Форум » Regnum terrenum. Aeterna historia » Несчастье — удобное время для добродетели, 29 июля 1495 года, около полудня. » Ответить
Несчастье — удобное время для добродетели, 29 июля 1495 года, около полудня.
Теодоро Молинари:
Ответов - 17
Теодоро Молинари: В доме говорили шепотом, прислуга шныряла, избегая попадаться на глаза хозяину. Не из боязни, а из-за того неловкого чувства, с которым здоровый человек смотрит на больного. Только заливистый смех Беллины и нарушал траурную тишину. - Как на кладбище, - в разговорах крестилась няня и крепко прижимала к себе вырывающуюся воспитанницу. С того момента, как та неуверенно встала на ноги, покой женщины был забыт. Любопытная малышка залезала всюду и, казалось, была одновременно в нескольких местах, словно у Молинари была не одна, а по меньшей мере пять дочерей. - И уже три дня в беспамятстве... - сквозь думы донеслись до нее слова кухарки. - Бедный, бедный мессер Данте. Предупреждали ведь его, что с норовом кобыла, но разве он послушает. Говорят, голова едва как орех не раскололась. И на хозяина смотреть страшно, он вчера ни с того ни с сего зашел на кухню, сел за стол и молчит. С лица весь черный, мне прямо страшно стало, не хватил бы его удар. Беллина, по малолетству не понимающая о чем шла речь, с интересом рассматривала куханную утварь и уже несколько раз порывалась потрогать то горячий котел, то тянула ручонки к остро наточенному ножу. - Вот, погрызи лучше, - кухарка сунула девочке сухарь и довольная тем, что малышка отвлеклась, продолжила. - Хорошо еще, что рядом с нашим домом все произошло, здесь и уход лучше, и вообще - родные стены. Вот только бы очнулся.. - она горестно вздохнула. - Молиться надо, Бог, может, не оставит. Старая Сара, нянчившая всех детей Теодоро, в ответ шмыгнула носом, красные, в прожилках глаза наполнились слезами: - Он и в детстве шебутной был, одного только и боялся, что за труса прослывет. Мать-то, покойница, душевности необычайной была женщина, многое позволяла. Он только отца и побаивался, уважал. Эх... Пойдем мы, Линучче уже спать пора, а то перегуляет, сразу раскапризничается. А только детского плача нам здесь и не хватало.
Мирелла Грава: Недели, проведенные в обществе Федерико, серьезно повлияли на характер Миреллы и на ее отношение к мужу. Сначала чувство вины за измену разбило уверенность в собственном положении жертвы при деспоте-супруге, а затем загоревшаяся внутри любовь, подпитываемая чужой лаской, заставила пересмотреть взгляд на привычные вещи. Все началось, конечно, с отношения с Беллиной. Малютка-дочка, доверчиво тянущая к ней своим маленькие ручки устыдила ее одной своей бесхитростной привязанностью, а позже пришла и нежность к мужчине, терпящем ее в своем доме. Тогда, почти месяц назад, когда Мирелла все же оказалась дома, скрывая синяки на своей шее, она переступила порог мужниного особняка с намерением искупить перед ним и дочерью свою вину. Пригодились подмеченные знания о привычках Теодоро и его маленьких слабостях, вроде любимого напитка. Вспомнились хитрости, с которыми когда-то делилась ее мать в отношении ведения хозяйства. Мирелла с новыми усилиями продолжила свою борьбу за любовь и уважение ее как хозяйки среди слуг. А с Теодоро ее первой маленькой, но такой настоящей победой, было позволение супруга видеться с дочерью и без его присутствия. И хоть муж продолжал не гореть желанием ее видеть, но женщина не отчаивалась и радовалась самой перемене атмосферы в доме. Красивые и вызывающие наряды хозяйки сменились строгими и добродетельными, но подчеркивающими цвет ее глаз, длину шеи, хрупкость запястий. Часы жалости самой к себе ушли, вместо этого молодая женщина с головой погрузилась в ведение хозяйства, а к своему очарованию прибегала разве что когда следовало уговорить торговца самым вкусным мясом в Риме продавать им свой товар по незавышенным ценам, да и то постоянно держа себя в рамках приличий. Ее горячая вовлеченность в дела семьи Молинари обернулась против нее, когда произошло несчастье со старшим сыном Теодоро: очень сложно мыслить хладнокровно, продолжая вести дом и организовывать должный уход за больным, когда сердце сжимается от страха и боли, принимая страдания супруга за