Форум » Regnum terrenum. Aeterna historia » Веселье - наличность счастья. 29 января 1495 года, около шести вечера » Ответить
Веселье - наличность счастья. 29 января 1495 года, около шести вечера
Рафаэль Мальдини: Дворец Лукреции Борджиа, Санта-Мария-ин-Портико
Ответов - 73, стр:
1 2 3 4 All
Verba volant: В поздних сумерках, погрузивших Рим в черноту, лишь изредка разбиваемую светом факелов или одиноких огней, ярко сиял дворец, что находился возле церкви Санта-Мария-ин-Портико, потому что на его освещение не поскупились. Через распахнутые двери гости попадали в огромный зал, из которого поднимались выше, по широкой лестнице в верхние комнаты, где все было готово к их приему. Любимый дворец Лукреции Борджиа, где в этот вечер флорентийский посол принимал его святейшество Александра VI, должен был продемонстрировать величие Флоренции и мощь Святого Престола, и каждая из сторон не могла не постараться преуспеть. Богатство угощения и развлечений ратовало за первое, величие дворца - за второе. Просторные комнаты. Обитые дорогими тканями, разукрашенные изысканными фресками или покрытые дорогими коврами стены. Изысканной резьбы и драгоценных пород дерева сундуки и скамьи. Стол в комнате, где должны были подавать угощение, был уставлен серебряной и даже фарфоровой посудой. В каждой зале на лютне играли музыкант. Жаль, что за окном была зима, и взор гостей не могли услаждать красивые цветы, а обоняние - тонкие цветочные ароматы, но везде плыл приятный запах розового масла, и много было прелестных молодых женщин, одетых так, словно сошли они с иллюстраций "Илиады" и "Одиссеи", которые разносили гостям вино и посматривали друг на друга в ожидании того момента, когда смогут они продемонстрировать свои умения в танцах и пении, а так же когда настанет час и должны они будут встретить самого высокого на сегодня гостя. Ждали в отдельной зале актеры, развалившиеся на приготовленных для будущих зрителей местах. Ожидание было написано и на лицах всех, кто уже находился в комнатах второго этажа дворца Санта-Мария-ин-Портико.
Никколо Макиавелли: Все было выполнено в лучших традициях, чтобы не дай бог никто не смел заикнуться о том, что Флоренция экономит на своем посольстве и тем более, на его гостях. Никколо довольно кивнул и натянуто улыбнулся очередному гостю, имени которого не знал и знать, в общем-то, не хотел, но правила гостеприимства обязывали. Сегодня львиная доля внимания, безусловно, будет уделена куда более крупным фигурам на этом поле, таким как флорентийский посол Рафаэль Мальдини, а так же Его Святейшеству папе Александру. Прибудут и другие, не менее важные гости. Они будут говорить высокие слова, прославлять друг друга и покорять гостей богатством и сиянием своих особ. Какова же роль государственного секретаря в такого рода событии? О, самая маленькая, незаметная и скучная. Всего лишь знать все обо всех. Кроме того досадного происшествия по дороге в Рим, посольство более не встретило никаких затруднений. Их тепло приняли и даже радушно позволили воспользоваться прекрасным дворцом для проведения приема. За счет средств Флорентийской Республики, само собой. Угощения, украшения, актеры, музыканты, прислуга. Никколо только и успевал подписывать соответствующие бумаги. Как будто у него своей работы не было. Работа, кстати, нашла секретаря незамедлительно, не успел он толком устроиться по приезду. Среди прочих документов и бумаг, с которыми ему следовало работать, в руки молодому человеку попала странная записка. Записка не была адресована кому-то конкретному, и говорилось в ней о неком Фабрицио Туччи, флорентийце, попавшем в Риме в “затруднительное положение”. Имя было Никколо незнакомо, но принять и выслушать земляка он согласился. Но так как с треклятым приемом выделить на это время категорически не получалось, пришлось назначить встречу непосредственно во время самого приема. Для этого Фабрицио, кем бы он ни был, следовало встретиться с Никколо у кухни, откуда бы вместе проследовали в более удобное для разговора место не привлекая лишнего внимания. Ну а пока... Пока следовало доброжелательно улыбаться гостям. - Чудесный дворец, - секретарь закончил очередной обход зала и встал рядом с послом, сцепив руки за спиной. - Очевидно Его Святейшество очень сильно любит своих детей.
Рафаэль Мальдини: О том, что Александр VI балует своих детей, было известно и во Флоренции, Рафаэля занимало сейчас другое – этот знак внимания... что он значит? Действительно ли Рим склонен отнестись к Флоренции как к союзнице или это всего лишь пустая любезность? Но в любом случае, себя вести стоило более чем радушно, показывая себя как гостеприимного хозяина. Оттого обычно серьёзный и немногословный Мальдини не стоял в стороне, а беседовал с гостями и улыбался. Фальши он не допускал – это всегда чувствуется и отталкивает собеседников, но, тем не менее, вел себя достаточно приятно. Мысли о Фабрицио Туччи – чье имя Рафаэль прекрасно знал – его не посещали. Он предполагал, что этот человек сейчас в Неаполе и выполняет то дело, на которое он его отправил. Сейчас Мальдини мысленно перебирал в голове полученные сведения от римских шпионов, пытаясь лисьим чутьем угадать нужное направление действий. Он – так же как и Никколо – в последнее время работал. - Да, дворец прекрасный, - не стал спорить Рафаэль, бросив невольный взгляд на изысканное убранство комнаты, - мадонна Лукреция была несказанно добра, что позволила нам устроить прием здесь. Разумеется, Мальдини понимал, что данная услуга носила политический характер, о чём тут же сказал: - Пока Рим принял нас как друзей. Позволив этому «пока» повиснуть в воздухе – Рафаэль не был склонен обольщаться, Мальдини чуть повременил, а потом заметил, продолжая тему и не продолжая ее: - Родители часто любят своих чад, у меня у самого трое детей, я знаю, - посол мягко улыбнулся и спросил секретаря, - а вы не собираетесь в ближайшее время обзавестись семьей, мессер Никколо? Раньше Рафаэль об этом не спрашивал, но сейчас обстановка была соответствующей – располагающей к развлечениям и праздным беседам, а вовсе не к серьёзности.
Никколо Макиавелли: - Так будем же дружелюбны, - улыбнулся Никколо, принимая у слуги бокал с вином и делая маленький глоток. Не смотря на прошлые разногласия Рима и Флоренции, сейчас обоим государствам как никогда нужен был крепкий мир. Хотя бы до той поры, пока французы не вернутся восвояси. Поэтому секретарь был больше чем уверен, что переговоры пройдут в теплом ключе. - Когда-нибудь - обязательно, - молодой человек утвердительно кивнул и довольно прищурился, - но не сейчас. Боюсь иначе мне не избежать припадков ревности. Какой жене придется по-вкусу, что ее муж уделяет все свое внимание государству, беспрестанно думает о нем, и проводит ночи за письменным столом, а не на собственном супружеском ложе? Никколо по привычке язвил, но насчет брака решил для себя уже давно. По его задумке жениться ему следовало лет в тридцати, желательно с выгодой, но не раньше того, как он добьется высокого и почетного поста в Республике. Брак виделся ему взаимным контрактом с женщиной, которую он будет уважать и сможет рядом с собой терпеть. Всякие глупости вроде любви его мало волновали. Иногда молодому человеку казалось, что природа вообще не наделила его способностью испытывать это чувство. И если говорят, что когда человек любит - сердце его пылает, то у Никколо этот орган всегда оставалось холодным. - Нет, сейчас я решительно не могу на такое пойти.
Рафаэль Мальдини: Рафаэль слегка усмехнулся. Если бы он знал взгляды Макиавелли на брак, то отозвался бы о них одобрительно. Мальдини всегда заключали брачные союзы сообразно выгоде, и Рафаэль не видел в этом ничего дурного. Тем более, что его собственная жена имела не только солидное приданное, но была молода и недурна собой. Однако когда молодые люди рассуждают о браке так категорично, женатые редко удерживаются от желания их немного поддразнить. Поиграв бокалом вина в руке - посол не хотел сегодня пить много, чтобы не потерять ясность мысли и изящество речи - Мальдини отметил: - Ну, это в том случае, если вам достанется холодная женщина. С какой-нибудь страстной красавицей можно забыть о государстве. На время, - не стал лукавить Рафаэль, - и тогда припадков ревности легко избежать. К слову говоря, для этого необязательно было жениться - в Риме полно прелестных жриц любви - но Мальдини не стал этого говорить. Он был человеком слишком холодного нрава, чтобы вести разговоры о куртизанках едва приехав. Но его спутник был молод, горяч и наверняка любил женщин. По крайней мере, самому Рафаэлю так почему-то казалось.
Никколо Макиавелли: - О, в таком случае можно нарваться на припадки ревности другого толка, - вскинул брови Никколо. Казалось бы в несерьезном разговоре вдруг была затронута тема довольно важная, вот и тон голоса молодого человека изменился, став вдруг холодным и тревожным. - Изменить государству вовсе не тоже самое, что изменить женщине. Секретарь выдержал долгую томительную паузу, прежде чем его лицо озарилось улыбкой по случаю удачной шутки. - Изменить женщине гораздо страшнее! - он снова сделал маленький глоток и усмехнулся. - Но говорят, что жене не изменяет только тот, у кого ее нет. Может быть, в таком случае, я буду в безопасности? У Никколо не было причин подозревать посла Мальдини в чем-нибудь, и тем более не доверять и остерегаться его, но привычка - вторая натура. Он никогда не был откровенен с людьми, никогда не открывался полностью, демонстрируя в лучшем случае одну только сторону своей натуры, в худшем - скрывался под удобной маской. Маски давно и прочно приросли к лицу этого человека и лишь самые близкие друзья могли разглядеть под ними настоящего Никколо. Каждый видит, каким ты кажешься, но мало кто чувствует, каков ты есть. Пусть мессер Рафаэль видит в нем тайного сладострастника и сплетника, а он с радостью подыграет. - Например, Папа не скрывает, что у него есть любовница, - добавил он чуть тише. - Разве мешает это его святости?
Рафаэль Мальдини: - Ничуть не мешает, - благодушно заметил посол, потягивая вино. – Так же как не мешает всей Римской курии. «А так же как и многим и многим добрым католикам по всему миру», - продолжил он мысленно. Несмотря на то, что Никколо не имел ничего дурного в намерениях – просто пошутил насчет государственной измены, по спине Рафаэля пробежал легкий едва заметный холодок. Если во Флоренции узнают о его связях с Медичи. Сам себя Мальдини изменником не считал – он желал родному городу добра – но вряд ли Совет Республики одобрил бы такое поведение… - Думаете, Его Святейшество просто из вежливости делает нам такие знаки внимания? – спросил Рафаэль так же негромко, легко переходя от обсуждения женщин к политике. – Или это нечто большее? Мальдини мог заблуждаться в чем-то насчет Никколо, но вовсе не считал его легкомысленным. Ему этот молодой человек казался весьма умным и наблюдательным. Иначе он бы не стал спрашивать его мнения.
Никколо Макиавелли: - Не забывайте, что сейчас Риму нужен крепкий мир не меньше, чем нам, - все так же улыбаясь ответил секретарь. - Возможно это признак того, что Его Святейшество расположен к переговорам и новым союзам, которые принесут выгоду, не смотря на прошлые разногласия между Республикой и Святым Престолом. И нынешние. Например, у одно из таких разногласий было имя, оно было облечено в человеческую плоть и умело говорить, чем изо дня в день пользовалось, подрывая среди флорентийцев авторитет Церкови и понтифика в частности. Важно было помнить, что если ситуация в городе выйдет за рамки разумного, всем достигнутым здесь договорам будет грош цена. Флорентийскому послу предстояли нелегкие деньки и его опасения были понятны и закономерны. Однако, этот вечер был отведен для веселья, а значит следовало веселиться. - Пока мы об этом не забываем, имеем все шансы на благополучный исход, - шепнул секретарь и снова перевел разговор в нейтральное русло. - Сегодня будет много гостей из числа наших земляков, обосновавшихся в Риме. Вы ожидаете увидеть кого-нибудь особенного? Некоторые из них до сих пор выказывают симпатию Республике. Стоит ли рассматривать их как подспорье здесь? Во враждебной нам среде.
Рафаэль Мальдини: Рафаэль задумался. Несмотря на кажущуюся легкость, вопрос был сложным. С одной стороны, свой своему поневоле брат. Как легко было довериться соотечественнику, как хотелось бы это сделать... Но с другой стороны - разве уехавшим (а порой и бежавшим) из Флоренции, стоило верить? Нет, Мальдини не считал их предателями, но полагал, что люди, связавшие жизнь с Римом вряд ли будут ставить интересы Папской области превыше интересов родного города. Это было бы слишком великодушно, а великодушие в наши дни настолько редкий товар, что Рафаэль даже забыл, когда в последний раз его и видел. - Я рад видеть всех наших соотечественников, хотя не жду никого особенного, - сдержанно заметил Мальдини, - можете считать меня разочаровавшимся в жизни, но я не надеюсь на бескорыстие людей. Высказывать симпатию это одно, а помогать... Помогать серьёзно, рискуя навлечь на себя гнев кого-то могущественного, - посол покачал головой, - это совсем другое. Стоит ли на это расчитывать? Конечно, у Рафаэля были в Риме шпионы. Но шпионы - это совсем другое, шпионы не бескорыстны. Да и сегодня на вечере их не предвиделось.
Никколо Макиавелли: - Вы забываете, - секретарь мягко улыбнулся. Категоричная реакция посла лишь подтверждала догадки Никколо о мессере Рафаэле как о натуре весьма скрытной и замкнутой, склонной доверять лишь ограниченному кругу лиц, непосредственно перед ним себя зарекомендовавшим. С таким трудно будет сойтись и тем более заручиться полным доверием. - Многие из них не по своей воле покинули Флоренцию. Изгнание, козни недругов, спорные интересы с прошлыми правителями города. Вы не представляете, как в наших соотечественниках сильно чувство привязанности к дому. В ответ на обещание похлопотать об их возвращении, они быстро забудут о Риме и его правителях. Отчасти правда, отчасти нет. По крайней мере среди приглашенных Никколо не встретил ни одного имени, которое ассоциировалось бы у него с каким-нибудь громким скандалом или делом. Но он знал - в Риме такие были. - Но в одном вы правы, бескорыстие людей - миф, - молодой человек презрительно скривил губы. - Даже когда человек верит, что совершает бескорыстное деяние, то на самом деле, пусть в душе, но ждет за него награду. Если не материальную, так перед Богом. Как бы не была занимательна и интересна беседа с послом, но Никколо все еще ждала встреча с Фабрицио Туччи, и поговорив с ним, он все еще должен был успеть вернуться к приему Его Святейшества. Пропустить такое важное событие было никак нельзя. - Прошу меня извинить, - секретарь кивнул послу, - Но мне еще следует удостоверить в исполнении некоторых приготовлений. Веселитесь, мессер, а я присоединюсь к вам чуть позже. Отдав кубок с вином слуге, Никколо прошел через зал и скрылся в коридорах дворца. Через них он попал на пропахшую дымом и специями кухню, где во всю кипела работа по приготовлению самых изящных угощений для гостей. Оттуда он попал на задний двор, и только там сумел вздохнуть свободно, надеясь что его приятель не станет опаздывать.
