно поставил ее присутствие в Палаццо Венеция в один ряд с делами государственными, занимавшими все его мысли уже не первый год. - Вы сумеете их найти, шевалье, этих своих добрых знакомых-мародеров? - проворчал де Век, сверкнув очами из-под сведенных бровей.

Жан де Рибмон: - Ничего они мне не добрые знакомые! – насупился Жанно. Все же он был сыном дворянина, и не ему равняться с каким-то там Косым-Кривым! Однако у мальчишки хватило благоразумия не объяснять это сенешалю. Никакой вины за собой Жан по-прежнему не чувствовал, да только не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что он влип в какую-то нехорошую историю. Глянув исподлобья, он ответил, стараясь, чтобы голос звучал почтительно: - Может, и сумею. Правда, я их с тех пор не видел. Но этот Поль в кузнице, наверное… Жанно покосился на девушку. Выставлять себя идиотом на глазах хорошенькой дамы было куда как неприятно.

Yves d'Allegre: Капитан уже почти рассердился на медлительность Жанно, которого послал с поручением и который не спешил вернуться. Даже если бы ему пришлось подождать, пока сенешаль освободится от других дел, по расчетам Д'Аллегра выходило, что мальчишке уже давно пора опять предстать пред его светлые очи. Он даже подумал, не случилось ли с пареньком чего-нибудь нехорошее по дороге. Жанно не был ему ни родственником и уж тем более не приходился подчиненным. Так, прикипел к отряду. Но, растерянный и несчастный после смерти своего воспитателя, весь какой-то взъерошенный, потерявший почву под ногами и одновременно всегда помнящий, что он сын барона, он невольно вызвал в капитане сочувствие, симпатию и желание оказать покровительство. Д'Аллегру не хотелось, чтобы с ним произошло что-то плохое. Напрасно прождав с час, он решил сам дойти до сенешаля и узнать и о судьбе посланника, и о судьбе бумаг. К его удивлению, Жанно оказался в самой гуще каких-то непонятных событий. Выслушав мечущего громы и молнии де Века, барон, задвинув мальчишку себе за спину, пообещал сенешалю самолично со всем разобраться, найти мерзавцев, виновных не столько в грабеже, сколько в осложнении отношений между понтификом и королем, после чего доложить обо всем сенешалю не медля. Убежденный его словами, де Век их отпустил. Уже выйдя за порог, Д'Аллегр зло выругался и долго шел молча, раздумывая о том, что, видимо, и так забот не было, раз теперь надо найти двоих каких-то мародеров, которые в армии были, как иголки в стоге сена. После долгого молчания он повернулся к Жанно и ободряюще похлопал его по плечу: - Ладно, гроза была и мимо пронеслась. Разберемся. Так ты уверен, что купил их у кого-нибудь из наших? А не из местных, кто ограбил, прикрываясь тем, что в городе стоит чужая армия?

Жан де Рибмон: - Конечно же, из наших! Разве бы я спутал?! Местные же совсем по-другому говорят! – Жанно был до ужаса горд тем, что сам барон д’Аллегр пришел его выручить, и, с почти щенячьей преданностью взирая на своего кумира, поспешил изложить возникшие в вихрастой голове соображения, которые не было никакой возможности донести до гневающегося сенешаля: - И если б это местный был, разве сказал бы он, чтобы я деньги кузнецу отослал? Ведь он бы их тогда не получил! Значит, только и надо, что найти этого Поля Косого! Вот я сейчас пойду и отыщу! Эпизод завершен



полная версия страницы