собственные. Эти три дня с момента трагедии пронеслись слишком быстро. Как-то Мирелле удалось успеть пригласить к ним в дом жену Данте с детьми и надлежаще подготовить для них комнаты, посчитав, что в горе семье стоит быть единой. Однако, ее невестка рассудила по-своему, оставив детей на попечение слуг и своей матери, приехала ухаживать за мужем в одиночестве. Возможно, Мирелла и не стала бы заострять на этом внимание, но поскольку жена Данте не столько помогала, сколько упивалась своим горем, рыдая так много, как будто уже хоронила мужа, то хозяйка дома, не сильно отличавшаяся от невестки по возрасту, решила все же настоять на своем мнении. Так же Мирелла полагала, что наличие внуков в доме сможет немного отвлечь и Теодоро, но невестка уперлась в своем решении, что ее детям здесь делать нечего. И, наверное, в любой другой ситуации Мирелла бы сдалась, но ее все больше беспокоил собственный супруг. И так немногословный, Теодоро, казалось, замкнулся в себе окончательно. Успевшая достаточно узнать характер своего мужа, Мирелла предполагала, что тот, чувствуя свое бессилие помочь дорогому ему ребенку, замкнулся в своем горе, не позволяя при этом никому увидеть свою слабость. Женщина не сомневалась, что такое поведение дурно отражается на здоровье ее мужа, а становиться сейчас вдовой она отказывалась, а значит, нужно действовать: чем угодно, но заставить мессера Теодоро выговориться и, если не поделиться, то выместить свою злость и боль на ком-то. Приняв решение, она не стала откладывать его воплощение в долгий ящик и отправилась в кабинет к мужу, зная, что сейчас он там один. Женщина постучалась и позвала из-за двери: - Мессер Теодоро, это Мирелла. Позвольте войти, мне нужно обсудить с вами один вопрос.
Теодоро Молинари: Положив голову на скрещенные руки, Теодоро забылся беспокойным сном. После волнений последних дней его сморило прямо за столом, но страх за жизнь первенца был настолько велик, что даже от тихого голоса он проснулся. - Мирелла? - первая мысль была о страшном, но слова жены немного успокоили. - О чем ты? Что мы сейчас можем обсуждать? Весь в раздумьях о судьбе перверца, Молинари и не пытался казаться вежливым. Эти дни его волновала лишь судьба сына, и дела, которыми ему пришлось все-таки заняться, не могли отвлечь от ощущения надвигающейся беды. И все-таки сейчас Мирелла не заслужила грубости. Те многие часы, которые он проводил у постели раненого, Теодоро не обращал ни на кого внимания, и только сейчас с удивлением осознал, что одной из молчаливых теней, ухаживающих за погруженным в беспамятство Данте, была его жена. - Если ты о хозяйстве, то решай сама, я тебе верю, - уже мягче произнес он и, отвернувшись, добавил. - А я хочу побыть один.
Мирелла Грава: Грубость мужа не смутила Миреллу, что-то подобное она от него и ожидала, а вот слова о хозяйстве согрели. Она даже сама не ожидала, насколько приятной будет услышанная от супруга похвала ее усилиям. Сразу захотелось кивнуть и послушно оставить Теодоро в одиночестве, как он того желал, но нельзя. Мирелла здесь только для его блага, и пусть она его сейчас разочарует своей настырностью, но главное, чтобы ее настойчивость помогла ему. Вместо того, чтобы уйти, плотно затворив за собой дверь, женщина шагнула через порог, подошла к столу, обогнула его и встала совсем близко к мужу. Вблизи даже неверный свет, еще поступающий из окон, не смог скрыть темные круги под глазами Теодоро. Он как будто постарел за эти эти несколько дней и стал выглядеть много старше своего настоящего возраста. "Как же это ужасно, когда наши дети болеют, а мы ничем не можем им помочь. И это никак не меняется с течением возраста. Что было бы со мной, случись подобное с Беллиной? О, Господи, защити и не допусти такого никогда с моей малюткой. Позволь настрадаться за нее..." - Мессер, я прошу прощения, но все же не могу не тревожить вас. Мне очень нужна ваша помощь. Это касается детей мессера Данте. Я уверена, что их надлежит привезти сюда, чтобы все были вместе, одной семьей. Я уже приготовила для них комнату, но их мать наотрез отказывается их привозить. И меня она не слушает. Но если вы что-то скажете об этом, Велии придется послушаться. Пожалуйста, мессер, помогите мне.