Александр VI: - Твой дворец хорош, но я надеюсь, что замок Святого Ангела стал тебе домом, моя девочка! Его Святейшество скользнул горячим (слишком горячим для отеческого) взглядом по роскошному наряду герцогини Пезаро. Лукреция была прекрасна. Даже полумрак носилок не скрывал того, как свежа была ее кожа, как горели на ней драгоценные камни… Понтифик поймал себя на мысли, что ни одна из его фавориток не была так хороша и желанна, как его дочь. Но мысль эта, противная законам божьим и человеческим, была тут же загнана внутрь, как можно глубже. - Только когда мои любимые дети собраны под одной крышей со мной, я чувствую себя счастливым. Пальцы Лукреции были такими тонкими, прохладными… Родриго Борджиа прижался к ним губами, как к свежему роднику, утоляющему жажду. Сквозь занавески из позолоченной кожи проникал сквозняк, но наместнику Господа было жарко как в аду. - Но сегодня, мой чистый ангел, я прошу тебя быть больше, чем украшением Рима. Я прошу тебя быть на этом приеме моими глазами и ушами. Быть там, где не смогу быть я. Слушать, наблюдать… и очаровывать. Это та роль, дочь моя, которую лучше тебя никто не сыграет.
Лукреция Борджиа: - Ваше святейшество, я бы не простила себе, если бы потеряла ваше доверие, - Лукреция пылко прижалась губами к руке отца, как бы одновременно прося о благословении и объясняясь в дочерней любви. Как любой, знающий за собою деяния, что могут расстроить того, кто ждет преданности и послушания, она была готова во всем остальном точно следовать тому, чего от нее просят, и становиться глазами и ушами, очаровывать и даже губить со всей страстью и пылкостью, лишь бы чувство вины хотя бы чуть-чуть ослабело. Так что сложно было представить себе более искреннее обещание, чем то, что она только что произнесла. Папская дочь любила праздники, особенно те, на которых появлялась, сопровождая отца. Другие усматривали в этом неприличие и даже посягательство на святая святых, преступление более тяжкое, чем блуд, но Лукреция не только привыкла к этому и чувствовала себя под неодобрительными взглядами как рыба в воде, но и находила в этом особенное утонченное удовольствие. Ничто так не волнует кровь, не придает такой блеск глазам, не полирует так плечи и не делает походку такой свободной, как чужие внимательные взгляды. Так что сегодня у герцогини Пезаро, утопающей в платье пурпурной парчи, чью грудь украшали сапфировые камни, были все шансы прекрасно выглядеть. Носилки остановились, и к ним тут же подскочили слуги, распахивающие полог. Лукреция знаком показала, что сойдет только после его святейшества.
Александр VI: Слуга почтительно протянул руку, помогая спуститься с носилок на грешную землю наместнику Господа на Земле. Грешная земля была застлана роскошным ковром, дабы сиятельные ступни гостей не соприкасались с грязью и холодом, а над головами прибывших затрепетал на ветру алый шелковый полог. Оправив одеяние, Его Святейшество отстранил слугу и с заботою похвальной помог сойти своей дочери, не доверяя свое сокровище чужим рукам. Ветер подхватил подол из тяжелой парчи, который был тут же оправлен заботливым отцом. Если так задуматься, когда случилось, что он впервые увидел в дочери прекрасную и желанную женщину? Не накануне ли ее замужества? Когда она как ребенок радовалась драгоценностям и нарядам, а он просчитывал выгоды этого брака? Кто из сыновей тогда спросил Родриго, будет ли их сестра счастлива с мрачноватым и заносчивым герцогом? Хуан или Чезаре? Он не помнил. Но слова в душу запали. Ребенку для счастья нужно не так уж много – яркие ленты, безделушки. Женщине куда больше… Родриго Борджиа очень хотел видеть свою единственную дочь счастливой. Но хотел видеть ее счастливой в кругу семьи. Счастливой с ним. И эту мысль Его Святейшество тоже отогнал, пробормотав краткую молитву и размашисто перкрестившись. Предложив дочери руку, он повел ее ко входу в палаццо. - Ты никогда не утратишь моего доверия, Лукреция, - прошептал он в белокурые завитки изысканной и прихотливой прически.
Лукреция Борджиа: - Мне важна и ваша любовь, ваше святейшество, - не отдавая себе отчета в том, что делает, как будто и не было вокруг множества людей, Лукреция чуть потянулась, чтобы губы отца коснулись ее щеки. И вновь как будто попросила этим прощения и за ту боль, которую уже причинила и за которую не уставала себя корить, и за ту, что только могла бы быть, если бы тайна перестала быть таковой. Если бы свидетели этой трогательной сцены между отцом и дочерью не сдерживали голосов своих, то вокруг бы прокатился осуждающий ропот. Но стоящие вокруг слуги, да и люди гораздо выше, сочли за благо никак не проявить себя, и только удивление или легкая неприязнь при виде блюстителя Святого Престола, который может появиться в сопровождении той, что не смела рождаться, но осмеливается являть себя, да еще и всем видом не скрывая богатства своего отца, и мелькнула в чересчур неосторожных взглядах. Но все это было безразлично Лукреции, видящий лишь свой дворец, что был щедрым подарком, сделанным любящим отцом, во всем блеске его великолепия, и то, что шла сейчас рядом с понтификом, которого не только по долгу, но по любви почитала как высшего человека на земле и который не только не скрывал ее от людских глаз, но, гордясь и любуясь ею, любил и ценил ее присутствие рядом. - Ваше святейшество, я надеюсь, что праздник, устроенный флорентийцами, будет достоин вас. Я слышала об обилии сластей, вина и еще о какой-то особенно забавной пьесе.
Кристина Кастальди: Судьба благоволила Кристине. Сначала неожиданный гость, оказавшийся их племянником, увел с ужина Федерико, что позволило Кристине пораньше сбежать из дома в гости к Мирелле, потом старшая подруга без всяких просьб почти подарила Кристине платье на праздник, да еще и одолжила ей носилки, но самое чудо было в том, что Микеланджело не сумел ей помешать добраться до замка Святого Ангела. Накануне она, стремясь соблюсти приличия как можно лучше и успокоить собственные страхи, подошла к маэстро с просьбой сопроводить ее на этот прием. Кристина и представить не могла, сколько возмущения и негодования выплеснет на нее Микеле, он наотрез отказался сопровождать ее куда-либо, а на обиженное замечание, что она и без него туда попадет, пообещал запереть ее в комнате, но... По каким-то причинам маэстро своего обещания не выполнил, Кристина решила не интересоваться, по какой именно. И теперь, преодолев все препятствия, вслед за ее светлостью, герцогиней Пезаро, в надежной компании мадонны Франчески, впервые в жизни Кристина заглядывает за манящие таинственные покровы, скрывающие секреты развлечений высшей знати. Только вбитые матерью правила спасают девушку от незавидной доли деревенщины, которые стоят и смотрят по сторонам, открыв рот.
Франческа Конти: За любопытными взглядами девушки, с интересом смотрящей на все - от роскошно расшитого наряда дочери понтифика до украшенного к празднику дворца - с улыбкой смотрела Франческа. Она понимала, в каком волнении и восторге должна сейчас находиться Кристина, и даже немного завидовала тому, что для нее все в новинку. Все прошло замечательно. Герцогиня Пезаро с удовольствием согласилась, чтобы одно из мест в ее свите занял кто-то, еще неизвестный ей, особенно когда Франческа сказала, что это сестра того самого человека, который выручил герцогиню деньгами. Кристина была юна, мила и бесхитростно восхищалась всем, к тому же учтиво, но свободно отвечала на обращенные к ней вопросы. Волноваться было не о чем, и единственное, о чем Франческа иногда вспоминала, так о том, что так и не успела спросить у Кристины, как же так получилось, что брат отпустил ее на праздник, то есть позволил не просто что-то, вызывающее в нем сомнения, но то, против чего был настроен весьма решительно. Но сейчас было не до вопросов, и Франческа оставила их на более позднее время. Во дворец они вошли вслед за его святейшеством и его дочерью. Недолгий разговор понтифика с послом, вышедшем навстречу, и они поднимаются уже наверх, туда, где звучит музыка, где носятся чудесные ароматы и где подают вино. - Мы не можем пока отойти от ее светлости, - шепнула Франческа. - Но как только она увлечется с кем-нибудь разговором, тебе можно будет осмотреться. Только так, чтобы вернуться сразу, как только тебя позовут.
Кристина Кастальди: - Не буду выпускать мадонну Лукрецию из поля зрения, где бы я ни была, чтобы немедленно вернуться, если понадоблюсь, - тихонько пообещала Кристина, отлично понимая, что от благосклонности герцогини Пезаро зависит не только исход сегодняшнего вечера, но и положение всей их семьи в целом. Федерико все же еще слишком болен, чтобы мчаться решать те проблемы, которые может принести ему непослушная младшая сестренка, и осмотрительность должна стать на сегодня для Кристины вторым именем. А еще ее пугала близость понтифика. Конечно, Папе никакого дела не было до безымянной девицы из свиты его дочери, но то, что их разделяет не людная площадь, он не находится на балконе своего дворца, это поначалу выбивало почву из-под ног, но Кристине удалось взять себя в руки. Правда, для этого понадобилось презреть заветы святых отцов и посмотреть на Папу Римского как на человека, просто облаченного высоким саном. Это помогло, хотя и не убавило любопытства молоденькой девочки по отношению к личности понтифика. Впрочем, и его дочь была загадкой. Возможно, не составляло труда решить, что Лукреция точно такая же как Кристина, балованная, любимая дочка и сестра, правда не нужно было обладать большим умом, чтобы понять, что ее жизнью ее семья распоряжается, и вряд ли у нее спросили о чем-то, прежде чем сделать ее герцогиней Пезаро. Но взамен она получила роскошь, власть, да и отец не позволил никуда отослать его дочь, вот она, всегда рядом, живет в его замке. Наверное, Кристина хотела бы так же... И все же Лукреция не казалась так проста, как виделась на первый взгляд. Нельзя было не восхититься замечательным оформлением праздника, а любопытная Кристина, не решаясь слишком пристально разглядывать гостей, со всей дотошностью старалась рассмотреть и понять, как был украшен зал, чем организаторы добились такой правильной для сего действа атмосферой. И лишь такие далекие от нее запретные бокалы с хорошим вином (не могли быть плохи напитки в этом месте) разжигали в ее теле, уставшем от всех треволнений сборов сюда, жгучую жажду. - Мадонна Франческа, а просто вода здесь есть? - совсем тихо спросила Кристина, осторожно тронув свою покровительницу за рукав платья.
Франческа Конти: - Конечно, здесь только вино, - шепнула в ответ Франческа. - Неразбавленное, уверена. Подавать разбавленное флорентийцы бы сочли унижением. А еще здесь пахнет марципанами. К прибытию его святейшества праздник был уже в самом разгаре. Здоровый румянец на щеках гостей, и ярко и призывно горящие глаза ухаживающих за ними женщин, говорили о том, что с вином здесь и впрямь все в порядке. Появление герцогини Пезаро с дамами не было незамеченно. Кто-то смотрел с удивлением, кто-то даже с замешательством, кто-то так, будто наконец увидел подтверждение своим скандальным ожиданиям. Франческа с некоторым беспокойством посмотрела на Кристину: не будет ли та несколько озадачена увиденным. Подобного рода праздники не были похожи на домашние развлечения, когда все гости хорошо знают друг друга и не позволяют себе ничего предосудительного. Впрочем, на лице девушки не было написано ни испуга, ни разочарования. Решив про себя, что глаз с нее не спустит, и увидев, что герцогиня Пезаро уже занята каким-то увлекательным разговором, Франческа решила позволить Кристине воспользоваться некоторой свободой. - Думаю, ты можешь уже чувствовать себя не очень привязанной. Только не теряйся. И никому не позволяй слишком фамильярничать с тобой.
Фабрицио Туччи: А в это время на заднем дворе, возле кухни, другой человек, которому чужды были весь этот блеск и вся эта суета, стоял в ожидании назначенной ему встречи. Фабрицио Туччи, которого судьба занесла в Рим и который теперь искал возможность выбраться отсюда живым, явился во дворец Санта-Мария-ин-Портико с надеждой, что мольбы его наконец-то будут услышаны небом. Весь этот месяц Фабрицио провел, пытаясь хоть как-то открыть двери той ловушки, в которую он сам себя загнал. Поняв окончательно, что Риккардо Донатини и Родольфо Капри больше не вернутся из застенков Замка Святого Ангела, что к Джоффре ему дорога закрыта, он нанялся сначала к одному трактирщику, потом, когда вдруг к тому пожаловали стражники Рамиро де Лорки и один из них чем-то показался ему знакомым – в мясную лавку. Первое время он старался поменьше появляться на улицах, опасаясь, что посланная за ним охрана все еще ищет его, но потом, когда он сходил в трактир один раз, потом в церковь - второй, потом с новыми знакомыми покутил от души и никто не схватил его с криками "Лови предателя!" - он слегка успокоился. Возможно, в Замке решили, что какой-то там Фабрицио Туччи не стоит того, чтобы на него затрачивать столько сил, возможно, о нем вообще забыли. Да только сам Фабрицио, хоть и вздохнул свободнее, не забыл сам о себе. Весть о том, что скоро в честь прибывшего флорентийского посла будет устроен большой праздник, заставила Фабрицио поверить, что есть на свете высшие силы, которые не забыли о его душе. Флорентийский посол? Рафаэль Мальдини?! Сначала ему показалось, будто его уши решили сыграть с ним злую шутку и слышат то имя, которое ему так хотелось бы услышать, а вовсе не то, что назвал лавочник. Но следующая фраза развеяла все сомнения Фабрицио: - Мессер Рафаэль Мальдини очень важный человек. И мы должны как можно лучше выполнить заказ. Поэтому не рассуждать и не задавать лишних вопросов – за работу! И вот уже Фабрицио Туччи таскает огромные туши во дворец Санта-Мария-ин-Портико, откуда поступил заказ на доставку к празднику самого лучшего из имеющегося в Риме мяса. Он еще несколько раз переспросил лавочника о готовящемся празднике, и услышал то, что пролилось елеем на его уши: «Конечно, Рафаэль Мальдини. И с ним еще государственный секретарь, мессер Никколо Макиавелли. Очень важные люди! И не только они, дурной ты человек. Там еще будет сам Его Святейшество, понимаешь ты или нет? Поэтому прекращай свою болтовню, не для болтовни я тебя нанимал!» Туччи и сам уже понял, что с этого момента ни одного лишнего слова он произнести не должен. Он лишь запомнил это имя – Никколо Макиавелли. Писать самому послу или – что еще хуже – отправляться к нему Фабрицио не решился. А вот передать записку этому самому мессеру Никколо он смог. И, как ни странно, получил на нее ответ. Макиавелли согласился выслушать своего соотечественника и назначил ему встречу на приеме в честь флорентийского посла. Во дворце Санта-Мария-ин-Портико. Фабрицио не составило особого труда уговорить хозяина доверить именно ему доставку мяса на кухню дворца Лукреции Борджиа. И вот сейчас он вышел на задний двор с кухни, ожидая появления мессера Никколо Макиавелли. Молясь, чтобы тот вообще не забыл о некоем Фабрицио Туччи и все же пришел сюда. Слуги сновали туда-сюда, но Фабрицио стоял в стороне в тени, и его не замечали. Наконец во двор вышел человек, который явно не принадлежал к числу слуг. Он осмотрелся, словно бы ждал кого-то. Туччи вздохнул. Неужели он дождался?..Сделав несколько шагов вперед, Фабрицио приблизился к незнакомцу. - Мессер Никколо Макиавелли? Это вы?
