Форум » Regnum terrenum. Aeterna historia » Шаг навстречу начинается с противостояния. 7 февраля 1495 года. » Ответить
Шаг навстречу начинается с противостояния. 7 февраля 1495 года.
Лукреция Борджиа: Покои его святейшества в замке Святого Ангела.
Ответов - 22, стр:
1 2 All
Лукреция Борджиа: Сегодня был четвертый день с того памятного, когда его святейшество вошел в комнату, где она была с Джованни. Четвертый день после того, как отец запретил ей появляться на пороге замка, наказав довольствоваться дворцом Санта-Мария. Четвертый день, как велел ей готовиться к спешному уезду в Пезаро. Четвертый день с того дня, как она написала ему первое письмо, которое осталось без ответа. Лукреция писала отцу каждый день и не по разу. Как обычно, она была в письмах сдержанна, обращалась к отцу на вы и ваше святейшество, не позволяла себе излишней чувствительности или фамильярности, не упоминала событий, стоившей ей так многого, обходила их. Просила лишь об одном - принять ее. Как преданную дочь, которая любит своего отца и не может смириться с тем, что он изгнал ее из своей жизни. И все-таки письма были полны любви, нежности и огорчения, просьбы простить за боль. И лишь одного в них не было - стремления вымолить себе прощения за содеянное, не было раскаяния. Уже почти смирившись с тем, что быть ее письмам безответными, около девяти утра неожиданно пришлось ей принять вестника, пришедшего сказать, что его святейшество просит ее срочно прибыть к нему, для чего даже присланы были носилки. Лукреция поспешно оделась, выбрав себе темно-синее платье, почти вовсе отказалась от драгоценностей, сделав исключение лишь для простого крестика и жемчужной нити, которой были сколоты волосы. Никогда раньше не подходила она к покоям отца с таким страхом и волнением. Даже в день собственной свадьбы, приходя за благословением, не было в ней и тени того трепета, что сегодня заставлял громко стучать сердце. Войдя, она подошла к отцу, низко опустив голову, боясь встретиться с ним взглядом, и опустилась перед ним низко на колени, целуя не руку, но край одежды.
Александр VI: Все было иначе. С того дня, как он застал Лукрецию в объятиях брата, все изменилось и, как казалось Родриго Борджиа, изменилось непоправимо. Он утешил, как мог, Ваноццу, памятуя о том, что женские плечи слабее мужских, и могут не выдержать тяжести обрушившегося на них горя. Но кто утешит его? Предательство любимых детей (а Родриго упрямо считал это предательство, отказываясь верить в сердечную склонность брата и сестры и видя в этом только преступление) камнем легло на его сердце. Которое тоже было не молодо. Его Святейшество не признавался себе, но больше всего его ранило именно вынужденное отстранение от дочери, он так привык к ее нежности, красоте, острому уму и мудрым (не по годам) советам, что сейчас чувствовал себя обворованным. Обворованным своим собственным сыном! Первое письмо от Лукреции он бросил в огонь не читая. Второе прочел и разорвал на мелкие клочки, выбросив за окно. Ветер подхватил их, унося. Если бы так же можно было выбросить на ветер все горести! Другие послания постигла судьба более милосердная, Родриго Борджиа часто держал их в руках, и, не смотря на горечь, затопившую его сердце, он находил в них каплю утешения. Лукреция действительно любила его. Неразумное дитя. Неразумное, но горячо любимое. Но кто знает, сколько бы продлилось это отдаление отца от дочери, если бы судьба сама не подала им повод для встречи, и Родриго Борджиа не преминул этим воспользоваться. Подняв Лукрецию за плечи, он поцеловал ее в лоб, как раньше, давая понять, что не враг ей, но заботливый отец. Который лучше знает, что для дочери благо. - Садись, - понтифик ласково подвел дочь к креслу, с жадным беспокойством вглядываясь в ее лицо. Оно показалось Его Святейшеству бледным и утомленным. – Надеюсь, все благополучно? Ты писала мне, прося принять, я решил удовлетворить твою просьбу, Лукреция. Жаль только, что наша встреча столь безрадостна.