Теодоро Молинари: Некоторое время Молинари с недоумением смотрел на жену; сейчас он был далеко от всех этих проблем. С рождением Беллины внуки ушли в тень, и хотя как и положено деду он не забывал баловать их подарками, но разве может это сравниться с его любовью к дочери. Он старался любить ее за двоих - за себя и ее мать, раз та считала девочку обузой. Правда, справедливости ради, он замечал, что в последнее время Мирелла стала мягче, но, наученный горьким опытом и годами жизни врозь, не слишком верил этим переменам. Надолго ли ее хватит? Он не забыл брошенных в сердцах слов и часто, когда думал, что жена не видит, искал в ее чертах следы прежнего безумия. Теперь он избегал всяческих прикосновений, препочитая искать забвение в объятьях так называемых падших женщин. Пусть они продавали себя за деньги, но поступали куда честнее, не требуя ничего сверх обещанного и отрабатывая каждую монету. Порой он задумывался над тем, чтобы снять небольшой дом для сговорчивой девицы, но так и не смог решить, кто из его случайных подруг мог бы стать постоянной любовницей. Да и покупать иллюзию домашнего тепла тоже не хотелось. И вечерами он по-прежнему спешил к себе, забавами с дочерью заменяя себе общение с женой. - Прости, я задумался, - спохватился Молинари, когда молчание стало почти гнетущим. - Может, она и права, сейчас здесь не место для детей, - теперь и он увидел бледность осунувшегося от усталости лица. - Да и выдержишь ли ты? От Велии сейчас мало проку, а у тебя появятся новые заботы. Он был разочарован в невестке, и, как ни странно, прорвалось это в разговоре с Миреллой. Пожалуй, они в первый раз за многие месяцы обсуждали что-то более важное, чем выбор блюд к ужину. Да и вообще хоть что-то обсуждали. - Хотя это могло бы ее отвлечь. Вряд ли ее слезы помочь, пусть бы тогда занялась детьми, - подумав, нехотя согласился он. - Она - хорошая мать, в этом ей не откажешь. Передай ей, что я настаиваю на том, чтобы мои внуки были в моем доме. Показалось или нет, но в глазах Миреллы таилось сочувствие. Как странно было стоять с ней настолько близко, насколько могут стоять рядом мужчина и женщина. Цветочный аромат духов смешался с горечью лекарств. "Наверное, она только от Данте", - подумал он про себя и с невольной благодарностью за ее понимание негромко добавил: - А теперь иди, девочка. Если Велия заупрямится, пришлешь ее ко мне.