Никколо Макиавелли: Государственный секретарь ответил не сразу, прежде изучающе оглядел подошедшего к нему юношу, отметив, что тот, скорее всего, не много моложе его самого, может быть даже ровесник. Внешне Никколо всегда выглядел старше своих лет. - А вы Фабрицио Туччи, я полагаю? - молодой человек натянуто улыбнулся. - Да, теперь я вижу что вы на самом деле в бедственном состоянии. Внешний вид земляка говорил сам за себя. Если когда-то его одежда выглядела прилично, то сейчас давно и безнадежно утеряла даже этот облик. Рукава в пыли, на плечах жирные пятна и разводы - видимо пришлось поработать, чтобы попасть в число слуг, обслуживающих праздник, значит для него это важно. - Что же, идемте за мной, мессер Фабрицио, - Никколо подышал на замерзающие руки. - Если есть о чем говорить, то лучше делать это в месте более теплом и располагающем к беседам. Попробуем помочь вам в вашей беде. Потянув за железное кольцо, секретарь отворил дверь и шагнул за порог, приглашая за собой флорентийца. Обратно они так же прошли через кухню, а наверх поднялись по тесным и мрачным лестницам, предназначенным для слуг. На втором этаже все же пришлось выйти на балконную галерею, откуда можно было поглядеть на праздник во всем его красочном великолепии. В конце концов Никколо остановился у одной из дверей, открыл ее и пригласил Фабрицио заходить первым. Стражник проходивший в этот момент мимо даже не посмотрел в их сторону. - Присаживайтесь, мессер Фабрицио, - гостеприимно предложил секретарь. В комнате, где они оказались, все было готово, чтобы гость чувствовал себя уютно. Горели свечи, огонь в маленьком камине давал тепло, на столе ждало вино, хлеб и немного мяса. - Вы голодны? Прошу вас, угощайтесь. Никколо наполнил себе кубок и устроился на стуле с высокой резной спинкой. - И поведайте мне свою историю.
Фабрицио Туччи: Когда Никколо повел его через галерею на втором этаже, Фабрицио не удержался. Он даже слегка отстал от своего провожатого, пытаясь взглядом найти в этой толпе того, от кого во многом зависела его жизнь и жизнь его семьи в последние несколько месяцев - Рафаэля Мальдини. Флорентийского посла - вот это дела! Кто бы мог подумать, что его родственник окажется в Риме. Впрочем, кто мог себе представить, что сам Фабрицио окажется в том же городе в то же самое время. Вот так бывает - Флоренция и Неаполь встречаются в Риме. Похоже на сказку, но это было явью. Конечно, это было занятием бесполезным. Народу в зале было множество, и найти за то недолгое время, пока они шли по галерее, в этой толпе одного человека являлось делом немыслимым. К тому же Фабрицио не мог позволить себе потерять из виду мессера Никколо, поэтому он быстро догнал Макиавелли и с некоторым сожалением последовал за ним. Фабрицио Туччи в последнее время не голодал и не бедствовал. Благо, мясная лавка давала ему все необходимое. Но сейчас он внезапно вспомнил, что не мясник он и даже не лавочник. Когда он попал в это помещение, где уютно горели свечи, где он смог сесть за хороший стол на хороший стул, где можно было выпить хорошего вина, - он снова вспомнил, что он дворянин, а не какой-нибудь простолюдин, вынужденный бороться за кусок хлеба. Но в то же мгновенье вспомнил он о Джованне, томившейся во флорентийской тюрьме. - Благодарю, - он, по примеру Макиавелли, также наполнил кубок вином. - За нашу прекрасную родину, мессер Никколо! Видите ли... впрочем, что я спрашиваю... Конечно, видите. Хотя бы по моей одежде... Я попал в затруднительное положение, и очень рассчитываю на вашу помощь. Фабрицио немного помолчал, а затем снова заговорил, обдумывая каждое слово. Нужно было сказать Никколо ровно столько, чтобы тот провел его к Мальдини, но при этом не сболтнуть лишнего. - Я не должен сейчас здесь находиться. Я должен был бы любоваться морем в Неаполе. Но мне пришлось срочно оттуда уехать. Скажите… ведь вы приехали сюда вместе с мессером Рафаэлем Мальдини?
Никколо Макиавелли: Никколо улыбнулся уголком губ и ответил Фабрицио на тост, мягко и сдержанно приподнял кубок. Ему стало любопытно, одним ли морем собирался любоваться флорентиец в Неаполе, городе, который уже несколько лет приходился Флоренции врагом. То что Республика чуть ли не ежемесячно засылала в Неаполь шпионов, для секретаря секретом не было, хотя бы еще потому, что он сам не раз занимался инструктажем некоторых претендентов на эту роль. Редким из них улыбалась удача, с остальными же неаполитанцы не церемонились и убивали на месте. Вполне могло оказаться, что Фабрицио один из тех, кому не повезло в городе, но повезло выбраться из него живым. - Да, мессер Рафаэль находится в Риме в статусе посла Республики, - все с той же неизменной улыбкой кивнул секретарь. Эта информация не была секретом. Приезд посольства обсуждался в Риме не первый день и имя флорентийского посла было у всех на устах. - Примите мои поздравления, вы очень удачно вернулись. Со дня на день в Неаполь выдвигаются франки, и любоваться морем вскоре там захочется в самую последнюю очередь. Но почему же вы решили задержаться в Риме, вместо того, чтобы прямиком ехать во Флоренцию? Ближе к дому и помощь найти проще.
Фабрицио Туччи: - Видите ли... - Фабрицио немного помолчал, обдумывая еще раз то, что собирался он сказать государственному секретарю. История с заточением его сестры не была тайной во Флоренции, и он заранее решил, что эту часть своей биографии он изложит честно. - Я уехал из Флоренции - практически я оттуда сбежал. Да, мне стыдно в этом признаваться, но так сложились обстоятельства. Мою сестру обвинили... очень серьезно обвинили, но она была невиновна. Виноват во всем был ее муж. Но тем не менее мне пришлось бежать, чтобы самому не попасть в темницу. Уже не один раз Туччи прокручивал в уме возможный разговор с совершенно неизвестным ему мессером Никколо Макиавелли. Каким он окажется, этот человек? Молодым или в возрасте? Веселым или мрачным? Доверчивым или сомневающимся в каждом сказанному ему слове? И пока что Фабрицио Туччи вынужден был признать, что немного продвинулся в ответах на эти вопросы. Макиавелли сидел перед ним и учтиво улыбался, но по этой улыбке Фабрицио не смог прочесть ровным счетом ничего. - И я уехал в Неаполь. Это личная история, мессер Никколо... вряд ли она будет вам интересна. Молодая женщина, любовь и прочие глупости... и все кончается еще хуже, чем начиналось, - мрачно усмехнулся он. - Но поздравлять меня не с чем. Теперь я оказался не нужен нигде. Ни там, ни тут. Я не могу вернуться во Флоренцию, потому что сбежал оттуда, и не мог остаться в Неаполе, потому что там мне пришлось бы еще хуже, чем дома. Фабрицио ступал на скользкую дорожку, но лучше пусть будет еще одна вымышленная красавица - про одну несуществующую невесту он в свое время уже наплел Меркуцио - чем ему придется выложить истинные причины своего побега из Неаполя в обществе Джоффре Борджиа.
Никколо Макиавелли: Теперь он вспомнил эту историю и имя Туччи. Странно, что прямая связь никак не пришла ему на ум. Значит человек перед ним беглец от правосудия, пусть и без вины виноватый. - Мессер Фабрицио, - Никколо очень серьезно посмотрел на молодого человека, - вы должны понимать, что теперь, как верный слуга Республики я обязан сообщить разыскивающим вас людям о том, где вы находитесь. Но как человек сочувствующий вам в вашем горе, - он выкинул вперед ладонь, предостерегая своего гостя от опрометчивых поступков, - не буду этого делать. Увы, правосудие порой совершает ужасные ошибки, лишь потому, что творят его люди, и никто из нас не застрахован от подобного. Секретарь вздохнул и подвинул к себе блюдо с закусками, внимательно изучил его, взял кусочек из середины и отправил в рот. Фабрицио вновь перестал быть ему интересен. Не мало таких же как он изгнанников ходят по всей Италии, и еще больше давно уже упокоились в земле. Всем им Никколо был готов посочувствовать, и все же участь первых была чуть лучше, чем вторых. - Так всегда. Сначала ищешь женщину, а потом куда от нее спрятаться. Но вы шли сюда ожидая получить какую-то помощь? Что же вы хотите? Если это касается очередной красотки, то тут я вам не помощник. Секретарь изогнул бровь и улыбнулся. - Совершенно не разбираюсь в любви и всех этих глупостях.
Фабрицио Туччи: - Если бы так, - невесело улыбнулся Фабрицио. - Все было бы тогда гораздо проще, чем оно есть в действительности. Но любовь - только досадное недоразумение и помеха в делах гораздо более важных, мессер Никколо. Туччи понимал, что, рассказывая причины своего побега из Флоренции, он подвергается риску. Но он также знал, что, если Макиавелли действительно попытается выдать его - что ж, пусть поищет по всем римским закоулкам! Если до сих пор его не нашли стражники Рамиро де Лорки, то уж теперь-то он как-нибудь убережется. С Божьей помощью или еще с чьей-нибудь. Туччи отхлебнул вина и отвел глаза, словно желая рассмотреть стену: - Я благодарен вам, мессер Никколо. Я действительно невиновен, но как это доказать? Если люди убеждены, что нашли виноватого - очень сложно их в этом разубедить. К тому же зачем себя утруждать, когда вот он - преступник? Перед тобой? В голосе Фабрицио послышалась плохо скрываемая горечь. Его сестра попала в темницу лишь потому, что полюбила этого Донатини - разве это было причиной для такого наказания? - С красотками покончено. Я действительно пришел сюда за помощью, но совершенно не касаемой женщин. Дело в том, что я узнал о приезде Рафаэля Мальдини. Он мой родственник, мессер Никколо. Но я не могу открыто явиться к нему - мессер Рафаэль посол Флорентийской республики, а я - изгой, - он снова мрачно усмехнулся. - Вы же понимаете... могу ли я просить вас о небольшом одолжении? - Фабрицио повернулся к Макиавелли. - Могли бы вы устроить мою встречу с мессером Рафаэлем?
Cesare Borgia: Почему он прибыл на прием позже родни, по умыслу это вышло или так уж вышло? Чезаре и сам толком не знал. "Ладно, чего уж перед самим собой лукавить. Я поступил так, а не иначе, потому что хотел." Де юро, оправдание у Чезаре было - он очень долго выбирал колет, который устроил бы его сегодня вечером целиком и полностью. Не ударить в грязь лицом, все такое прочее. Де факто он, разумеется, мог бы принять решение куда быстрее. Но, когда вынужден обдумывать каждый шаг, слово и даже взгляд, время от времени хочется побыть самодуром хотя бы в мелочах. "Когда-нибудь я смогу позволить себе быть самодуром не в мелочах, а в таких масштабах, что это уже никому не будет казаться самодурством. Да-да, все зависит от размаха." Но ладно, хорошенького понемножку. У тех, кто стоит так высоко, как он, даже причуды должны быть выверены до филигранности. Значит, колет черного, синего и серого бархата. И еще около минуты он потратил, репетируя галантный спокойный взгляд с затаенной в глубине его красивых темных глаз печалью. Чезаре не хотел, чтобы отец догадался: его средний сын расстроен грядущим путешествием в качестве заложника французов несколько менее, чем стремится показать. От остальных он не ждал подобной смекалки. Разгадка была проста и заключалась в том, что Чезаре был рад любому шансу скинуть сутану, сесть на коня и отправиться на встречу приключениям. Хоть каким. - Прошу простить мне опоздание, Ваше святейшество - Несмотря ни на что, улыбка, посланная отцу и сестре, была вполне искренней. То, что он не показывал им одних своих чувств, не отменяло искренности других.
Никколо Макиавелли: Ах вот оно как, родственник! Если бы Фабрицио сейчас смотрел на него, то увидел бы с каким хищным любопытством сверкнули на короткое мгновение глаза государственного секретаря. Так-так-так, мессер посол, а Совет знает, что вы до сих пор поддерживаете связи с преступниками? - О, я понимаю. Но и вы должны понимать тоже. Мессер Рафаэль очень занятой человек, отправленный в Рим с почетной и крайне важной миссией, - Никколо отставил от себя блюдо, откинулся на спинку кресла и сплел пальцы на животе. - Ему предстоит вести переговоры с Его Святейшеством папой Александром. Можете представить какая это ответственность? Вряд ли стоит отвлекать его по пустякам. Более того, верно не надо объяснять какому риску может подвергнуться его репутация, если кто-нибудь увидит его вместе с разыскиваемым преступником. Молодой человек грустно улыбнулся и пожал плечами как бы извиняясь. - Сейчас мне очень трудно что-либо обещать. Возможно у мессера Рафаэля найдется свободное время на этой неделе, но с тем же успехом его может не оказаться вообще. С другой стороны, могу предложить вам другой вариант. Он пристально посмотрел на собеседника. - Если дело столь важное и серьезное, что не терпит отлагательств - изложите его мне, и я помогу вам. Друг мессера Рафаэля - мой друг.
Фабрицио Туччи: - Именно поэтому я здесь, - кивнул Фабрицио. - Именно поэтому я обратился к вам - потому что прекрасно понимаю, что мессеру Рафаэлю сейчас и без меня хлопот хватает. Возможно, на этой неделе... а возможно, и вообще не найдется. А возможно, государственный секретарь Флорентийской республики забудет о существовании Фабрицио Туччи, как только покинет эту комнату. Людям свойственно забывать даже важные вещи. А уж такие, как какой-то там несчастный беглец... К тому же Макиавелли упомянул о преступнике. Вот так. Даже он. Даже человек, видящий его впервые. И то не считает его безвинно пострадавшим. Туччи вздохнул. Предложение мессера Никколо застало Фабрицио врасплох. Рассказать ему? Нет, о подобном не может быть и речи! Фабрицио не мог рассказать о поручении Мальдини даже родному отцу, так что же говорить о совершенно неизвестном ему человеке! Да еще и тому, кто фактически открыто назвал Фабрицио преступником. Но сведения, которые он привез из Неаполя, должны были достичь ушей Рафаэля Мальдини! И ушей только Рафаэля Мальдини. Это Туччи знал точно. - Увы, мессер Никколо, я благодарен вам за предложение, но это дело семейное. Оно важно для нас, но совершенно не представляет интереса для других. К тому же оказать тут помощь вы точно смогли бы, - Фабрицио улыбнулся, - по той простой причине, что вы не принадлежите к нашей семье. Я ценю ваше предложение, но не могу им воспользоваться, хотя и был бы этому очень рад. Поэтому я вынужден вторично просить вас лишь устроить мне встречу с мессером Рафаэлем. Я готов ждать, сколько понадобится, учитывая занятость господина посла, и отблагодарю вас за помощь.