Лукреция Борджиа: - Разве может быть все благополучно, ваше святейшество? - в голосе Лукреции слышался укор, и она едва сдержала слезы. - Сколько дней я писала вам и не получала ответа? И вы хотите услать меня прочь... Лукреция замолчала, потому что знала, что не имела никаких прав на жалобы или тем более обвинения. Все последние дни она честно пыталась подобрать слова раскаяния, такие, чтобы успокоили ее отца и одновременно не заставили бы покривить душой, но все было напрасно. Или ей приходилось бы говорить неправду, чтобы убедить отца в своем раскаянии, или у него оставались бы все причины подозревать, что его дочь сожалеет о том, что правда вышла наружу, но не о самой этой правде. - Но я пришла не докучать вам слезами, ваше святейшество, - Лукреция заняла свое обычное место, в кресле напротив отца, как всегда, когда он звал ее, если она была нужна ему. - Встречи не бывают безрадостными, ваше святейшество, если они желанны. А я мало с кем так ждала возможности увидеться, как с вами. Скажите, что я могу сделать, чтобы вновь заслужить ваше доверие?
Александр VI: Лицо Его Святейшество осталось бесстрастным – живая маска, воплощение величия и недосягаемости, но слова дочери заставили его задуматься. Хуан уезжает завтра. Уезжает, впервые увозя с собой отцовский гнев, вместо любви и благословения. В этом понтифик не потерпит ослушания, так же, как не потерпит от сына рядом с сестрой. Уедет и Лукреция. Но расставаться с дочерью, видя в ее глазах обиду и боль Родриго Борджиа не хотел, не так уж велика вина его девочки, весь грех лежит на Хуане и никто не убедит его в обратном. - Ты не лишилась моего доверия, дочь моя, - мягко возразил он. – Ты огорчила меня. Но мое доверие к тебе остается прежним, так же, как моя любовь. Твое послушание радует меня. Его Святейшество задумался, сложив пальцы, еще сильные и красивые не смотря на возраст, пальцы, в которых ему доводилось держать нити человеческих жизней, и судьбы сильных мира сего. Пожалуй, действительно Лукреция могла помочь ему. В наместника Господа на Земле не было недостатка в слугах, некоторые из них отправили к Создателю уже немалое число душ человеческих. Но не всякое дело доверишь грубым рукам наемников, иногда нежная женская ручка способна одним движением сдвинуть лавину. - Действительно, есть затруднение весьма деликатного свойства, которое ты могла бы помочь мне разрешить. Это затруднение гостит сейчас в моем замке, и, хотя я обязан этой гостье спасением любимой дочери, ее присутствие становится обременительным. Особенно в свете наших сердечных отношений с французским королем. Я бы хотел, что бы ты, со свойственным тебе умом и деликатностью, поговорила с нашей гостьей о том, что ей следует как можно скорее возвратиться в свой дом. Так, что бы у нее не осталось обиды на наше гостеприимство.
Лукреция Борджиа: Слова о доверии и любви чуть ли не обещали, что все будет по-прежнему. Не было ли это тем самым, чего Лукреция хотела больше всего? У нее отлегло от сердца. Нет, волнение и тревога остались, но она теперь была уверена, что лед, что воздвиг стену между нею и отцом несколько дней назад, начал трещать и истончаться. Самая холодная зима заканчивается весной. Раньше или позже. Только сейчас лучше бы раньше, пока не случилось чего-нибудь непоправимого. Непоправимым для Лукреции был свой уезд и уезд ее брата. И то и другое - скорее ссылка. И наказание разлукой. Теперь же можно было надеяться, что до этого не дойдет. Отец уже не так злится... он переменит решение. Разрешит им остаться. Но это будет чуть позже, пока же следовало радоваться и первым шагам к тому, что все будет по-прежнему. - Вы говорите о кузине моего супруга? Я могу поговорить с ней. Смертельная опасность, которой счастливо избежал вместе, сближает. Мне так кажется. Но достаточно ли этого сближения, чтобы убедить кого-нибудь сделать то, чего он не хочет? Могу я представить все так, будто действую только из своего желания?