Мирелла Грава: Пауза затягивалась, а Мирелла поймала себя на том, что радуется запаху Теодоро, к которому на этот раз не примешивается ни один чужой женский аромат. То, что Молинари обращается за удовольствием к другим женщинам, не было тайной для его жены, но она не считала себя в праве как-то обижаться по этому поводу, сама во всем виновата. Внушало надежду лишь то, что одежда мессера Теодоро после таких визитов носила на себе отпечатки разных ароматов, а не одного единственного. Впрочем, и это мало бы чего изменило, с ее супруга впору было писать трактат "как надлежит быть идеальным отцом для маленькой дочери", и винить такого мужчину в желании немного тепла для себя просто кощунство. И все же его близость взволновала Миреллу, ей даже пришлось прикусить щеку изнутри, дабы вернуться на землю от пустых надежд. Рассуждения Теодоро успокоили, именно что-то подобное она и подразумевала. Ожидаемо уколола похвала Велии как матери, но оно оказалось сглажено вырвавшимся именно наедине с ней неудовольствием ее поведением. А вот ласково называть ее девочкой и обещать помощь, если она не справится, оказалось для Миреллы слишком. Можно очень долго быть сильной, когда по-другому нельзя, но не дать себе послабления, когда кто-то сильный обещает поддержку, это невыполнимо. И молодая женщина поддалась чувствам, качнулась грудью к мужу, прильнула к нему на один вдох, но быстро отстранилась, смущенно негодуя на себя. - Простите, мессер Теодоро, забылась. Спасибо, что выслушали и помогли, - пряча взгляд, Мирелла выскользнула из кабинета, осторожно закрыв за собой дверь. Спустившись на кухню, она убедилась, что все почти готово для вечерних процедур мессера Данте, распорядилась позвать к ней Велию и оставить их вдвоем, а сама достала морковь и стала ее мелко резать. Когда невестка соизволила спуститься, Мирелла уже выжимала через ткань морковный сок. Не отрываясь от процесса, хозяйка дома передала ей слова Теодоро. К сожалению, Велия все равно заупрямилась, и ее молодой свекрови пришлось отложить в сторону свои дела и внимательно посмотреть ей в глаза. - Послушай, Велия. Тебе и я, и мой супруг, отец твоего мужа говорят одно и то же, но ты продолжаешь настаивать на своем. Нет, я даже тебя понимаю. Очень хорошо и вольготно, когда ты предстаешь самой уязвимой, тебя все жалеют, заботятся, сочувствуют... Но не пора ли взяться за ум? Этому дому, в котором сейчас находится твой болеющий муж очень нужен повод встряхнуться. Мессер Данте будет слышать голоса своих детей, тебе волей-неволей придется перестать без конца рыдать, Беллина познакомится с племянниками, да и моему супругу это может пойти на пользу. Так что будь добра, напиши своей матери записку, пусть к завтрашнему вечеру твои дети уже будут здесь. Устроить их здесь и присмотреть за ними я тебе помогу. Поняла? Согласна? Видимо, Мирелла была достаточно убедительна, так как Велия лишь покорно кивнула и даже пробормотала что-то, похожее на извинение. Последнее Грава не интересовало вовсе. - А что ты делаешь? - не удержалась от любопытства невестка. - Это морковный сок, он полезен при упадке сил и напряжении. О твоем муже мы позаботились, теперь нужно побеспокоиться о моем. Мирелла достала замотанный в ткань кувшин, и налила оттуда еще горячей бледно-желтой жидкости, додавила морковь и отрезала от бруска кусок застывшего меда с орехами. Составив все это на поднос, подхватила его и понесла обратно к кабинету супруга. Вряд ли он жаждет ее видеть, но своего она добиться пока не успела. - Мессер, это снова я, - произнесла Мирелла, входя. - Это все для вас. Когда-то вы позаботились о том, чтобы у Беллины была мать. Сейчас моя очередь побеспокоиться о ее отце. Ваши внуки будут здесь завтра к вечеру, и вам тем более понадобятся силы. Пожалуйста, попробуйте все мною принесенное и скажите, что вы готовы пить по три раза в день. Конечно, вы можете мне не доверять, но тогда согласитесь встретиться с доктором и выслушать его назначения... - выпалив все это на одном дыхании, Мирелла расставила все на столе перед супругом и только тогда рискнула взглянуть в его лицо.