Никколо Макиавелли: - Ну, вариантов-то у вас не много, - хмыкнул Никколо, чуть склонив голову на бок. Больше он не улыбался, а голос его стал холоден как лед. - Знаете, мессер Фабрицио, - вздохнул секретарь после некоторой паузы, - Я бы куда охотнее поверил, если бы вы сказали, что хотите попросить у посла убежища или занять денег. Такая просьба ожидаема от человека, который просит о срочной встрече и пишет, что попал в затруднительное положение. Молодой человек говорил сдержанно и размеренно, будто читал лекцию. - Но говорите вы о семейном деле, которое одновременно и настолько заурядное, что не может представлять для меня интереса, и настолько же тайное, что вы готовы ждать сколько прикажут, лишь бы не рассказывать подробностей. И что тогда это за семейные дела? - в голосе секретаря послышалась ядовитая ирония. - Хотите стать крестным его внукам или взять в жены его дочку? Бросьте. Махнув рукой, Никколо поднялся из кресла, долил себе вина в кубок и принялся медленно расхаживать по комнате. - Позвольте предположить свою версию. Вы - шпион, и в Неаполе оказались не из-за любовной интрижки, а по непосредственной просьбе мессера Рафаэля. Вам было поручено что-то выяснить, что-то сделать или кого-то отыскать, возможно взамен на какую-то услугу. Или это уже было платой за какую-то услугу. Не важно. Так или иначе, похоже вы добились своей цели и теперь спешите отчитаться перед послом. Ну как? Выглядит убедительнее, чем вся эта чушь про семейные дела. Секретарь остановился, отпил из кубка и торжествующе улыбнулся. - Простите мою откровенность, но как шпион, мессер Фабрицио, вы никуда не годитесь. Видите, я уже знаю про вас почти все, а вы даже не можете наверняка сказать, как меня зовут. Истинно чудо, что вы забрались так далеко и смогли вернуться. Как бы ваша удача однажды вам не изменила. Не волнуйтесь, личные тайны посла меня не интересуют, - молодой человек отвернулся к камину, огонь в котором почти погас. - Если они не несут вреда Республике, конечно.
Фабрицио Туччи: Фабрицио поставил бокал с вином на стол, а потом рассмеялся. - Да-а-а, мессер Никколо... прошу меня простить, но, похоже, вы там во Флоренции уже все помешались на шпионах и этой вашей политике. Видите шпиона в каждом встречном. Из-за вашей политики невинные люди гниют в тюрьме, как моя сестра. Из-за того, что политика становится помехой во всем и всем. Он покачал головой, скрывая за этим нехитрым движением свои истинные чувства. Никколо Макиавелли выдал себя с головой, открыто рассказав ему о своих подозрениях относительно него же самого. И, как это ни казалось удивительным, почти попал в точку. Фабрицио понимал, что никаких доказательств у Макиавелли нет. Их вообще в природе нет. Так что все это можно было при случае выдать за плод чистейшей фантазии мессера государственного секретаря. Но одновременно это означало, что этого человека нужно опасаться. Он умен и проницателен. В том числе опасаться его должен был и Рафаэль Мальдини. У Туччи появился еще один пункт в его будущем докладе флорентийскому послу. - Разумеется, я шпион, - со вздохом продолжил он. - И был послан в Неаполь убить неаполитанского короля. И заодно перерезать всю его семью. Как видите, мессер Никколо, я действительно никуда не гожусь как шпион. Задание осталось невыполненным, а я пришел к вам вместо того, чтобы искать тайной встречи с моим так называемым покровителем, - он горько усмехнулся. - Увы, вынужден вас разочаровать. Это действительно семейное дело, касающееся моей несчастной сестры. А вреда Республике ее мнимое колдовство не принесло никакого. Только мне, - в голосе Фабрицио внось промелькнула плохо скрываемая грусть. - Так что придется вам искать шпионов в другом месте. Фабрицио поднялся. - Я благодарю вас, мессер Никколо, что вы уделили мне время, и за ваше обещание. Рад был увидеть соотечественника. Надеюсь, мессер Рафаэль не откажет все же в моей просьбе и выделит для меня хотя бы малую часть своего драгоценного времени.
Никколо Макиавелли: - Ну-ну, не стоит срывать на мне свою злобу, мессер, - обиженно покачал головой секретарь. - Я не сделал вам ничего дурного, как и вашей сестре. Не я обвинял ее, не я судил, и не я выносил приговор. Как по мне, так вообще существует множество более важных вещей, на которые стоит обращать внимание помимо колдовства. Что же касательно моих подозрений, - Никколо развел руками и пожал плечами. - Вы сами дали повод, ну и такое уж время. Но согласитесь, я ведь оказался не далек от истины. Реакция флорентийца на его предположение только еще больше убедило Никколо в своей правоте. Может быть он и вправду слишком волнуется и Фабрицио пришел говорить с мессером Рафаэлем о своей сестре, но лучше быть точно уверенным, чем потом пожинать плоды невнимательности. Он устроит им встречу, но так, чтобы знать о чем пойдет разговор. - Не благодарите раньше времени. Я поговорю с мессером Рафаэлем и постараюсь устроить вам встречу. Давайте встретимся с вами через пару дней, скажем, у Пантеона? Сразу после обедни. А до того будьте аккуратны и не попадайте в неприятности. Секретарь шагнул к двери. - Пойдемте, я провожу вас до выхода.
Микеланджело: В который раз исправляя глиняный набросок, который все никак не мог понравиться требовательному взору мастера целиком и полностью, Микеланджело вздохнул и почесал нос, разумеется, испачкав его при этом. "Такое чувство, словно я о чем-то забыл. О чем-то важном. Но на ум ничего не приходит. Ну и ладно, должно быть, показалось." Еще с десяток минут он работал в полном спокойствии, как вдруг мгновенно прервался и сел на лавке так прямо, будто кол проглотил. - Посто-о-ойте-ка. - Воскликнул юноша, широко раскрыв глаза. В чем был, он выскочил из мастерской и ринулся в сторону дома, на лестнице столкнувшись с первым попавшимся слугой. - Где монна Кристина?! После недолгих расспросов выяснилось, что не так давно девушка отбыла к своей хорошей подруге, мадонне Мирелле Грава, женщине замужней и уважаемой. Но скульптора эта весь не успокоила. В голове все еще вертелись слова Кристины, последнее, что она произнесла во время их недавней ссоры. "Я все равно попаду на прием, маэстро, с Вами или без Вас!" Так или иначе, лучше убедиться в собственной ошибке, чем допустить неприятность. В конце концов, за эту девчонку от отвечал перед своим лучшим другом, который сейчас должным образом не мог следить за сестрой по более чем уважительным причинам. Схватив в мастерской первый попавшийся под руку колет, молодой человек быстрым шагом направился в сторону дома Грава, следуя указаниям слуги. Конечно, пришлось еще раз пять спрашивать дорогу у мимо проходящих, но в итоге Буонаротти достиг цели. Увы и ах, там его никто не успокоил. Монна Мирелла отбыла на треклятый прием... с юной подругой. Издав нечто, отдаленно похожее на рык раненого зверя, Микеланджело, ни о чем не думая, поспешил в сторону дворца Санта-Мария-ин-Портико. Юноша был так сердит, что не подумал ни о том, что вполне мог бы проделать весь свой путь верхом, ни о том, что, вообще-то, попасть в компанию столь благородных господ не так уж и просто, особенно если тебя там никто не ждет. Эта мысль дошла до скульптора лишь тогда, когда он был остановлен стражей. Их, впрочем, тоже вполне можно было понять. Выглядел молодой человек, прямо скажем, диковато. Вспотевший, взъерошенный, с осевшей на лицо и одежду пылью, с глиной на щеке и кончике носа, в перемазанном невесть чем колете, у которого, ко всему прочему, явно грозилась лопнуть шнуровка на рукаве. Да и остальные предметы туалета были немногим лучше. Слегка переведя дыхание, юноша понял, что с помощью драки ему точно внутрь не проникнуть, а каких-либо других окольных путей не предвиделось. К счастью, в этот самый миг Буонаротти зацепился взглядом за знакомое лицо. - Ваше Преосвященство! - Художник завопил так, словно ему кто-то откусил пальцы на ноге, а стражники опасливо переглянулись: не стоит ли начать защищать кардинала делла Ровере от этого припадочного?
Делла Ровере: Кажется все, кого он знал отговаривали его приходить сюда. После того, как на пиру в начале января Родриго хорошо дал понять, какая судьба ждет кардинала, близкие и доверенные люди вообще советовали Ровере покинуть Рим и бежать куда-нибудь подальше, да хотя бы во Францию например. И Джулиано был с ними согласен. Однако, он был так же согласен с тем, что пока он ходит среди живых, он будет свербеть и нарывать словно заноза в пятке у пантифика. Одного только этого сладкого осознания было достаточно, чтобы не уступать. Пока что он никак не может помешать Борджиа наслаждаться своим триумфом, но он будет делать все, чтобы каждый раз ко вкусу этого триумфа примешивалась неприятная горчинка. Сегодня кардинал был не один, его сопровождали двое: жеманного вида молодой человек с длинными, завитыми по последней моде кудрями и крепкий детина, раза в два шире в плечах самого кардинала, по признакам отсутствия ума на лице, выполнявший скорее всего роль охраны. В последнее время Джулиано вообще перестал ходить куда либо в одиночестве. Здоровяк первым и среагировал на окрик, становясь нерушимой стеной между потенциальной опасностью и кардиналом. - Погоди, Мео, я кажется знаю его, - отодвигая со своего пути наемника, кардинал прищурился, пытаясь рассмотреть кричащего, и через мгновение озадаченное выражение лица сменилось улыбкой. Джулиано поманил скульптора к себе, подтверждая тем самым что опасности нет. - Маэстро Микеланджело, какими судьбами? - Ровере шагнул навстречу к юноше, но разглядев его в последний момент, отшатнулся и обеспокоенно нахмурился. - Боже милостивый, что за вид? Вы что, убегали от разбойников?
Микеланджело: - Нет, не убегал... я... просто... спешил. - Теперь, когда обстановка вокруг стала хоть немного поспокойнее, Микеланджело был вынужден хорошенько отдышаться, иначе никак не получалось заговорить внятно. Наконец в боку перестало колоть, и художник с недоумением воззрился на делла Ровере, мол, а что со мной не так? Впрочем, под красноречивыми взглядами кардинала и его спутников Буонаротти быстро понял, насколько непритязательно он выглядит, особенно явившись ко дворцу, где проходит столь блестящий прием. Впрочем, его это не волновало и не расстраивало: не красоваться же пришел. Тем не менее, правил приличия, конечно, никто не отменял. Молодой человек попытался подтянуть шнуровку на рукаве и оттереть нос от глины. Не вышло, увы, ни то, ни другое. Но испытывать терпение делла Ровере скульптор тоже не хотел, и потому решил не обращать на мелочи внимания и говорить по делу. - Ваше Преосвященство, мне очень нужно попасть внутрь. - Без обиняков начал юноша. - Мне надо забрать оттуда одну девушку. Она очень красивая, и добрая, и на самом деле она очень воспитанная, совсем не порочная женщина, честное слово! - Зачастил Микеланджело, опасаясь, что кардинал, как лицо духовное, может и не захотеть помогать какой-то там вертихвостке. - Просто она очень наивная, и не понимает, какие опасности ее могут ждать в таком обществе. - Уж кто-кто, а Джулиано делла Ровере должен был это осознавать. - Ей запрещали, а она все равно смогла пройти. Если Вы можете помочь мне пройти внутрь, очень Вас прошу, сделайте это. Я буду Вам обязан. Ну а если не можете... - художник тяжело вздохнул. В конце концов, кардинал не принадлежит к близкому кругу его знакомых, и ничего не должен ни ему, ни Кристине. Мало ли какие у него тут могут быть дела... - Тогда пожалуйста, скажите ей, что я буду стоять здесь, вот на этом самом месте, пока она не выйдет. Ее зовут Кристина Кастальди, она сестра моего лучшего друга. Ну, вот, все что надо, сказано, если делла Ровере откажет, придется и правда либо ждать, либо искать обходные пути.
Делла Ровере: Рассказ скульптора так поразил делла Ровере, что он не смел прерывать его, пока юноша не закончил. Жеманный молодой человек смотрел на скульптора с пренебрежением, охранник - с растущим недовольством. По лицу кардинала до самого конца трудно было предугадать исход, пока тот вдруг душевно не улыбнулся и даже положил скульптору руку на плечо. - Вот значит что. Ваша цель очень благородна и и мотивы ясны. Разве могу я вам отказать? Хватит, больше ни слова. Лучиано, отдай этому человеку свой плащ. Молодой человек с длинными кудрями застыл на месте и ошарашенно посмотрел на кардинала, но сообразив, что не ослышался и шуткой это явно не было, обиженно поморщился, сорвал с плеча дорогой бархатный плащ и чуть ли не швырнул его в художника. - Возьмите, маэстро. Это чтобы внутри на вас косо не смотрели. И вот еще. Тут делла Ровере сделал вообще что-то из ряда вон выходящее, от чего показалось, что беднягу Лучиано сейчас хватит удар. Кардинал достал из-за пояса платок и стер им с лица юноши глину. - Конечно, вы абсолютно правы. Честной, воспитанной и наивной девушке здесь не место. Ее могут легко обмануть, обидеть или втянуть в скверную историю, так что лучше как можно скорее отыщите ее и верните домой. Идемте. Джулиано кивнул своим спутникам и они двинулись мимо стражи ко входу. - Думаю с задачей лучше вас никто не справится, ведь я не знаю ее в лицо, а вы - знаете. Поищите ее в главном зале. Там танцуют и наверняка это привлекло вашу юную беглянку. Он указал подбородком туда, откуда доносились звуки музыки и слышался громкий смех. - Идите же скорей, пока чего-нибудь не случилось!
Микеланджело: Услышав ответ кардинала, Микеланджело просиял. Он улыбнулся делла Ровере искренне и открыто, мгновенно утратив свой извечный угрюмый и неприятный вид. - Спасибо, Ваше Преосвященство! Конечно, это грустно - жить во времена, когда нехитрое проявление участие кажется чуть ли не подвигом на фоне всеобщего равнодушия и жестокосердия. Ведь так в идеале все люди должны относиться друг к другу. Увы, идеал недостижим, и потому Буонаротти был полон самой теплой признательности. Он даже немного растерялся, когда щедрость делла Ровере пошла еще дальше. - Я... право же, не стоит... - А впрочем, кардинал, конечно, был прав. В таком затрапезном виде ему далеко не пройти. - О, благодарю, Ваше Преосвященство. Спасибо! - Художник кивнул и незнакомому юноше, несмотря на его недружелюбный вид. - Я непременно верну Вам плащ таким же, какой он сейчас. Ну а когда делла Ровере помог ему вытереть лицо, слов у скульптора попросту не осталось. Он открыл было рот, но поспешил его захлопнуть. Что поделать, не мастер он говорить красиво. - Вы - очень хороший человек, Ваше Преосвященство. Я постараюсь быть Вам полезен и отплатить добром за добро. Вышло суховато, что поделать. Зато от души. Последовав совету, молодой человек чуть ли не бегом пустился в сторону зала, откуда играла музыка. Людей внутри было так много, что ему потребовалось немало времени, прежде чем удалось увидеть среди гостей знакомую белокурую головку. Какие-то из лиц показались ему знакомыми, несколько флорентийцев проводили Микеланджело взглядами, в которых читалось смутное узнавание, но Буонаротти пока что ни на кого не обращал внимания, кроме своей цели. Наконец, Кристина оказалась совсем близко, и художник смог схватить ее за локоть. Вышло абсолютно непочтительно, но уж об этом он сейчас думал в последнюю очередь. - Мадонна Кристина, я считал Вас умной девушкой. Но своим поступком Вы заставляете меня сомневаться в этом. Идемте. - И скульптор настойчиво потянул девушку за руку, а силы ему было не занимать.