Александр VI: - Кузина твоего мужа женщина не глупая и решительная, - в голосе Его Святейшества прозвучала едва заметная нотка неодобрения. Ели ум он в женщинах ценил, особенно, когда этот ум не выставлялся напоказ, то с решительностью дело обстояло иначе. Женщина, любая женщина нуждается в руководстве и твердой руке, иначе она начнет вести себя противоестественно и станет опасна для себя и тех, кто рядом. - Поговори с ней от имени… нашей семьи. Которая желает ей всяческих благ. Заверь в нашем к ней добром расположении. Что угодно – пусть только уедет из Рима, это для ее же блага. Я полагаюсь на тебя, дочь моя, полагаюсь полностью. Во всем, что касалось такого вот рода деликатных поручений, требующих не только хитрости, но и мягкости, не только ума, но и чувства Лукреции не было равных. Родриго Борджиа искренне восхищался талантами своей дочери и в глубине души был рад, что может обратиться к ней. - Я оставляю это дело в твоих руках, Лукреция, - улыбнулся он ободряюще. – Могу только сожалеть о том, что столь разумный и послушный помощник у меня один, а дел, требующих вмешательства – много… но я не хочу обременять твою хорошенькую головку. Если ты поможешь спровадить Тигрицу в ее логово, твой отец уже будет спать спокойнее. Займись этим как можно скорее. И, если у тебя есть какие-то просьбы, дочь моя, скажи. Родриго, произнося эту неосторожную фразу, думал о скором отъезде дочери, который, увы, неизбежен. Мало ли, что ей может понадобиться, какой каприз возникнет. Может быть, она захочет увезти с собой в Пезаро какие-нибудь драгоценные безделицы – гобелены, или картины… Его Святейшество без колебания велел бы обобрать все палаццо Рима, только бы Лукреция улыбнулась.
Лукреция Борджиа: - Ваше святейшество, я поговорю с графиней так, как вы просите, и как можно скорее. И сделаю все, чтобы наш разговор закончился к общему удовольствию, - заверила отца Лукреция. Деловая часть разговора, таким образом, оказалась завершенной. Слова отца о "просьбах" она восприняла как намек на то, что можно перейти к другой, в которой уже не понтифик разговаривает с женщиной, которой доверяет, но отец с дочерью. Есть ли у нее просьбы? А разве может не быть просьб у человека, в котором живет столько надежд? Она не хочет, чтобы ее выгоняли из Рима. Пока никто не настаивал на ее мгновенном уезде, а гнев имеет свойство с каждым днем смягчаться. Но Лукреция не была настолько наивна, чтобы попросить о том прямо. - У меня есть одна просьба, ваше святейшество. Около месяца назад вы говорили, что у вас есть нехорошие подозрения о моем супруге. Вы даже настаивали на разводе. И обещали разобраться и представить мне доказательства его обмана. Я знаю, что виновна в том, что вы мечтаете услать меня из Рима, но я бы не хотела уезжать до того времени, пока не получу доказательств того, что мой супруг не пытался ввести меня в заблуждение, что это было ошибкой.
Александр VI: Ах, Лукреция! Как не вовремя вспомнила она про этот полузабытый уже разговор, как некстати. Действительно, Родриго Борджиа был готов на все, чтобы избавится от ненавистного зятя, но вот должно же было так случиться, чтобы Джованни Сфорца вдруг понадобился. И именно в качестве супруга, облеченного всеми правами, и, самое главное – правом увезти свою слишком красивую и соблазнительную жену в Пезаро, подальше от сплетен и пересудов и подальше от искушений. Хотя, кого он обманывает. Лукреция сама – искушение, перед которым падает ниц здравый смысл, величие власти и даже узы крови. - Я не мечтаю выслать тебя из Рима, дочь моя, - сурово нахмурился Его Святейшество, стараясь скрыть за стеной напускной холодности свои мысли и свою растерянность. – Это вынужденная мера, и ты уедешь, ради блага нашей семьи, ради своего доброго имени и ради спасения своей души! Но я рад сообщить тебе, но мои подозрения оказались беспочвенными. Твой муж говорил тебе правду. Подельников гнусного убийцы нашли и допросили. Мы еще изучаем это дело, продвигаться вперед приходится очень осторожно, поскольку огласки быть не должно, но все же ты можешь быть уверена в том, что муж действительно желал тебе добра и желал защитить тебя. Только это заставляет нас даровать ему прощение и вернуть свои милости. Талант правителя, без сомнения, зависит во многом от умения в нужное время и к месту солгать. Ложь во спасение позволительна тем, кто день и ночь вершит любые судьбы, и уж тем более она позволительна отцу, заботящемуся о благе дочери.