Теодоро Молинари: Теодоро, удивленный нежданным порывом, смотрел вслед Мирелле. Когда же за ней закрылась дверь - не захлопнулась, а именно осторожно затворилась, тяжело опустился обратно в кресло. Сон ушел, но голова оставалась дурной, неподъемной. Он разложил документы, но так и не смог вчитаться, с таким же успехом можно было разбирать арабскую вязь; он не успевал добраться до конца абзаца, как забывал начало. Промучившись какое-то время и решив, что толку от этого нет никакого, он отложил бумаги в сторону и, сцепив в замок руки, подпер ими подбородок. За эти три дня он словно постарел на десятки лет. Еще вчера было гонцом отправлено письмо младшему сыну, но при самом благоприятном раскладе тот сможет приехать не раньше, чем через две недели. - Данте может не дожить... - первый раз вслух себе признался. Лекарь, пряча глаза, говорил, что есть надежда, что Данте еще молодой, должен справиться, но, убеждая, избегал смотреть в лицо. Погрузившись в невеселые думы, Молинари не сразу заметил, что в комнате не один. - Я не хочу есть и мне не нужен врач, - злясь непонятно на что, резко ответил и охнул - все внутри скрутило жгутом. "Когда я ел последний раз? Вроде бы вчера... или это было позавчера?" - попытался вспомнить и понял, что чертовски голоден. Мед подтаял в теплом помещении и сквозь янтарную прозрачность просвечивали орехи. Мирелла так и не выпустила из рук подноса, хотя было видно, что ей тяжело. Не решается? Боится? Теодоро сгреб бумаги в сторону: - Поставь сюда, что надрываешься? На подносе стояла только одна кружка - значит, жена не настаивала на своем обществе, и то ли из благодарности за эту деликатность, то ли из-за того, что решено без него, хмуро добавил: - Я один есть не буду. Пошли кого-нибудь на кухню, пусть тебе принесут приборы. И еще что-нибудь более существенное.
Мирелла Грава: Было очень странно и немного грустно заметить, что мужнин гнев больше не страшит, к нему просто привыкаешь, а внутри холодеет от беспокойства за него. В последние месяцы, наблюдая исподволь за Теодоро, Мирелла хоть и помнила об их разнице в возрасте, но успела убедиться, что ее супруг отнюдь не стар. Он не жаловался ни на какие боли, не предъявлял прислуге странных требований, даже не показывал, что он устал. А теперь вдруг не смог сдержаться, значит дело совсем никуда не годится. "Как же плохо, что он не желает обратиться к врачу, ну ничего. Справлюсь. Хорошо еще, что я держу этот поднос, а то бы не смогла не кинуться к нему. Вряд ли Теодоро бы одобрил. Да он мне даже и не поверил бы наверняка." Женщина составила принесенную посуду с подноса на стол, расставила перед мужем. - Сейчас распоряжусь, мессер. Вот только я принесла не еду, а лекарства. Это настой ячменного солода, - Мирелла пододвинула чашку с горячим напитком чуть ближе к Молинари. - Он помогает восстановить силы в моменты серьезных напряжений. Это морковный сок, с ним вы будете меньше уставать. И орехи с медом также помогают при переутомлении. Может быть попробуете? А я сейчас вернусь. Она удалилась в коридор, чтобы позвать служанку и распорядиться как можно скорее принести две тарелки бульона, пирогов с капустой, но не в коем случае не подгоревших , и кувшин подогретого вина. Вернувшись обратно, Мирелла посчитала нужным предупредить супруга о ее выборе блюд: - Мессер, когда все принесут, пожалуйста, не удивляйтесь. Вы давно не ели, и не всякая пища сейчас подойдет.
Теодоро Молинари: Молинари взял кружку с отваром, втянул идущий дымок и поморщился. Похоже пахло от запаренного овса, который зимой давали лошадям. - Это не мне нужны лекарства, - произнес он в пустоту, но все-таки осторожно пригубил напиток. Не успевший остыть напиток обжег небо, Теодоро поперхнулся, закашлялся. Морковный сок пришелся как нельзя более кстати – охладил огонь во рту и перебил весьма своеобразный вкус ячменного солода. Как на конюшне… И вновь мысли потекли по уже привычному: если бы лошадь была смирной, если бы там не лежал этот камень, если бы… Но жизнь не терпит сослагательного наклонения. Он слов Миреллы Молинари вздрогнул, на какое-то время он ушел в прошлое, и даже негромкий голос жены набатом вторгся в его воспоминания. Запыхавшаяся служанка быстро накрыла на стол. В кабинете непривычно запахло едой. Потом на кухне еще долго судачили, раз за разом вытягивая из девушки все новые подробности – кто где сел и кто что сказал. Последнее время в доме только и говорили, что о несчастье с молодым хозяином, теперь же прислуга была рада хоть немного забыть о скорбной теме. Теодоро чувствовал себя неуютно. Обычно их с Миреллой разделял большой обеденный стол, сейчас же они сидели тесно, так, что их локти едва не касались друг друга. Он привык избегать общества жены, и сейчас очень удивлялся тому, что сам попросил ее остаться вместе с ним. - Как ты думаешь, Данте выживет? – неожиданно для себя задал он вопрос и застыл в ожидании, словно от ответа зависела жизнь сына.