Делла Ровере: - Что с тобой, Джулиано? Я теперь замерзну без плаща, - заныл юноша, обнимая себя за плечи. - Кто вообще этот безумец? - Это Микеланджело Буонаротти, подающий надежды скульптор и художник. Лучиано вытаращился вслед удаляющемуся юноше так, если бы кардинал сейчас сказал ему, что это архангел Михаил. - Он кто? Ну знаете, я видел художников и в большинстве своем они люди изящные и аккуратные, а этот больше похож на каменотеса. - Может и так, но это не лишает его таланта, - в голосе кардинала послышалось нарастающее раздражение. - Если мерзнешь, иди выпей вина, а плащ на обратную дорогу возьмешь у слуги. Пораженный таким предложением до глубины души, молодой человек раскрыл рот, но не нашелся чего ответить, вскинул подбородок, развернулся на пятках, так что длинные завитые локоны взвились вверх, и с видом оскорбленной невинности зашагал прочь. Ровере на него даже не оглянулся. В глазах его телохранителя застыл тот же вопрос, но в отличие от Лучиано, Мео предпочел смолчать. Зачем он это сделал? Ну, во-первых, даже если этот скульптор был поражен недугом безумия, то действительно не следовало занижать его таланты. К тому же, Ровере любил создавать себе преданных людей. И лучше, пусть они будут видеть в нем человека добродетельного. Во-вторых же... Во-вторых Джулиано почему-то не сомневался, что такой эмоциональный и несдержанный человек как Микеланджело обязательно привлечет к себе внимание, создаст суматоху и возможно даже вызовет скандал. Хоть какое-то веселье. Ну а в это время он, кардинал делла Ровере, отыщет здесь Его Преосвященство Орсини.
Кристина Кастальди: По прошествии времени, Кристине пришлось признаться самой себе, что она была не права, так уверенно и необдуманно напрашиваясь на присутствие на этом празднике. Нет, праздник был чудесен, организаторы постарались на славу, никто ни в чем не знал недостатка, все веселились, только вот Кристина, которая никого тут толком кроме Франчески не знала, чувствовала себя не к месту. Оставшись один на один с празднующими гостями, девушка поняла, что плохо понимает, где ей можно быть и что делать. Да еще платье, с такой радостью одолженное у Миреллы, прибавляло неудобных ощущений, не привыкла девушка из семейства Кастальди носить столь открытые наряды, хотя по сравнению с хитонами, она, конечно, выглядела намного более благопристойно. Кстати эти женщины, столь грациозно скользящие по залам в столь скудной одежде, не вызывали ни зависти, ни негодования. Их роль на этом празднике и вообще в жизни была Кристине ясна, и настолько не пересекалась с той ролью, к которой готовили ее, что было бы глупо считать, что между ними хотя бы каким-то образом возможны какие-либо споры. Жгучее недовольство собой девушка испытала, когда осознала, что желанного ею мужского внимания здесь ей не получить. Ее приятно грели взгляды издали, которые позволяли себе достойные мессеры, понимающие, что не стоит подходить к молодой девушке, не будучи ей представленным, но другие, более настойчивые кавалеры, не вызывали в ней ничего кроме страха. Эти могли слишком долго и очень нехорошо, грязно ее рассматривать, подойти, заговорить, предложить на первый взгляд что-то невинное, но, переживая о своей репутации и вместе с ней репутации семьи, Кристина слышала в предложениях только непристойности. Поэтому она не решалась ни с кем танцевать, не заговаривала с кем-то, тренировалась вежливо и изящно ускользать от нежелательных кавалеров, и только наблюдала, когда случилось ужасное, ее схватили за локоть и куда-то потащили. Громко вздохнув, Кристина не решилась закричать. Это привлечет к ней ненужное внимание, и ее могут запомнить с нелучшей стороны, а этого нельзя делать. И в то же время вырваться необходимо, сопротивляясь мужчине из последних сил, чувствуя, как сердце из страха пытается вырваться из груди, девушка как через пелену различила пусть не слова, которые ей говорили, но голос говорящего. - Маэстро! - выдохнула Кристина и попыталась повернуться к нему, но за первым облегчением, она испытала новый приступ страха. Микеле сейчас заберет ее отсюда, но что же тогда о ней, и что еще более страшное, о ее семье подумает мадонна Лукреция?! Кристина ее милостью попала на этот праздник и покинуть его может только с ее позволения. Впрочем, и позволения выпрашивать самой ей не стоит, здесь необходимо участие Франчески, перед которой, в свою очередь Кристине очень стыдно и за обман, и за вот это появление Микеланджело. И при этом Франческу Кристина никак не может найти глазами, а Микеле продолжает тянуть ее к выходу, ей необходимо еще потянуть время. И тут, как Божье чудо, звучит вступление к бассаданцу Купидон, медленному и торжественному ровно настолько, чтобы успеть переговорить о чем-то во время танца, и достаточно короткому, чтобы, отыскав Франческу, можно без помех к ней последовать. И Кристине ничего не оставалось, как сначала поддаться Микеле, перейти с ним в соседнюю залу, а там уже чуть изменить направление и оказаться среди танцующих. - Маэстро, я уйду с вами, но только после того, как мадонна Лукреция позволит мне это сделать. И, пожалуйста, не спорьте с этим, вы же не хотите обрушить недовольство Борджиа на голову Федерико? Кристина танцевала, почти не думая, знакомая музыка сама вела ее, а создаваемые Микеланджело иногда препоны к ее движениям, нарушающие рисунок танца, девушка воспринимала как демонстрацию недовольства и старалась их не замечать, тем более, что в толпе она увидела не так далеко от них мадонну Франческу, на которую она и устремила свой умоляющий о помощи взгляд.
Микеланджело: - Монна Кристина... Я... постойте... Да остановитесь уже! - Микеланджело некоторое время все никак не мог понять, почему Кристина двигается так странно, пока не сообразил, что девушке взбрело в голову потанцевать. Хорошенькое дельце! Наверное, так она решила потянуть время. Нет уж, Буонаротти не собирался идти у нее на поводу. Молодой человек остановился, по-прежнему крепко держа Кристину за руку. - Во-первых, мадонна, танцевать не обучен. - Скульптор стоял посреди зала, как ни в чем не бывало. Пары сначала упирались в них с Кристиной, потом, недовольно гудя, пытались обходить. Так или иначе, всеобщее внимание художник и девушка к себе привлекли несомненно. Но юноша, как всегда, не замечал того, что было ему неважно. - Во-вторых, если дело только в мадонне Лукреции, я этот вопрос решу быстро и без всяких проблем. То, что в понимании Микеланджело называлось "без всяких проблем", в глазах окружающих скорее выглядело как похождения слона в посудной лавке. Он пошел прямо сквозь толпу танцующих, увлекая за собой Кристину. Девушка и так была довольно субтильной, а уж по сравнению со скульптором - тем более. Ее слабых попыток сопротивляться художник попросту не замечал. - Мадонна Лукреция! - Папская дочь была еще довольно далеко от них, да еще и занята танцем, ко всему прочему, так что юноша просто решил позвать погромче. - Мадонна Лукреция! За звучащие вокруг смешки и шепотки молодому человеку тоже было откровенно плевать. Поскорее бы договориться обо всем и уйти отсюда. Не то чтобы факт позирования к чему-то обязывал Лукрецию Борджия, но она хотя бы его знает и, он надеялся, выслушает.
Лукреция Борджиа: А шепотки вокруг были, и если самые недоброжелательные комментировали услышанное так, чтобы отточить свое злое остроумие на кстати подвернувшемся поводе, то некоторые, меньшие поклонники скандалов, а может, стремившиеся угодить, подсказывали "ваша светлость... ваша светлость... к герцогине Пезаро следует обращаться ваша светлость". Сама же герцогиня, за музыкой и топотом ног услышала, что к ней обращаются, не сразу, а только когда все стихло. Она обернулась и с удивлением увидела приближающегося к ней молодого человека, одетого далеко не празднично, да еще и в плаще, почему-то волочащего за собой только недавно представленную ей девушку. Толпа вокруг, как по мановению волшебной палочки, рассыпалась, образовав круг, в центре которого оказались главные действующие лица. - Мессер скульптор, - чем ближе молодой человек приближался, тем более знакомым казалось его лицо, пока, наконец, Лукреция его не узнала, что, впрочем, ничего не объясняло. - Полагаю, вы пришли, чтобы рассказать мне о Нике?
Кристина Кастальди: Кристина почти отчаялась победить упрямство Микеланджело, но его бесцеремонный крик, призывающий Лукрецию Борджиа, довел ее до полуобморочного состояния. Так хотелось просто провалиться в забытье и оставить решать все проблемы старших и более взрослых людей, но так же девушка не сомневалась, что если не воспрепятствовать скульптуру, то он наворотит таких дел, что Кристина будет краснеть за них всю оставшуюся жизнь, а поэтому она напрягла все свои силы, выбралась из-за спины Микеле, поклонилась герцогине Пезаро и успела ответить прежде мужчины: - Ваша светлость, маэстро Микеланджело друг нашей семьи, как Вам, возможно, известно. И, узнав от меня, что это благодаря Вам я сегодня здесь, захотел самолично Вас поприветствовать и выразить свою самую сердечную признательность. Получилось вполне стройно, но было очень самонадеянно рассчитывать, что Микеле не станет перечить ее словам, и Кристина повернула голову к спутнику, уже не скрывая своего сильнейшего испуга, шепотом, почти одними губами, сказала: - Не спорьте, умоляю! - со всей силы стискивая его руку.
Микеланджело: "Ну вот, опять забыл добавить "ваша светлость". И зачем люди все эти сложности придумали! Как будто мадонна Лукреция сама не знаете, что она герцогиня, и надо ей постоянно об этом напоминать." - Ну вот, опять вперед вылезла. - Вздохнул Буонаротти, когда заговорила Кристина. И чего она так перепугалась... А впрочем, дитя - оно дитя и есть. Скульптор покровительственно посмотрел на девушку и уже мягче, но все так же настойчиво отодвинул ее в сторону. - Да не бойтесь, мадонна. Я сам все скажу. Вопреки опасениям Кристины ничего страшного, вроде бы, не случилось. Лукреция Борджиа не рассердилась на них, напротив, весьма учтиво поинтересовалась работой художника. Микеланджело это было приятно, в конце концов, с людьми родовитыми и богатыми всегда есть риск подвергнуться забвению и остаться на мели. Что ж, папская дочка, видать, к счастью, не из таких. И слава Богу. Остановившись, молодой человек кое-как оправил одежду и отвесил Лукреции вежливый поклон. Говорить о ремесле скульптора он был готов в любое время дня и ночи, сколько угодно времени. - Если Вам будет угодно, мадонна, я расскажу о своей работе в малейших деталях. Все продвигается отлично, стадия набросков и слепков осталась уже далеко позади. Я нашел отменный кусок мрамора и приступил к работе с камнем. Сейчас, конечно, можно увидеть лишь намечающийся силуэт, но им я доволен, позу и порыв удалось передать точно. Я буду продолжать в том же темпе. Конечно, чем тоньше будет становиться работа, тем больше времени она будет занимать... - Молодой человек прервался, одернув сам себя. Об искусстве еще будет время поговорить. Сейчас-то он пришел за Кристиной. - Впрочем, Ваша Светлость, сегодня я пришел ради другого. Люди вокруг подозрительно притихли. Сказать Лукреции Борджиа, что пришел не ради нее - это что-то новенькое. - Пожалуйста, позвольте этой даме уйти со мной. Она не должна была идти на этот бал, и я хочу исправить это недоразумение.
Лукреция Борджиа: - Мессер Микеланджело ваш друг, - повторила Лукреция слова Кристины, словно для того, чтобы сложить все кусочки, из которых складывалась мозаика ситуации. Она вспомнила вечер маскарада. Финансист Кастальди, давший ей в залог камней деньги... принесший их в своем сундуке художник... Кристина Кастальди, которую ей представили этим вечером. Все вполне складывалось, и только последние слова художника были совершенно непонятны. Художники в чем-то похожи на остальных людей, в чем-то совершенно нет. У них есть желания, устремления, и они бывают не менее тщеславными, чем жаждущие военной славы кондотьеры. Иногда они ставят в тупик своими суждениями. Видимо, это был как раз такой случай. - Вы ошибаетесь, мессер, - Лукреция говорила мягко, как могла быть говорить с кем-нибудь, кто оказался совершенно в чужом для себя месте, где ничего не понимает, но пока не допустил никакой непоправимой оплошности. - Эта девушка была приглашена сюда мною, и поэтому может здесь находиться столько, сколько нахожусь здесь я или даже дольше, насколько ей заблагорассудиться. Видите? Здесь нет никакого недоразумения. Вы просто ошиблись. Я на вас за это не сержусь, потому что ваша выходка, как мне кажется, произошла только от желания проявить заботу. Напрасную и поспешную, но простительную. Забудьте о заботах, мессер художник, лучше отдайтесь на волю праздника.
Микеланджело: Микеланджело, конечно, был весьма порывистой личностью, иногда на него находили приступы совсем уж откровенного умопомрачения, однако же ни абсолютным безумцем, ни полным идиотом Буонаротти все-таки не был. Молодой человек мог привести не один довод, почему такой девушке, как Кристина, не стоит бывать в местах, где бывают люди из общества семейства Борджия, да и всей римской верхушки это, в принципе, касалось. Не то чтобы скульптор считал всех этих людей такими уж плохими, нет. Тут дело было в другом. Просто за время, проведенное под крышей семейства Кастальди, художник стал относиться к ним совершенно по-особенному. Юноша считал и монну Марию, и Кристину, и, разумеется, Федерико, очень хорошими людьми. Он не хотел, чтобы кто-то им навредил. Но если монна Мария - женщина разумная, а Федерико может и сам за себя постоять, то Кристина - совсем другое дело. Но как это объяснить мадонне Лукреции, не оскорбив ее? Тут нужен оратор получше Микеланджело. Художник пару раз открыл и закрыл рот, но так и не смог сообщить ничего внятного. В конце концов, он вздохнул. Похоже, придется уступить. - Прошу простить меня, ваша светлость. - Как известно, общаясь с сильными мира сего, если не знаешь, что сказать, кланяйся. Он и поклонился. - Это действительно только моя ошибки. Я благодарю вас за милосердие и снисходительность к человеку, который большую часть времени проводит в стенах мастерской. Спасибо, что разрешили мне остаться. Впрочем, его сильная рука по-прежнему не отпускала запястья Кристины. То, что им придется остаться на празднике, не означало, что он перестанет за ней приглядывать.