Лукреция Борджиа: - Мой супруг ни в чем не виновен. Это прекрасные новости, ваше святейшество. Ради них одних вы могли уже позвать меня к себе. Я рада слышать это. Очень рада. Слова о радости Лукреция произносила голосом слишком сдержанным - еще чуть чуть, и его можно бы было счесть упавшим -, чтобы ее можно было заподозрить в искренности. Нет, она не лгала, и знание, что Джованни Сфорца не запугивал ее ложью, чтобы убедить уехать, принесло определенное облегчение. В другое время оно принесло бы с собой и счастье. Теперь же все было слишком сложно и запутанно, и радость терялась под спудом грусти от того, что одной причиной задержаться в Риме, за которую она хваталась, как утопающий за соломинку, теперь меньше. - Но если он не лгал, значит, тот убийца и вправду пришел за моей жизнью? Кто-то хочет моей смерти? Но почему? Разве вы можете опустить меня до того, как все выяснится? Позвольте мне задержаться хотя бы до того момента, как вы узнаете все. Ей нужно немного времени. Пока идет следствие... пока оно все прояснит. Пока она потратит время на сборы... желание ее отца может быть переменчивым. Он остынет и не отпустит ее.
Александр VI: - Задержки не будет, дочь моя, - весомо произнес Родриго Борджиа. – Ты уедешь, как только будут закончены приготовления. Чем дальше ты окажешься от Рима, тем лучше, в Пезаро, я уверен, твой муж сумеет тебя защитить. Ничто не заставило бы Его Святейшество изменить решение отослать дочь. Если бы речь шла только о том, чтобы разлучить ее с братом, если бы дело было только в этом, то действительно, можно бы было оставить Лукрецию подле себя. Но разве можно объяснить ей, что борьба идет между отцом и мужчиной, а он, пусть все святые горят в аду, все еще мужчина, и рядом с этим белокурым, нежным, созданным для любви созданием он чувствует это как никогда остро. А Хуан, переступив через грех кровосмешения, показал отцу, что для него и сестры запретов не существует. Худшей пытки было не придумать. - Что касаемо твоего вопроса, дочь моя… спроси себя, есть ли у тебя враги? Иногда красота возбуждает не меньше зависти, чем богатство и могущество, а ревность толкает на убийство вернее, чем холодный расчет. В Риме ты на виду. В Пезаро ты будешь в безопасности. «И я тоже буду в безопасности, пока ты в Пезаро, Лукреция».
Лукреция Борджиа: - И это ваше окончательное решение, - побелевшими губами прошептала Лукреция. - Вы не поменяете его. Ее сейчас, как ни странно, не волновали враги. Чем бы они не руководствовались - завистью к ней или ненавистью к ней и ее отцу. Она не понимала такой бесповоротной решимости отца. За последние дни его желание, как ни странно, не поменялось, не ослабело и даже не поколебалось. Возможно, наоборот, оно усилилось, хотя и стало более спокойным. Он больше не кричал, не сыпал проклятиями, не выглядел оскорбленным, не желал разрушить горы и обрушить их обломки на головы грешных детей. Нет, он был похож на человека, принявшего взвешенное и спокойное решение, то есть то, сломать которое сложнее всего. И это лишало надежды, взамен оставляя много раз повторяемый вопрос: почему? Неужели его разочарование и неодобрение были столь велики, что и остынув его святейшество желает ее уезда? Он не хочет ее видеть. В глазах Лукреции стало горячо, и хотелось вновь упасть на колени, молить о прощении и снисхождении, рыдать и просить, но она не сделала этого, чтобы пред видом унижения вдруг наступившая отцовская холодность не сменилась презрением. - Я не задержу свой отъезд, ваше святейшество, раз вы находите его таким необходимым.