Мирелла Грава: - Его здесь очень ждут, - не колеблясь, негромко, но очень уверенно проговорила Мирелла. - А ваш сын не из тех, кто бежит от ответственности, - в голосе женщины полупрозрачным крылом бабочки мелькнула гордость за старшего ребенка мужа, но проявившись, она словно спугнула ее словоохотливость. Мирелла опустила взгляд. Этот неширокий стол, нехитрые блюда, кабинет супруга, в котором она лишняя. Зачем она ему за этим столом? Просто лишь бы не быть в одиночестве? Кто она такая, чтобы судить о таких вещах: будет ли жить его любимый первенец? - Не слушайте меня, мессер Теодоро, - с болью от собственной бесполезности, низко опустив голову пробормотала женщина. - Ничего я не знаю. И об этом... - Мирелла не была в силах произнести сейчас вслух слова "жизнь" или "смерть", - вообще не думаю. Я могу лишь делать все, что в моих силах. Ну и, совсем по-женски, пытаться услышать, что сказало бы материнское сердце. Она сжалась, как будто не сама пришла сюда помочь мужу, а не сумела больше быть одной с разрывающем сердцем совсем не чужим горем. И поглядев на себя со стороны, встряхнулась. Сжала губы, выпрямила спину. И совсем иным голосом, твердо заговорила: - Я могу ошибаться, но заблудившейся душе будет легче найти дорогу в привычный ему дом. Даже мое безумие не сумело убить спокойствие и основательную уверенность мессера Теодоро Молинари, достойного и мудрого мужчины, который своей энергичностью всегда легко соперничал со своими сыновьями. Я потому и дергаю Велию, что запомнила ее как вечно хлопочащую о каких-то мелочах и снующую по дому, а вовсе не разводящую вокруг себя сырость матрону. Ведь если все будет похоже на то, как было раньше, и сомнений о том, правильно ли выбран путь домой не будет.
Теодоро Молинари: Как иногда плохо быть главой семьи; когда твое слово – последнее, мнение – решающее. И все смотрят на тебя и ждут чуда. А ты – всего лишь человек. И не у кого искать сочувствия, потому что для всех подушка, в которую плачутся, ты сам. - Мне врач сказал, что Данте еще повезло. Основной удар пришелся на затылок, упади он на этот камень виском, сейчас Велия надела бы вдовьи одежды. Теодоро откусил от пирога, но словно прожевал бумагу – воистину, отвар Миреллы был чудодейственен, уж его-то послевкусие он до сих пор ощущал. И никакая капуста не в силах перебить этот запах. Именно это размышление и отвлекло буквально на пару мгновений, только поэтому Молинари не сразу перебил жену. - Не так давно ты была иного мнения, - сухо ответил. – Не стоит говорить того, что не думаешь. Я благодарен за поддержку, признателен, что ты взвалила на себя заботы о невестке, но совсем не жду подобного подвига. Мы с тобой обо всем договорились, и вроде бы тебя все устраивало. Я не вмешивался более необходимого в твою жизнь, ты не лезла в мою. Тебе совсем необязательно играть роль восхищенной мужем жены, я тебя о том не прошу. Не утруждай себя ненужными словами и давай просто поедим. Он протянул ей бокал с вином и сам вложил в руку: - Выпей, ты слишком бледна. И, пожалуй, тебе нужно выспаться, ты просто с ног уже валишься. Я скажу, чтобы сегодня тебя не беспокоили.