Кристина Кастальди: Определенно, в ситуацию вмешалось материнское благословение. Ничто и никогда не могло защитить в таких безвыходных ситуациях, кроме любви матери. И Кристине повезло, мадонна Лукреция, кажется, совсем не злилась, ни на нее, ни на Микеле. И вообще эта восхитительная девушка, столь красивая, вся будто светящаяся изнутри, столь умело держащая себя в обществе, в окружении не всегда расположенных к ней людей, бесконечно восхищала и притягивала к себе Кристину, кажется, за этот вечер Кастальди нашла себе кумира. Она восхищенно смотрела на девушку, испытывая к ней безграничную и ничем не омраченную признательность, смешанную с благоговением. Да и Микеле не подвел, Кристина благодарно сжала удерживающую ее запястье руку. - Ваша светлость, не могу снова сердечно не поблагодарить Вас за приглашение на этот чудесный праздник. Я счастлива веселиться здесь, рядом с Вами. И простите меня, пожалуйста, за доставленные неудобства, - Кристина присела в поклоне.
Лукреция Борджиа: - Да, обязательно хорошо повеселитесь. Впереди еще много интересного. Нам обещали спектакль, и столы ломятся от угощения. Кажется, говорили, что много марципанов. И танцы... Это все очень полезно. Ничто так не украшает, как время, проведенное в счастье и удовольствии. И не думайте извиняться, все очень благодарны вам за возможность полюбоваться на столь чудесную и непосредственную выходку, не так ли? - последний вопрос был обращен к столпившимся вокруг гостям и придворным, которые тут же поспешили разбрестись по залу, и круг, в центре которого находилась герцогиня, Кристина и художник, моментально распался.
Франческа Конти: Свидетельницей неожиданной сцены была и Франческа, которая видела и умоляющие взгляды, которые бросала на нее Кристина, и решительность Микеланджело, и для которой слова скульптора показались не недоразумением, а как раз иным - тем, в чем скрываются не крупицы истины, а гораздо большая ее часть. Неприятное подозрение заставило ее дождаться того момента, когда все окончательно потеряют интерес и к художнику и к девушке, и, быстрым шагом преодолев то расстояние, что отделяло ее от пары, ощутимо сжать свободное запястье Кристины. - Мадонна Кристина, марципаны здесь, - Франческа потянула девушку в комнату с накрытыми столами. - А во время угощения вы расскажете мне, почему друг вашей семьи так решительно хотел забрать вас отсюда.
Микеланджело: Лицо Микеланджело исказилось от досады, которую у него плохо получалось скрывать. Хорошо, что Лукреция переключила свое внимание на других гостей и не увидела это. "Ну вот, опять все будут относиться ко мне, как к записному шуту. Впрочем, разве я не сам виноват в этом? И разве так не всегда было?" Как ни странно, не всегда. Во Флоренции было совсем иначе. Художник еще не успел толком оглядеться, но имел основания предполагать, что увидит не одно знакомое лицо. Хорошо бы найти какого-нибудь достойного человека и завести с ним беседу. Разумеется, не отпуская Кристину. А там, глядишь, и вечер к концу подойдет. Правда, скульптор вообще не имел ровным счетом никакого представления, сколько еще будет длиться праздник. Он на подобного рода действах никогда не был частым гостем. Тем временем, Кристину ощутимо потянули в другую сторону. Вот только юноша не собирался отпускать ее запястье. Правда, он все-таки немного сжалился, не стал упираться, иначе бедняжка рисковала разорваться на двое. Молодой человек все-таки пошел вслед за женщинами. Но это отнюдь не означало, что он совсем сдался и собирался просто плыть по течению. - Я, конечно, сам не пример хороших манер, - Ехидно ответил он на вопрос Франчески вместо Кристины. - Но все-таки не стоит говорить обо мне так, будто меня здесь вовсе нет, мадонна. У меня есть язык, я умею складывать звуки в слова, и я охотно объясню, почему пришел. Монна Кристина сейчас находится в месте, от которого ей лучше бы держаться подальше. Не говоря уж о том, что ее ни за что не отпустили бы сюда, будь ее брат здоров.
Кристина Кастальди: Ох, ну вот и кончилось благословение. Мадонна Франческа, так же как и многие, слышала их разговор и, в отличие от многих, поняла все правильно. Ну да это справедливо. Ложь должна быть наказана. И Кристина всерьез настроилась принять полагающееся ей наказание. Не стирая с лица веселой улыбки - ни к чему присутствующим знать, что она чем-то огорчена - обманщица последовала за своим личным инквизитором. Впрочем одну ее перед лицом расплаты не оставили, Микеле своим ответом на не ему заданный вопрос отрезал Кристине все пути к бегству, ну да она бежать никуда и не собиралась. Выпрямив спину и опустив голову, Кристина поспешила внести ясность. - Это правда, мадонна Франческа. Федерико так и не дал мне позволение на то, чтобы быть здесь. Я солгала вам. Поэтому, маэстро, мадонна Франческа здесь совершенно не при чем, злитесь только на меня. Она предложила мне подарок, который я получила обманом. Но я очень рада, что я здесь. Хотя мне и пришлось убедиться, что я еще очень неопытна и неуклюжа для присутствия на подобных праздниках, но по крайней мере я теперь точно уверена, что мой брат был не прав так грубо разговаривая с вами тогда. И я теперь смогу ему это доказать, - Кристина заглянула в глаза Франческе в попытке выразить свою поддержку. - Я попросила маэстро быть рядом со мной сегодня здесь, но как видите, он был против. Маэстро, - Кристина обернулась к мужчине, - простите, что из-за меня вы тратите здесь свое драгоценное время и за то, что я причинила вам столько неудобств. Я искренне не желала никому из вас зла. Впредь, я обещаю быть более осмотрительной.
Франческа Конти: - Кристина! - только и смогла вымолвить Франческа, и было не понять, чего в ее возгласе было больше - удивления, осуждения или непонимания. - Ты пошла сюда против воли Федерико? И он не знает, что ты здесь? Не могу в это поверить... Но как? Как ты смогла это устроить? Платье, носилки, доставившие тебя в замок? Украшения? Откуда все это? Франческа шептала, но от волнения так громко, что шепот мог вполне сойти за крик, и кое-кто уже пару раз оглянулся с любопытством. Она пожалела, что предложила Кристине придти сюда. Ей хотелось сделать подарок сестре мужчины, которого она любит, и которая нравилась ей, и что принесло это хорошего? Кристина юна, конечно, не смогла устоять против искушения. Со свойственной юности эгоизмом сделала все, чтобы попасть туда, куда хотелось. А теперь со свойственной все той же юности наивностью думает, что достаточно покаяться и взять на себя грехи всех и всего, и все будет улажено, и не подозревая, как многого уже не вернуть назад, как бы ни хотелось. Потому что уже никогда никто не сможет сделать вид, что Франческа не втянула Кристину в историю, против которой был ее брат, что друг ее семьи никогда не приходил сюда, чтобы защитить, что трещина, прошедшая между Франческой и Федерико вот-вот не начнет зиять пропастью. - Маэстро, я прошу вас, - от волнения губы Франчески побелели, - уведите ее отсюда так быстро, как это будет возможно. Не сейчас, но если мадонна Лукреция не вспомнит о ней скоро, то можно уходить... И передайте Федерико... нет, ничего, я лучше сама. А теперь... - Франческа обреченно вздохнула, - ешь марципаны, Кристина. Они здесь очень хороши.
Микеланджело: Микеланджело позволил обеим женщинам выговориться сполна, флегматично отправляя в рот один марципан за другим. Он здорово волновался, пока стремился сюда, и теперь аппетит в нем проснулся зверский. Да и в целом художник был хоть и вспыльчив, но весьма отходчив. Теперь, когда первая волна досады спала, юноша совсем не сердился на Кристину, и уж тем более на эту женщину, Франческу, которая ни в чем не была виновата. "Судя по ее словам, они с Федерико близко знакомы. Может, Франческа и есть та самая женщина, на которой он хочет жениться? Похоже на правду, такая красивая дама, и явно очень добрая, чувствительная. Вон как побледнела." Проводя почти все свое время в мастерской, Буонаротти вполне ожидаемо толком мало что знал о жизни людей вокруг. Молодой человек почувствовал необходимость как-нибудь успокоить дам, раз уж он оказался единственным кавалером в их узком кружке. Хорош кавалер, ничего не скажешь, но на безрыбье и рак рыба, как говорят в народе. - Я, конечно, не образец христианской морали. - Заговорил скульптор, дожевывая очередной марципан. - Но не имею склонности кидаться камнями. Я не обиделся, монна Кристина. Я, наверное, даже могу это все понять. Когда мне было столько же, сколько вам сейчас... или даже меньше... - Он ненадолго призадумался. - В общем, отец хотел, чтобы я выучился на юриста и занимался музыкой. А я пошел в мастерскую к художнику Гирландайо и стал занимать скульптурой. Ну, не очень сравнимые вещи, конечно, но женщины есть женщины. Нам интересно одно, вам другое. - Микеланджело с философским видом отправил в рот еще один марципан. - И Вы не волнуйтесь, мадонна. Теперь-то чего переживать. Уйдем, как только будет можно. А Федерико я просто расскажу правду. Не бойтесь, он на вас не обидится, он Вас очень любит. Да и вообще, - Художник едко ухмыльнулся. - Семейство Кастальди - кладезь талантов, спору нет, но иногда любому из них может попасть шлея под хвост, и происходит такое вот. Так что уж на этот счет будьте спокойны.
Кристина Кастальди: Кристина резко опустила голову, скрывая выражение своего лица от других. Но на нем не было слез или страха, девушка постаралась сделать все, чтобы собеседникам не стала заметна ее злость и раздражение. Значит, есть марципаны, мадонна Франческа? Вы так от своего сына отмахивайтесь, я - не он. Как вы сами заметили, я достала себе платье, носилки, даже о надежном кавалере, который меня домой, как оказывается, позаботилась. А вы? Ешь марципаны. Сама ешь. Почему вы так волнуетесь, мадонна? Я же сказала, я сама все расскажу Федерико и объясню, что вы тут совершенно не при чем. Зачем так пугаться?! И маэстро. Тоже прекрасен. Но нет, на него я прямо злиться не могу. Иногда его слова меня раздражают, но я всегда знаю, что он говорит что-то не со зла. Но все равно. На то, чтобы ругаться на меня, у них обоих есть все основания, но вести себя так... как с малым ребенком. Я не ребенок! Была бы я ребенком, разве мне надо было бы думать о том, что будет, когда меня лишат дома? Взяв свои эмоции под контроль, Кристина тихо и мягко произнесла: - Благодарю вас, мадонна Франческа. Маэстро, спасибо за предложение. Но я никогда не боялась и не буду бояться брата. И все расскажу ему сама. Теперь, понимая, как плохо моя ложь влияет на других людей, я буду впредь очень стараться никогда не лгать. Обещаю.
Делла Ровере: Распрощавшись сначала с маэстро Микеланджело, который с быстротой вихря скрылся среди гостей, и оставив Лучиано наслаждаться благами праздника, кардинал делла Ровере поспешил вглубь дворца Санта-Мария-ин-Портико, где у него была назначена встреча с другим кардиналом. Безмолвный все это время смуглолицый Мео неотступно следовал за своим хозяином. Говоря по чести, Джулиано и пришел сюда именно за этим. Флорентийский посол и его свита волновали его не больше чем устроенный праздник. С не меньшим успехом он мог бы встретится с Орсини и в любом другом месте, но как известно, нет лучшего места для тайны, чем у всех на виду. Кроме того, Джованни настаивал. Похоже на этот раз у него действительно было что сказать. - Ваше преосвященство кардинал Орсини, - поприветствовал он формальной улыбкой кардинала, которого отыскал в одной из многочисленных галерей. - Рад видеть вас в добром здравии. Как желудок? Перестал беспокоить? Их негласный союз вырос на ненависти к конкретному человеку, и почву эту следовало периодически перетряхать. В стремлениях делла Ровере самому занять святой престол кардинал Орсини был пока неважным подспорьем, но в отличие от него был вхож в курию и имел возможность своими глазами наблюдать за ее деятельностью.
кардинал Орсини: Будь воля Орсини, ноги бы его здесь не было. Но слишком настоятельным было приглашение, мед капал с пергамента. Потому Баттиста ограничился тем, что брал сладости лишь с того блюда, которое стояло рядом с Лукрецией и приближенными к ней дамами, а вино потихоньку вылил в вазон и подносил к губам пустой кубок. От приторного хотелось пить, и он уже всерьез подумывал, что не слишком ли велика его подозрительность, и от пары глотков вина ничего плохого не случиться. Словно не заметив первого подскочившего виночерпия, он прошел дальше. Чаша, из которой разливали приправленное пряностями вино представителям дипломатической миссии, показалась достаточно безопасной. Не желая вступать с кем-то в длительные беседы, Орсини прошел в одну из галерей и уже оттуда стал наблюдать за происходящим. Улыбка скользнула по тонким губам - представляемый спектакль шел на грани. Кардинал посмотрел в сторону понтифика, но то ли тот не обращал внимания, то ли решил, что происходящего недостойно даже его взгляда. Позади послышался шум и Баттиста обернулся на знакомый голос: - Ваше преосвященство, - кивнул в ответ делла Ровере и с понятный им обоим усмешкой продолжил, - с того приснопамятного дня я более внимателен к тому, что ем. Ничего жирного, знаете ли, ничего... острого. Он чуть похлопал себя по боку. Под сутаной не видно было кинжала, да и вряд ли помог бы он, вздумай Борджиа свести здесь счеты, но присутствие холодного металла как-то успокаивало. - В наше время даже перечень блюд может вызвать изжогу, - понизил голос. Не настолько, чтобы выглядеть заговорщиками, но вполне достаточно для того, чтобы уже в трех шагах нельзя было понять, о чем здесь говорят.
Делла Ровере: - Врачи говорят, что вино тоже лучше исключить из рациона, - делла Ровере многозначительно кивнул на кубок Орсини и улыбнулся. - Возможно нам пора брать пример со святых. Все они предпочитали строгий пост. И не скажу, что это было лишино смысла. Он сделал приглашающий жест рукой. - Не будем стоять на месте, кардинал, пройдемся. Шутки шутками, а эта паранойя уже начинала порядком надоедать. Джулиано исключением не был. С тех самых пор, как стало понятно, что именно ему предстоит возглавить противников Родриго, приходилось принимать самые строгие меры, чтобы уберечь свою жизнь. Один раз это уже не помогло, и тогда соблюдение осторожности, огранечения во всем стали образом жизни, неотъемлемым ее атрибутом. И со временем это укрепило его дух и волю. Убедило в необходимости продолжения борьбы. Неудача с французами стало удручающим обстоятельством и необходимо было начинать все сначала. Главное понять с чего. Некоторое расстояние они прошли молча. К счастью как раз именно в этот момент в самой широкой зале объявили очередной танец и большинство народу сбежались туда, потихоньку освобождая коридоры и галереи. - Если список блюд вызывает изжогу, то тогда лучше его не читать. Посвятить себя более полезной литературе. Кстати о литературе, - кардинал повернул голову и посмотрел на Орсини. - Если не ошибаюсь, вы как раз хотели поведать мне о неком ее интересном образце.