Александр VI: Мужчина может быть бессердечным к женщине, которую не любит, не важно, кто она ему - дочь, мать его детей, сестра. Все эти узы крови становятся прозрачными и невесомыми перед алчностью, неприязнью, ненавистью. Но и перед страстью тоже. Родриго Борджиа чувствовал горе Лукреции и оно разрывало ему сердце. Впервые ему предстояло огорчить свою дочь, и впервые он отпускал от себя желанную женщину, хотя Лукреция, разумеется, об этом не догадывалась. Пусть же он останется в ее глазах любящим отцом, раз уж невозможно иначе! Даже порок имеет свое представление о добродетели… Поднявшись, он за руку притянул к себе дочь, поникшую, подавленную, привлек к себе, гладя по голове, как в детстве, пытаясь дать успокоение, которого сам не чувствовал. - Твой отъезд необходим, но это не изгнание, дочь моя, и это не навечно. Ты вернешься в Рим, вернешься ко мне. Кого он уговаривал, себя, ее? Его Святейшество, изгоняя из своих мыслей все преступное, в душе в это мгновение предавался самым сладким, самым запретным удовольствиям, ибо все что запретно – сладостно вдвойне. Не замечая сам, он все крепче прижимал к себе дочь, вернее, тот воплощенный соблазн, который принял облик его плоти и крови, чтобы терзать и мучить. Еще немного, и… Но Родриго Борджиа пришел в себя, отстранившись и протянул Лукреции перстень для поцелуя. - Иди, дочь моя. И да хранят тебя все святые.
Лукреция Борджиа: Лукреция никак не могла понять, отчего отец, в котором не видно и тени охлаждения к своей дочери, настаивает на ее отъезде, непоколебим в этом решении. Приходилось признать, что есть еще что-то, чего она не знает. О чем он не говорит ей. Возможно, не хочет пугать? Что-то, связанное с покушением. Что-то такое, что заставляет его отослать ее подальше от Рима, в Пезаро, где для нее будет безопаснее. Никаких других объяснений она не видела. Забота и любовь, принимающие вид жестокости. Остается только подчиниться, смириться и уехать, надеясь, что разлука с ним будет недолгой. Она прильнула к Родриго, ненадолго забыв, что он не только ее отец, но понтифик, представляющий на земле божественную власть. Сейчас она прощалась с любимым и любящим отцом, прекрасно понимая, что, может быть, не будет до уезда возможности проявить нежность и любовь так искренне и без стеснения. - А вы берегите себя, ваше святейшество, - она осыпала поцелуями лицо отца и лишь потом, опустившись на колени, коснулась губами перстня. - Единственное мое желание, чтобы вы разрешили мне вернуться как можно скорее. Она поднялась с пола, и скоро легкие ее шаги стихли за тяжелыми дверьми папских покоев.
Александр VI: Его Святейшество проводил взглядом дочь, и, если бы она обернулась в тот миг, она бы прочла на обычно бесстрастном лице Родриго Борджиа целую повесть чувств… Но к счастью, Лукреция не обернулась. Нежные прощальные поцелуи горели на коже, как раскаленное клеймо. Лукреция уходила, наваждением, несбыточной грезой, но у наваждений куда больше власти над мужским сердцем, чем у женщин из плоти и крови. - Позовите монну Тину, - крикнул он, торопливые шаги слуги за дверью были ему ответом, желания понтифика выполнялись молниеносно. Почти все желания. У Тины Пикколомини длинные светлые волосы и ласковые руки, она красива и умела, удерживая возле себя Его Святейшество этими достоинствами. Она поможет ему забыть то, о чем нужно забыть и успокоить бурлящую кровь.