Мирелла Грава: Не то. Не так. Не здесь. Разве можно палить в далекую цель с завязанными глазами и попадать? Кажется, у Миреллы нет выхода, и ей придется этому научиться. Подобранные слова неуместны? Ничего, подберет еще. Не верят, что она могла измениться? Ну так еще слишком мало времени прошло. А когда будет достаточно? Да одному только Господу известно. Может и не успеет она этого дождаться. Но не в этом ее цель. Теодоро видит, замечает, оценивает. Вот, даже хвалит. А что делает это как будто ему совсем ненужный шестой пуд овса приносят, так чего обижаться-то? - Раз вы желаете, чтобы я молчала, я повинуюсь, - Мирелла опустила взгляд, пряча румянец, ярко проступивший на ее бледном лице из-за соприкосновения пальцев, глотнула вина. "Как девственница, право. Что за глупости. Нельзя! Не об этом надо думать. Если я так и буду молча есть, то своей цели не достигну. Теодоро снова железно держит себя в руках. Не этого я желала." Вздохнув, женщина сделала виноватое лицо. - Простите, все же не могу не спросить: а признавать заслуги моего супруга мне запрещено? Или это приравнивается к посягательству на ваше личное пространство?
Теодоро Молинари: - Твои слова несколько запоздали, не находишь? - он залпом выпил подогретое вино и тут же налил себе еще бокал. Сейчас Теодоро готов был говорить о чем угодно, лишь бы хоть на какое-то время забыть о том, что его первенец лежит при смерти. В другой бы момент он бы просто встал из-за стола, не желая выслушивать ложь, но лучше иллюзия тепла, чем холодное одиночество. Ночные бдения у постели Данте не могли пройти бесследно, и Молинари очень хорошо ощущал каждый прожитый год. - Что касается материнского сердца, так оно очень долго молчало, и я рад, что ты, наконец, открыла его для Беллины, - от выпитого глаза слипались, но это была та усталость, которая все равно не дала бы уснуть, – и что при живой матери наша дочь не будет сиротой. Но не стоит меня уверять, что вдруг ты начала замечать и во мне что-то хорошее. Он был резок и, понимая, что просто сорвался, дотронулся до локтя Миреллы. - Как бы то ни было, я остаюсь твоим мужем, - прикосновение было кратким, почти неуловимым. – Что касается моих заслуг, то ты слишком неожиданно их вдруг признала. Оставь свое восхищение для кого-нибудь другого, я уже достаточно пожил, чтобы на склоне лет начать верить в чудеса. И Теодоро резко, расплескав вино на себя и на платье жены, отставил бокал в сторону.
Мирелла Грава: Слушать высказываемые претензии намного спокойнее, чем пытаться прочесть их во взгляде, невольно преувеличиваешь их размер. Теодоро, казалось, не менял своих взглядов. Снова на первом месте у него Беллина, но теперь его супруга с ним солидарна. И только потом из уст уставшего, вымотанного мужчины прорываются слова, о которых Мирелла не может подумать иначе, чем как об обиде. Мол, не оценила сразу, не ценила все эти годы, значит, ты просто не способна разглядеть моих достоинств. И как будто не одна Мирелла по-детски в их супружеской паре хотела беспричинной любви, не за что-то, а безотносительно всего. И это было так честно, и правильно, и нужно увидеть Мирелле, разглядеть в своем муже не идеального и неошибающегося, а тоже человека, со своими несовершенствами и надеждами, мечтами и сомнениями. И женщина подумала, что если это правда, то значит и она, много в чем провинившаяся, может дать что-то хорошее супругу, хотя бы просто убедить его, что можно прозреть и влюбиться. Мирелла скомкала в руке льняную салфетку и стала спасать одежду мужа от пятен вина. Капля на рукаве, так близко к запястью. Плотно прижать чистую ткань, с силой вдавить, вынуждая впитывать еще горячий напиток. Пятно на бедре. Здесь уже аккуратнее, уверенно и ловко, с нажимом, почти поглаживая. Не останавливаясь, поднять взгляд, и совсем неторопливо переместить ладонь с салфеткой мужчине на грудь, продолжая смотреть в глаза. "Ты остаешься моим мужем? Так?" Мирелла приблизилась и прижалась губами к его рту. "А теперь можешь отталкивать. Знай, ты нужен мне больше, чем я тебе."