кардинал Орсини: - Его можно не читать, но нужно быть готовым к тому, что его прочитают другие, - Орсини хмуро посмотрел туда, где лицедействовала приглашенная труппа, сам спектакль видеть он не мог, но растерянный смех гостей слышал хорошо. - Мне тут недавно принесли любопытный образчик эпистолярного жанра. Вернее, не принесли, а дословно процитировали. И мой секретарь узнал собственный слог. Баттиста помолчал, пережидая шум, и хмуро добавил: - Среди наших людей есть предатели, Ваше преосвященство. Если я правильно понимаю, вы не получали от меня приглашение на обед? Он ни на миг не сомневался, что, получив подобное послание, делла Ровере после прочтения сразу же его уничтожил бы. Ведь в невинных на первый взгляд строчках было оружие не только против написавшего, но и адресата. - И речь идет сейчас не о том, у кого оно находится в данный момент, - говорить о Кастальди кардинал счел пока излишним, - сколько о том, кто посчитал излишним, чтобы вы его прочитали.
Делла Ровере: Пораженный услышанным Джулиано даже остановился. Его глаза изумленно раскрылись, но сразу же сжались до двух напряженных щелок, откуда Орсини буравил подозрительный и гневный взгляд. - Даже среди учеников Христа был предатель, - делла Ровере резким движением запахнул мантию и зло фыркнув отвернулся, чувствуя как к горлу подкатывает желчь. - Уж что же говорить про нас. О чем идет речь он понял сразу. Некоторое время назад Джулиано как раз ожидал что-то вроде послания от Баттисты. Послание должно было быть довольно серьезного содержания, но оно так и не пришло. Предполагая, что тому стали помехой недавние события, кардинал решил не торопить события. Что же, в итоге события его благополучно опередили. Переполненная чаша гнева вот-вот должна была пролиться на голову Орсини... Еще бы, этот болван все испортил! И только его внешнее спокойствие еще давало какой-то повод на надежду, что потеряно не все. - О нет, вы ошибаетесь, кардинал, - процедил сквозь зубы Джулиано, возобновляя шаг. - Предателя мы отыщем. И снова, в который раз все сначала. Как движение по замкнутому кругу. А время стремительно уходит. - Куда больше меня интересует то, что сталось с вашим злополучным приглашением на обед. Кому оно может попасть в руки и чем такой исход будет грозить нам. Вы знаете кому оно могло достаться и как его вернуть? Последние слова делла Ровере пришлось чуть ли не орать кардиналу в ухо, из-за оглушительного взрыва смеха из залы.
кардинал Орсини: - Здесь слишком громко, - поморщился Орсини и ускорил шаг, чтобы уйти от оглушающих звуков праздника. - Вы, кажется, гневаетесь, Ваше преосвященство или мне показалось? - спросил, когда они отошли достаточно для того, чтобы можно было не рвать горло и барабанные перепонки.. - Так вот, чтобы вам было легче искать предателя, могу сказать, что письмо попало в ваше палаццо. По крайней мере так меня уверял мой посланец. И у меня нет причины ему не верить. Он помрачнел, вспомнив о Гвидо. Доминиканец сгинул, жаль монашка, искал покровительство, а нашел смерть. И дай Бог, чтобы не мучительную. - Что касается самого послания. К этому человеку оно попало случайно, и даже убийство его не принесет нам выгоды? Я могу назвать имя, но что стоят знания, которые нельзя применить. Этот господин не произвел на меня впечатления того, с чьей смертью решаются проблемы, уверен, что им сделаны соответствующие распоряжения. Делла Ровере хорошо владел собой, но Орсини даже не видел, сколько чувствовал, какого труда стоило это спокойствие собеседнику. - У нас заключено соглашение, выгодное для обоих, и письмо в скором времени будет у меня. Я провел несколько неприятных ночей, но мы оба пока живы, значит, тот человек держит слово. В данном случае следует успокоиться, а то можно умереть не от мнимого, а настоящего несварения желудка.
Делла Ровере: - Если говорите, что письмо попало в мое палаццо прежде чем исчезнуть, значит предатель разыщется, - уверенно кивнул Джулиано, с горечью предвкушая неприятное расследование. Всех людей в свой дом он подбирал с величайшей осторожностью и вот, видимо где-то все же недосмотрел. Объяснения кардинала немного остудили гнев делла Ровере, но сомнений не развеяли. Еще бы! Как тут быть спокойным, когда их дальнейшая судьба зависит от слова какого-то постороннего человека. - Что же, раз вы уверяете, что держите все под контролем, то верно так оно и есть, - Джулиано нервно повел плечом и вздохнул. Ему не нравилось, то что Орсини упорно скрывал имя, но подумал, что на то, видимо, у него есть свои причины. Всем свойственно ошибаться, но в уме и изрядной доле хитрости Баттисте отказать было нельзя. - Тогда я вижу одно единственное решение. В сложившейся ситуации верней всего будет каждому заниматься своим делом. Вы будете выполнять свое соглашение, я буду заниматься поисками предателя. Какое бы чувства не терзали в этот момент Джулиано, он заставил их замолчать. Сильные переживания и эмоции были сомнительным подспорьем в решении важных и трудных задач. - Так будет лучше, - уже совсем спокойным тоном добавил кардинал и доброжелательно улыбнулся. Гневные складки на его лице разгладились, нервозность ушла из движений. - Я рад, что проблема решаема. Это внушает мне хоть какие-то надежды.
кардинал Орсини: - Даже на дыбе можно найти что-то положительное, говорят, от этого становятся выше ростом. Но мы ведь не стремимся в том убедиться, - улыбка вышла кривоватой. - Не можешь изменить ситуацию - измени свое отношение к ней. Я, знаете ли, намерен дожить до старости. Он прислушался к гулу, досящемуся из зала. Их уединение с делла Ровере могло привлечь нежелательный интерес, но, судя по всему, внимание окружающих было поглощено тем, что происходило на сцене. - Нельзя полностью поручиться за другого человека, - вздохнул он в ответ, - но взаимная выгода всегда внушает больше надежд, чем самое честное слово. Я отвечаю, Ваше преосвященство, что письмо было передано вашему человеку. И могу сказать, что хорошо еще, что оно было зашифровано. Согласитесь, могло быть и хуже. Баттиста взял собеседника под локоть, со стороны оба кардинала выглядели умиртворенно беседующими, словно под ногами у обоих не горела земля. - Интересно, что же там все-таки происходит? - пробормотал он, услышав дружный "ах" зрителей. - Любопытно, весьма любопытно.
Делла Ровере: Замечание Орсини касательно предателя затаившегося где-то под самым носом не обошло стороной Джулиано. Кардинал болезненно закусил губу - слишком сильно этот факт уязвлял его гордость. Кто бы это ни был, он найдет его и вытянет из него все. Даже если для этого придется подвешивать на крючья и срезать полосками кожу. - Там дают представление, кардинал, - делла Ровере радостно и беззаботно улыбнулся, как будто никакие тяжелые думы не занимали в этот момент его разум. - Живая картина. Миф о “Данае и золотом дожде”. Отсюда не видно, но Даная очень красива. А волосы ее ну точь-в-точь того же цвета, что и у супруги герцога Сфорца. Собравшиеся посмотреть представление гости стояли так близко друг к другу, что не было никакого шанса протиснуться между ними. Опоздавшим занять хорошую позицию для наблюдения приходилось то и дело подпрыгивать или подниматься на мыски, чтобы рассмотреть происходящее. Взору же кардиналов доставались одни лишь неясные тени, мелькавшие в отсветах свечей и факелов. - Хорошо, что нам удалось побеседовать, мой друг. Держите меня в курсе. Но, воздержитесь пока от писем. Если это оградит нас от подобных ошибок, будем встречаться лично. Джулиано жестом удержал Баттисту, которому так не терпелось посмотреть на представление, и очень серьезно на него посмотрел. - Я сейчас же возвращаюсь домой и вам не советую задерживаться. Губы кардинала сложились в ядовитую ухмылку. - Следующей в представлении будет сцена “Дочери Лота”. И одной из дочерей Лота будет та самая Даная. Боюсь, представление обречено на успех. Это и был тот самый подарок, приготовленный делла Ровере к появлению понтифика. С его легкой руки и звонкой монеты актеры внесли некоторые изменения в порядок сценок.
Санча Арагонская: Написанное ниже идет не от лица принцессы. Просто зарисовка происходящего. На артистов и впрямь стоило посмотреть. Впрочем, справедливости ради, на зрителей тоже. В самом центре на небольшом возвышении стояли кресла, приготовленные для понтифика и его детей. Чуть ниже, в соответствии со своим рангом, расположился сам посол. Остальные же, кому посчастливилось быть на празднике, устроились там, где кто себе место урвал. Даже те, кто не смог раздобыть себе стулья, просто радовались тому, что они здесь. Зрители были веселы, многие румяны от неумеренный возлияний, да и найти трезвого в этой толпе труд составило бы изрядный. В равномерном гуле разговора то и дело слышались вскрики и женский визг. Натренированное ухо уловило бы в шепоте двусмысленности и непристойные предложения, многие из которых были приняты весьма благосклонно. Весь этот пестрый и шумный клубок смотрел на дальнюю стену комнаты, где было возведено нечто вроде ширмы. Наконец из-за нее появился разряженный в видавшие лучшие времена, хоть и сохранившие яркость цветов, дублет и накидку паяца. Но вот тут можно было не волноваться. Сомнительность наряда, как и испитость лица, хорошо скрывало отсутствие дневного света и затуманенные от излишеств глаза благодарных зрителей. Паяц низко склонился и потом завернул длинную и витиеватую речь, весь смысл который стал понятен только в самом конце, когда оратор пообещал всем присутствующим неслыханно приятное времяпрепровождение. Качнувшаяся ширма исчезла совсем, благодаря чему все и впрямь смогли насладиться зрелищем. Разговоры смолкли и дружный выдох удивления из десяток глоток стал предвестником полной тишины. И было от чего удивиться. На импровизированном ложе возлежала женщина, лица ее не было видно, зато взгляду любого открывалась роскошная белая спина, скрытая только рассыпавшимися в тщательно продуманном беспорядке золотыми волосами, которые самым неприличным образом рифмовались с косами Лукреции Борджиа. Ноги актрисы были накрыты пурпурным покрывалом, но линия бедра была доступна жадным взглядам. Рядом с дамой застыл немолодой мужчина, всем своим видом олицетворяя вожделение. Вертевшийся волчком паяц сказал, что «сцена сия показывает прекрасную Данаю в тот самый момент, когда отец, по некоторым причинам не желающий выдавать ее замуж, запирает дочь в медном подземном дворце». Далее рассказчик сообщил публике, что причин называть не будет, ибо сюжет столь знаменит, что вряд ли найдется в комнате хоть кто-нибудь, с ними незнакомый. После положенного времени ширма вновь заняла свое место, то те, кто стояли сбоку, успели заметить, что вскочившая с ложа Даная подбежала к «отцу» с отнюдь не дочерней лаской.
Александр VI: Пока лицедеи готовились к выходу, пока паяц рассыпал перед гостями, как горох, или, вернее, как бисер перед свиньями, плоды своего красноречия, Родиго Борджиа беседовал с Лукрецией. Серьезных бесед не предполагало место и время, так что он просто обменивался с дочерью замечаниями относительно праздника, держа ее руку в своей, перебирая дочерние пальчики, унизанные перстнями. Внимание Его Святейшества привлекла сначала упавшая на зал тишина, а затем и нежная женская спина замечательной формы, и золотистые светлые волосы. Во взгляде понтифика загорелся совсем не невинный интерес, скорее к исполнительнице роли, чем к самому действу. - Если Даная действительно была такова, то я не удивляюсь Зевсу, - хмыкнул он, подозревая, что после представления найдется немало зевсов, готовых осыпать красавицу золотым дождем, не исключено, что на некоторых громовержцах будут красные сутаны. Кроме красиво исполненной сцены (главным образом из-за красоты исполнительницы) Родриго Борджиа не увидел ничего предосудительного. Полуголые нимфы, богини и прочие мифологические существа давно не считались чем-то непристойным на римских застольях.
Лукреция Борджиа: - И это несмотря на то, что многие из этих громовержцев избалованы женским вниманием, - Лукреция не только всецело одобрила, но даже поддержала шутку своего тиароносного отца, и без всякого смущения. - Актеры знают толк в интересном. Кажется, ни у кого нет желания покинуть зал или хотя бы надеть на себя скучающее выражение лица. Папская дочь не отнимала своей руки из ладони отцовской. Знаки его внимания были ей приятны и доставляли удовольствие, и она разговаривала с ним, едва глядя на сцену. Прекрасная спина Данаи не привлекла надолго ее интереса, потому что предназначалась больше для любопытных мужских глаз. Возможно, несколько дольше Лукреция смотрела на волосы женщины, которую ее отец счет соблазнительной, и на ее лице мелькнуло ненадолго выражение тревоги. Не той, причиной которой может быть недовольство или скрытая ревность, а другой, что ближе к неприятному предчувствию, особенно когда увидела она глаза "отца" Данаи, который не скрывала интереса к "дочери". Принадлежал ли этот взгляд самому актеру, который не может скрыть истинного своего отношения к женщине, соблазнительно лежащей перед ним, или же это игра, причиной которой намерение? - Посмотрим, что будет дальше. Надеюсь, дальнейшее удастся актерам не хуже.
Cesare Borgia: Опоздав на сам прием, Чезаре решил хотя бы к началу представления явиться вовремя, и потому сейчас чинно занимал положенное ему место рядом с семьей, отозвавшись на реплику отца улыбкой понимающей и скабрезной ровно настолько, чтобы не стать совсем уж похабной, сохранив толику изящества. Изгиб его губ словно говорил "я был бы не прочь стать таким громовержцем сегодня ночью, но всерьез об этом не думаю". Актриса и правда была очень красива, а цветом кос немного походила на Лукрецию. Ему, как правило, нравились женщины, чем-то схожие с сестрой. По первой картине было трудно понять, хороша ли эта девица как лицедейка, или ее взяли в труппу только за телесные прелести. Чезаре не раз замечал, что, как правило, актрисы-дурнушки играют куда лучше, особенно в комедиях. Возможно, они не думают каждую секунду о том, как смотрятся со стороны, и потому отдаются на волю искусства. Так или иначе, в этот раз красота женщины, напротив, помогла создать яркий образ. По большей части театр в Италии казался Чезаре довольно жалким зрелищем, но иногда лицедеям все же удавалось создать ощущение, которое неизменно очаровывало юношу: как будто сцена и все, что на ней - окно в другой, волшебный мир. Этому, конечно, способствовал и полумрак, и то, что актеры находились в отдалении, становясь размытыми образами, а не людьми из плоти и крови. И выпитое вино, возможно. Хотелось когда-нибудь найти человека, или людей, которые смогли бы по его просьбе создать нечто подобное, но куда лучше, красивее, пышнее. Нечто уникальное. Одни мысли в голове Чезаре сменялись другими, но для окружающих он по-прежнему просто не особо внимательно смотрел на сцену, с благожелательным, но насмешливым интересом.