Тина: Монна Тина могла позволить себе покапризничать, но только не когда речь шла о его святейшестве. Тут она не заставляла себя ждать - слишком ценила время, которое проводила подле него. Тина не блистала умом и знала это. Ей не под силу было давать остроумные ответы или дельные советы, высказывать неожиданные суждения или просто шутить. Зато она умела молчать и быть ласковой, и очень хорошо знала, когда и что от нее требуется. И еще умела слушать. И еще - загораться, когда на ней останавливался взгляд Родриго Борджиа. И пусть не было вокруг его головы нимба святости, ее опьянял ореол власти и тень золота, которым он мог по своему желанию осыпать тех, кто ему угодил, или отнять у того, кто провинился. Это можно бы было назвать пошлым словом "расчет", если бы не одно но - жар желания по телу Тины Пикколомини разливался настоящий, и кто упрекнет женщину в том, что она хотела принадлежать мужчине, который был не только красив и силен, но и держал в руках те нити, что управляют миром? - Вы звали меня, ваше святейшество? - как и следовало, она склонилась низко перед Александром VI и застыла, так что он мог разглядеть каждый светлый волос на ее прическе.
Александр VI: Тяжелая ладонь Его Святейшества легла на белокурый затылок, лаская. В склоненной женской головке Тины всегда было что-то трогательное, она тем самым словно признавала свою слабость, вручая себя тому, кто сильнее. Родриго Борджиа это нравилось. - Да, звал. Ни объяснений – зачем, ни просьбы развеять мрачное настроение, просто короткое утверждение. А уж насколько его фаворитки умели услышать то, что произнесено вслух не было, зависело, как надолго они задержаться на папском ложе. Так менее блестящая, но мягкая и чувственная Тина Пикколомини вытеснила великолепную Фарнезе. Что же, иногда одного великолепия недостаточно. Сев в кресло, Его Святейшество жестом отнюдь не благочестивым привлек к себе на колени женщину, находя утешение в присутствии рядом нежного и теплого женского тела, которое принадлежало только ему. - Лукреция уезжает, - слова сами вырвались, и понтифик нахмурился. Да неужели теперь все его мысли будут только о дочери? – И Хуан. Придется нам придумать что-нибудь, чтобы не заскучать, а, куколка?
Тина: - Его светлости тоже надо уехать? Жаль... его присутствие радовало вас, - Тина уютно устроилась на коленях у того, кого в такие моменты было бы грешно называть понтификом или его святейшеством, в общем, у Родриго, и положила ноги на подлокотник, так что юбки вызывающе съехали вниз. - Его появление вызвало оживление. Испанский король жесток в своем требовании к нему. Я надеюсь, что все скоро изменится, и мы сможем опять увидеть герцога Гандии в Риме. То, что в разговоре было упомянуто имя Лукреции, Тина предпочла не заметить. Во-первых, дочь понтифика ее не любила и вела себя так, словно Тина не являлась дочерью рода Пикколомини, а проникла в покои понтифика с рынка или из мастерской. Во-вторых, вокруг срочного уезда герцогини Пезаро ходили странноватые слухи, неясные, но наличие которых удерживало Тину от излишней болтливости. К тому же тут разыграть сочувствие Родриго ей было сложнее. А вот Хуан был единственным из детей понтифика, кто отнесся к ней без враждебности и даже с долей одобрения. И Тина была ему за это благодарна и готова ждать его возвращения, не сильно вдаваясь в подробности, что благосклонность эта проистекает из того, что Хуану безразличны политические интриги семейства Пикколомини, зато он полностью одобряет молодую прыть своего отца, а потому и женщину, на которую эта прыть направленна. - Когда закончатся все уезды... Ваше святейшество, я знаю, что считается, что горе лучше и правильнее скрашивать трудами, но немного веселья ведь тоже не помешает? А последнее было у флорентийцев. Давно, еще до уезда франков.