Теодоро Молинари: При первом прикосновении Молинари едва не вздрогнул, но все-таки остался недвижим, убеждая себя, что глупо шарахаться от обычной заботы жены об одежде мужа. И когда Мирелла склонилась, чтобы убрать пятна с брючины, запретил себе даже на мгновение забыться, он не мог допустить предательства собственного тела. Взгляды встретились, но молчаливый диалог был понятен обоим. - Ты остаешься моим мужем? - Я никогда и не прекращал им быть. - А теперь можешь отталкивать. - Зачем? Разве ты не жена мне? - Ты нужен мне больше, чем я тебе. - Не лги хотя бы себе. Я не верю тебе, я не хочу тебе верить… Ты опоздала, малышка. Теодоро хотел отвернуться, но поцелуй был деликатным, робким, таким, какой он и ждал в их самую первую ночь. И он не отстранился. Слишком многое случилось, он хотел забвения и знал, где его найти. - Только ничего не говори, - дыхание в дыхание прошептал, - молчи. Это не было поцелуем страсти, так человек, спасаясь от зноя, ищет тень. Дверь бесшумно открылась, служанка, придерживая обеими руками блюдо, принесла жареное мясо. Вот это новость. Девушка едва не выронила свою ношу, увидев две тени, слившиеся в одну. Благо, петли недавно смазали, ничего не скрипнуло, когда она со всей осторожностью затворила за собой дверь. …Взгляд упал на забрызганный рукав. Красные пятна от вина напомнили засохшие, побуревшие от крови на рубашке Данте. Как он мог даже на краткий миг забыть о сыне? Как он посмел пожелать хоть немного об этом забыть? И чувство стыда, и негодование на самого себя. Теодоро отпрянул, не глядя жене в глаза. Кто знает, что он в них увидит? И меньше всего ему хотелось увидеть в ее взгляде торжество.
Мирелла Грава: "Не нужно мне верить. Просто располагай мной. Зови, если мной можно воспользоваться..." Мирелла откликнулась на поцелуй мужа осторожно, боясь выдать свою радость, смиряя и ее, и себя, чутко отвечая на каждое касание, но не позволяя себе ничего кроме почти целомудренных объятий с супругом. И все же она где-то ошиблась. Теодоро отстранился и, видимо, не желал видеть женщину, отвлекавшую его. А от чего? От мыслей о первенце, конечно, о чем еще мог думать Молинари в эти дни? Мирелла встала, закутываясь в уколы совести, сожаление и недовольство собой и уже почти собралась оставить мужа в покое, как остановилась посередине комнаты, и заговорила, не поднимая взгляда: - Мессер Теодоро, простите... Я только хотела попросить вас... Если это возможно, позвольте Велии побыть сегодня ночью с мессером Данте одной. Завтра здесь уже будут их дети, и она не сможет выразить перед супругом всю свою грусть. Если вы чего-то опасаетесь, я послежу за ней и не позволю выйти за рамки. А отдохну, как вы сказали, тогда завтра. Разумеется, Мирелла беспокоилась не о чувствах Велии, а лишь надеялась, что Молинари хотя бы одну ночь проведет в своей постели, и, может быть, его организм окажется мудрее разума и заставит своего владельца забыться сном.
Теодоро Молинари: Избегая смотреть на жену, Теодоро молча кивнул. Если бы сейчас она попросила золотые горы, наверное, и тогда бы он согласился, лишь бы не встретиться с ней взглядом. - Пусть комнату для внуков подготовят рядом со спальней Беллины, так будет проще. Гобелен на стене внимательно выслушал пожелание, от сквозняка всколыхнулся, видимо отвечая. Кувшин с недопитым вином – тоже не самый худший слушатель, и следующие слова Молинари адресовал уже ему. - Велия – взрослая женщина, и вполне может сама позаботиться о себе, тем более, что сегодняшнюю ночь доктор обещал провести в нашем доме. Ты распорядись о том, чтобы его накормили… И вообще. Можно считать, что каждое его приказание исходит от меня. Что бы он не потребовал, он должен это получить в самые кратчайшие сроки. …Уже после ухода Миреллы Теодоро подошел к окну и долго смотрел на улицу. Если бы он не знал своей жены, то мог бы поклясться, что видел в ее глазах не просто сочувствие. Но что бы там ни было, сейчас не время о том думать. На столе остывали остатки трапезы…. Эпизод завершен
полная версия страницы