Ваноцца деи Катанеи: Пестрые картинки быстро сменяли одна другую. Вслед за Данаей перед зрителями по очереди предстали Андромеда, Ариадна и даже Пенелопа. Золотоволосая красавица больше не показывалась, и мифических дам представляли женщины гораздо менее прекрасные. Пенелопа и вовсе была несколько старовата, так что в зале достаточно громко зашумели, а кое-кто и посочувствовал Одиссею, высказав соображение, что боги позволили ему вернуться не из особого благоволения, а явно из недоброго к нему расположения. "Одиссей" выдержал встречу с женой стойко, то есть изобразил поистине фантастическую радость, которой, кажется, никто не поверил. Происходило все бойко и как будто по накатанной. Паяц в ярком и невзрачном дублете комментировал происходящее, не брезгуя сальными шутками, впрочем, постоянно напоминая, что "картины прошлого дают уроки настоящему", что в совокупности с характером "картин" звучало вполне двусмысленно. Зрители похихикивали, но уже начинали скучать. Наконец, с таинственным видом, паяц, теперь облачившийся в широкий плащ, что знаменовало собой особую важность момента, сообщил, что наступило время для самого главного. Он явно волновался и даже чуть заикался, а на лбу у него подозрительно выступил бисером пот, впрочем, возможно, от духоты и тесноты. Речь его стала напыщенной, ибо, по "совету знающих людей" решили обратиться "они" к Книге, и взяли сюжет из нее один из трагичнейшних и поучительнейших и т.д. и т.п. Таковым оказалось бегство Лота с семьей из Содома. На сей раз немолодая женщина изображала застывшую соляным столбом жену Лота, а одну из дочерей изображала прекрасная "Даная", чьи золотые волосы были красиво рассыпаны по плечам. Закончив с длительным рассказом о том, отчего же Бог разгневался на жителей Содома, с неизвестными "Книге" подробностями описав бегство, паяц разволновался как-то уж совсем сильно, но все-таки твердо продолжал рассказ. И только голос чуть дрогнул, когда он читал как по-писаному из Библии о том, как ...и сказала старшая младшей: "Отец наш стар, и нет человека на земле, который вошел бы к нам по обычаю всей земли. Пойдем, напоим отца нашего вином, и ляжем с ним, и наживем себе потомство от отца нашего". И напоили отца своего вином в ту ночь; и вошла старшая и спала с отцом своим; а он не знал, когда она легла и когда встала. На другой день старшая сказала младшей: "Вот, я лежала вчера с отцом моим; напоим его вином и в эту ночь, и ты войди, спи с ним, и восстановим от отца нашего племя". И напоили отца своего вином и в эту ночь; и вошла младшая и спала с ним; и он не знал, когда она легла и когда встала. И зачали обе дочери Лотовы от отца своего. Каждое последующее слово звучало тише предыдущего, словно чтецу изменил его поставленный голос. И вид у паяца был самый разнесчастный, но он продолжал. Стараясь, подобной той жене Лона, не оборачиваться на сцену. Золотоволосая Даная то ли устав стоять неподвижно, то ли из иных соображений, загадочно улыбнулась и послала в зал воздушный поцелуй.
Александр VI: Привыкший обращать внимание не на слова (что слова – пыль на ветру чьих-то стремлений), а прислушиваться к голосам (вот они редко лгут) Его Святейшество заподозрил неладное только когда голос чтеца начал дрожать и в нем, как уксус в передержанном вине, отчетливо проступил страх. Чтец говорил, а лицо Его Святейшества застывало в каменной неподвижности, только время от времени он быстрым взглядом охватывал зал, сожалея, что не может силой мысли проникнуть в сердца тех, кто присутствовал на этом представлении и вырвать их тайны. Когда он найдет того, кто затеял с ним эту оскорбительную шутку… А он обязательно найдет, достанет из-под земли, из адова котла вытащит, если понадобится, только чтобы живым содрать с него шкуру. - Я смотрю, Рим нынче богат дурными комедиями, - проговорил он достаточно громко, чтобы его слова достигли ушей тех, кому они предназначались. - И дурными комедиантами. Но это беда тех, кто этих комедиантов приглашает на праздники. А вот тех, кто дерзает на грязные помостки тащить библейское слово, те заслуживают церковного суда и строгой кары за богохульство. Мы об этом позаботимся. Предупреждение было более чем ясное. Взгляд Его Святейшества остановился на белой спине бывшей Данаи, и на губах его заиграла жестокая усмешка. В мыслях он видел эту белую спину… нет, не на надушенных простынях, исполосованную ударами кнута, у позорного столба.
Лукреция Борджиа: Наблюдавшая за представлением Лукреция была весела, никакие предчувствия ее не терзали, и, возможно, комментарии и шутки зрителей нравились ей сильнее, чем самое действие. Но завершающая часть актерского выступления заставила ее сначала чуть удивиться, а потом и покраснеть. - Что за странный выбор, не правда ли, ваше святейшество? - повернулась она к отцу, как только вспотевший от волнения "чтец" объявил название завершающей сцены. - Библейской истории и вдруг соседствовать с картинами из античных мифов. Необдуманное сочетание, - она недоуменно пожала плечами и повернулась к сцене, и вдруг как будто кто-то издевательски прошептал на ухо: "Или слишком обдуманное?" Она покачала головой, как будто сама подобная мысль казалась невозможной, но вот теперь предчувствие уже пришло и по-хозяйски расположилось. Нет, ни в каких крамольных мыслях Лукреция не подозревала отца, но зато многое знала о себе, и теперь даже история Лота и его предприимчивых дочерей казалась намеком на нее. Растущее недовольство и неприятное чувство, что за ней подглядели и ее уличили, жаждало своего выхода, но она боялась хоть как-то проявить замешательство, словно это и впрямь могло раскрыть ее тайну. Она неотрывно смотрела на роскошные волосы одной из "дочерей" "Лота", и ей казалось, что все присутствующие смотрят на ее прическу, в которой в неверном свете масляных ламп сверкали жемчужины, оттеняя золотой цвет волос. - Они думают, что все им сойдет с рук, - обрадованная словами понтифика, которые, наконец, дали ей разрешение проявить недовольство, подхватила Лукреция. - Или он один? Тот, кто соединил все это сегодня в одно и осмелился назвать поучительным зрелищем?
Никколо Макиавелли: Никколо не был таким уж пламенным поклонником подобного рода развлечений, поэтому за игрой приглашенных актеров наблюдал в пол глаза, и к текстам произносимым с импровизированного помоста не прислушивался, лениво болтая со слугами. То, что дело неладно он заметил только когда переговаривающиеся между собой гости вдруг как по команде смолкли и обратили напряженные взгляды на артистов. Молодой человек повторил маневр, но ему потребовалось еще некоторое время чтобы сообразить и понять что же могло так взволновать людей, а когда понял, то чуть было не поперхнулся оливкой до смерти. Нанимая актеров, он очень строго оговорил с ними репертуар, но того, что сейчас предоставлялось на суд публике, изначально там не было. Никколо не любил ничего упускать, и любил если уж не держать все под контролем, то хотя бы быть осведомленным, а сейчас ему выпало с ужасом наблюдать как его тщательно выверенная стратегия разваливается по частям. Вечер, задуманный как новая веха в отношении Рима и Флоренции стремительно грозился обернуться катастрофой. Выплюнув злосчастную оливку, секретарь начал пробираться между гостей, ища глазами посла. Тот тоже должен был заметить что что-то не так. Останавливать актеров было поздно, они уже показали все что могли, а значит выручить их сейчас могла лишь правильная реакция. К счастью посол отыскался быстро. Никколо налетел на него в толпе по счастливой случайности. - Мессер Рафаэль, - молодой человек склонился к самому уху посла. - Вы должны вмешаться, пока не стало слишком поздно. Такого оскорбления нам не простят.
Рафаэль Мальдини: Мессер Рафаэль понимал это и без подсказок, хотя, разумеется, не осуждал Макиавелли за проявленное рвение. У него самого – ведущего во время представления неспешную беседу – слова застряли в горле. Такой низкий намек, да еще в присутствии Его Святейшества и его дочери. И это после того как мадонна Лукреция предоставила им дворец… - Надо выяснить, кто это устроил, - негромкая фраза адресовалась Никколо, дальше Рафаэль обратился уже к стражникам. – Охрана! Схватить богохульников! Флоренция – город добрых католиков и никому не позволит смеяться над Святым Писанием. Дело тут было вовсе не в Библии, но огласить всем, чем намек, изложенный в сцене, мог оскорбить Борджиа, решился бы только самоубийца. Так что, убедившись, что стража, действительно, отправилась ловить несчастных комедиантов – что им вообще в голову взбрело, что их шутка сойдет им с рук! – мессер Рафаэль обернулся к гостям. - Прошу прощения у дорогих гостей за испорченное удовольствие, - голос посла пусть и полный искреннего расстройства, звучал четко и громко, - нет ничего хуже для хозяина праздника, чем позорящие его дурные развлечения. Надеюсь, что суд, обещанный Его Святейшеством для преступников, послужит хорошим уроком для других забывшихся. Теперь Мальдини вполне открыто посмотрел на Александра VI, ожидая его реакции. Либо Папа встанет и уйдет вместе с дочерью, ухудшив отношения с уроженцами Тосканы, либо останется и примет извинения.
Никколо Макиавелли: Под сводами зала поднялся возмущенный ропот гостей. Каждый поспешил как можно громче выразить свое недовольство по поводу бесстыдства актеров, которых несомненно следовало самым жестоким образом наказать. В ожидании скорого суда все обратили свои взгляды на флорентийского посла и понтифика, и только Макиавелли глядел на посеревшие и застывшие от ужаса лица актеров, коим выпала судьба козлов отпущения. Ему было даже немного жаль этих несчастных, но вряд ли он смог бы им чем-то помочь. Дело было сделано. И сколько бы посол не надрывался, вещая про богохульства и осквернение писания, истинную суть уловили и поняли все без исключения. Тем не менее, мессер Рафаэль ясно дал понять, что хочет выяснить кому принадлежала идея исполнить столь безрассудную шутку в адрес Его Святейшества. Никколо и самому было бы интересно узнать, однако исполнить это представлялось весьма затруднительным если все без исключения члены труппы будут преданы наказанию. Вероятнее всего немедленной смерти. Прежде чем прозвучали призывы к страже, государственный секретарь с удивительной ловкостью нырнул сквозь толпу к сцене где в самый последний момент успел перехватить распорядителя представлением. Тот, кажется, тоже начал догадываться в чем была его ошибка, и что за ней последует. - Идите за мной, мессер, - тихо шикнул молодой человек, беря актера под руку и уводя подальше от стремительно развивающихся событий. - Идите и благодарите Бога за то, что я запомнил вас в лицо и, возможно, тем самым спас вам жизнь.
Cesare Borgia: извиняюсь за проволочку, больше не повторится Имеющий уши да услышит. Вечер стремительно утрачивал приятный и непринужденный настрой и, наверное, только слепой, глухой и скорбный умом калека не понял бы более чем прозрачного намека, который скрывался в последней "живой картине". Хотя чего уж скромничать, намек - это все же как правило нечто более тонкое. Тут скорее грубо ткнули пальцем. Вот именно, более тонкое. Как только эта мысль пришла в голову Чезаре, он почувствовал твердую уверенность: все, несомненно, подстроено. Но уж точно не флорентийцами. Они слишком изящны и умны для таких топорных ходов. Да и по лицам хозяев праздника было отлично видно, как отчаянно они пытаются хоть как-то выровнять ситуацию. Притворства, конечно, никто не отменял, но юноша скромно полагал, что немного смыслит в этой сфере. Итак, сейчас как им, там и ему хотелось прежде всего узнать, кто за этим стоит. Чезаре был уверен, что и отец, и сестра желают того же. Стремительно исчез куда-то распорядитель представления, к сожалению, молодой человек не успел заметить куда. Оставалось надеяться, что прохвост не сбежал, и его порядком допросят. Но не самому же гоняться за актеришкой. К тому же, оставался еще один острый вопрос, который предстояло разрешить, и, похоже, никто, кроме него, Чезаре Борджия, этим заняться не собирался. Оно и понятно, образ, который так тщательно разыгрывали отец или сестра, с подобными эскападами никак не вязался. И все же присутствующим не грех напомнить, почему, в числе тысячи прочих причин, не стоит переходить дорогу семейству Борджия. - Мессеры, друзья, к чему такой шум, к чему такая паника. - С обманчиво миролюбивым видом Чезаре поднялся со своего места и, не спеша, проследовал к импровизированной сцене, минуя зрителей, стражников и, в конце концов, флорентийского посла. - Мессер Рафаэль, оставьте самобичевание флагеллянтам. Еще ничего не испорчено, и никому в здравом уме и светлой памяти не придет в голову перекладывать с больной головы на здоровую. У гостей, знаете ли, тоже есть обязательства перед хозяином дома. Мы все здесь взрослые люди, а Вы - человек серьезный, человек высокопоставленный. Не площадной шут, и не обязаны развлекать всех и каждого. Умный человек при любом раскладе найдет способ повеселиться. Верно я говорю? Чезаре говорил и продолжал без спешки приближаться к актерам, пока не оказался рядом с золотоволосой девушкой. Его последняя фраза адресовалась ей. - Я вот, похоже, придумал, как продолжить веселиться. Лицо актрисы, да что там лицо, все ее красивое обнаженное тело, посерело от страха, но все же в ее глазах Чезаре прочитал слабый отголосок надежды, что, возможно, удастся отвертеться, уплатив главным богатством любой женщины, скрывающейся у нее между ног. Она даже позволила себе слабую улыбку. Юноша ласково провел большим пальцем по ее скуле. - Какая у тебя красивая улыбка. - Мгновение спустя его пальцы вдруг сжались, искажая красивый рисунок ее пухлых губ, а в руке сверкнул маленький нож, вылетевший из рукава, как по волшебству. Еще секунда - и вот Чезаре уже прижимает острое лезвие к раскрытому в немому крике рту девушки. - Улыбайтесь шире, друзья, улыбайтесь шире. У нас же праздник. Юноша резко дернул рукой. Острие разорвало мягкую щеку, брызнула кровь. Чезаре с поскучневшим видом оттолкнул девушку, как ненужную теперь игрушку.
Александр VI: Его Святейшество с улыбкой нескрываемого одобрения наблюдал за Чезаре. Да, это его сын. Его плоть и кровь. А жестокость всегда была в крови Борджиа. Что поделать, если ты не будешь жесток, мир тебя растопчет еще на нижних ступеньках лестницы, ведущей наверх, к власти. Но и оказаться наверху еще не все, надо удержаться. А удержаться можно было двумя способами, поддерживая друзей и уничтожая врагов. Что стоила красота этой комедиантки по сравнению с оскорблением, нанесенным Его Святейшеству, его дочери и всей его семье? Ничего, тлен, прах. Прах еси и во прах возвратишься. Зато теперь те, кто заплатил за это представление, знают, что и до них доберется карающая длань понтифика. - Не будем портить вечер из-за этого маленького недоразумения, - Его Святейшество в жесте миротворца поднял руку вверх, словно призывая всех присутствующих преисполниться христианской любви и сострадания. – Давайте веселиться, друзья мои. Как верно заметил кардинал Валенсийский, у нас же праздник! Один праздник сменит другой. Вино сменит вино, Крики сменят смех. Но что есть крики для тех, кто сделал целью своей жизни власть? Ничего. Его Святейшество, не сводя взгляда с сына, нежно пожал руку дочери. Ничего, перед лицом Борджиа. Так было, так есть, и так будет.
полная версия страницы