Александр VI: О да, присутствие любимого сына радовало Его Святейшество, не смотря на то, что Хуан зачастую испытывал терпение отца своими шальными выходками. Но в Родриго Борджиа текла та же горячая кровь, и безумства сына были ему близки и понятны. То же, что произошло между Ханом и Лукрецией… хотя кому он лжет, и это тоже Родриго Борджиа понимал, но не мог простить сыну то, что тот отважился презреть те узы, которые Его Святейшество считал непреодолимыми. Рассеяно поглаживая стройные ноги фаворитки, понтифик в пол уха слушал милую болтовню Тины, как иногда с охотой слушал щебетание птиц, мы же не ждем от небесных птах осмысленной беседы, так и Тине достаточно было просто развлекать Его Святейшество, желающего отвлечься от мрачных мыслей. - Хочешь, устроим ужин, - предложил он, пощекотав тонкую шейку Тины и искреннее желая доставить любовнице удовольствие.- Пригласим римскую знать, комедиантов, повеселимся, глядя на тех и на других. Или прокатимся на лодках, правда, еще холодно, но лодки можно занавесить от ветра, а внутри поставить жаровни. Выбирай сама, кошечка моя!
Тина: - Нет, только не лодки, - надула губки Тина, которую всегда укачивало в лодке и которая поэтому не любила путешествий по водной глади. - Холод и ветер, только жаться поближе к жаровне и бояться простудиться. А вот праздник... Взгляд ее затуманился. Веселье, шум и развлечения Тина любила. Особенно приятно было о них думать, зная, что она будет рядом с его святейшеством, непосредственной участницей и даже, возможно, центром внимания. Да, с наметившимся уездом любимой дочери понтифика у нее есть все шансы оказаться центром. - А можно пригласить кардиналов? Я никогда не видела, чтобы за столом собиралось много священнослужителей. Много мужчин, и все одетые в красные одежды, - Тина сладко потянулась и сжала бедрами вольно ласкающую ее ноги руки Родриго. - И вино тоже красное. Это красиво.
Александр VI: Нехитрый маневр Тины возымел свое действие, Его Святейшество уже не думал об отъезде дочери (вернее, мысль эта отступила в тень, дожидаясь своего часа) да и обещанный праздник уже не так был интересен, мало ли их было, да и будет предостаточно. Мужская ладонь чуть сжала прохладную женскую плоть. - Будут тебе кардиналы, - проворчал он, поднимаясь и закидывая Тину себе на плечо. – И вино будет. Красное. Все, как захочешь. Похлопывая любовницу по известному месту, не стесняясь слуг (а чего их стеснятся), Родриго Борджиа направился в спальню, унося свою законную добычу. Клин, как известно, вышибают клином. И монне Тине сейчас предстояло доказать правдивость этого утверждения.
Тина: Тина звонко смеялась, визжала и вскрикивала в притворном испуге - в общем, вела себя без лишней скромности, сдержанности и капли лоска, которые сейчас и впрямь были бы неуместными до неприличия. Еще она хотела потребовать для праздника много марципанов, как было на свадьбе у дочери понтифика, и платье-хитон, такое же, какое было на Лукреции в один из скандальных пиров Родриго Борджиа, но что-то ей подсказывало, что от упоминаний об уезжающей герцогине Пезаро надо воздержаться. Лучше пожертвовать своими маленькими мечтами ради мечты большой. - Я почти похищенная Европа. Родриго, ты силен, как бык. Аййй, - сброшенная со святейшего плеча, Тина ничком упала на широкую постель, без тени смущения поднимая юбки. - Каждый раз, когда я это опять вижу или... чувствую, то завидую сама себе.
Александр VI: - Вот и прекрасно, - пробормотал Родриго, задергивая полог кровати – помпезного сооружения, очень подходящего, по его мнению, для подобного рода упражнений. – Надеюсь, к концу вечера ты будешь завидовать себе еще больше. Нет, он не чувствовал себя стариком, хотя иногда с горечью задумывался над тем, что судьба редко осыпает кого-то своими дарами во цвете лет, чаще всего, мы пожинаем плоды успеха уже в таких годах, когда не в состоянии насладиться ими во всей полноте. Иногда Его Святейшество завидовал своим сыновьям, в особенности Хуану. Вот для кого невозможного мало, с отцом, наместником Господа на земле. Но воспоминания о Хуане были слишком болезненными, и Родриго, проведя ладонью по белым ногам Тины, бесстыдно открытым его взгляду, окунулся с головой в омут наслаждения. Во всяком случае, оно дарило забвение. От всего. Эпизод завершен
полная версия страницы