Форум » Regnum terrenum. О tempora! O mores! » Наполняя чашу - лей до краев. 3 июля 1495 года. Рим. » Ответить
Наполняя чашу - лей до краев. 3 июля 1495 года. Рим.
Cesare Borgia:
Ответов - 22, стр:
1 2 All
Cesare Borgia: Чезаре задумчиво провел пальцем по тщательно выписанной на стене белокурой пряди. Фреска, изображающая святую Екатерину, еще не была закончена, но кардинал Валенсийский уже сейчас мог сказать, на кого она будет похожа. Бернардино Пинтуриккьо знал, как угодить понтифику, и не ходил далеко в поисках моделей. На суету слуг, готовящих покои в апартаментах Борджиа для герцогини Пезаро, он посмотрел только мельком. Еще, он это знал, такая же суета сейчас на кухнях. Лукрецию ждали. - Вы как будто уверены, что Лукреция останется с нами надолго, отец. Отвернувшись от фрески, Чезаре внимательно взглянул на отца, начиная привычную с детства игру: догадайся о чем думает Родриго Борджиа. С годами, надо отдать должное старшему сыну понтифика, у него это получалось все лучше. Возможно, дело было в том, что они были похожи, возможно, в старании молодого кардинала. Сейчас он кожей чувствовал радостное возбуждение отца. Он и сам был счастлив увидеться с сестрой, но его чувства и желания это только его чувства и желания. А вот чувства и желания Александра VI… о, они правили этим миром. Чезаре мечтал о такой власти, противился он только тому, чтобы получить ее через церковь. Жестом, который выглядел со стороны вполне естественно, а в самом кардинале будил давнее раздражение, сын понтифика провел рукой по тонзуре. Ничего. Не лишай – зарастет. Дайте только время. Отстранено посмотрел на кардинальский перстень, блеснувший на сильной руке. - Такие приготовления! Я видел, спальню сестры полностью обновили. Право же, вы хорошо сделаете, если оставите герцогиню в Риме, без ее красоты этот дворец пуст. Жаль только у Лукреции могут быть свои пожелания. Глубокий голос Чезаре разносился по покоям вольно и бесстрашно. Еще не хватало понижать голос там, где ты хозяин, а взгляд не отрывался от лица понтифика, подмечая каждое движение мысли, отражающееся на этом высоком лбу мыслителя и гедониста. - Что же, отец? Может быть, нам ждать и приезда Хуана? Вопрос отнюдь не праздный, но задан был он тоном легким и вполне себе невинным. Пока что, Чезаре предвкушал это, Рим, Лукреция и отец будут принадлежать ему, но стоит появиться герцогу Гандии, как их станет двое. А двое это уже слишком много. Слишком.
Александр VI: «Я считал дни до приезда Лукреции», - признался себе Александр VI, любовно поглаживая богатую венецианскую парчу. Его девочка сошьет себе из этой роскоши платье, или плащ, что захочет. Понтифик не возражал бы, даже если герцогиня Пезаро приказала бы вымостить бесценной тканью улицы Рима, чтобы дойти до дворца, не испачкав башмачков. Лукреция возвращалась. Именно так он чувствовал, именно этого хотел. Не собралась в гости, проведать отца и братьев, а именно возвращалась. Объяснить, почему так, он бы не смог, поэтому только раздраженно дернул плечом на слова старшего сына. Насколько проще было с Хуаном. Тот, не отрекаясь от своих желаний, даже самых малых, со спокойной душой позволял остальным иметь свои. Чезаре же был слишком проницателен. Прекрасное качество для служителя церкви и сына понтифика, но не тогда, когда темные глаза сына так пристально смотрят на отца, словно пытаясь прочесть, что у него на душе. Как это ни странно звучит, Его святейшество и сам не хотел знать, что у него на душе. Он был счастлив приезду дочери, это знали и видели все, это и должны были все знать и видеть. - Лукреция останется с нами так надолго, насколько захочет, - сдержано произнес он, провожая взглядом слуг, несущих в опочивальню герцогини новый балдахин из нежно-голубого бархата, расшитого серебром, и подушки ему в тон. Его девочка будет выглядеть ангелом, когда ее белокурые пряди раскинутся по покрывалу, отделанному императорским горностаем. - Но все же я не вижу причин, отчего бы ей не задержаться в Риме. Я давно не видел свою дочь, да и Ваноцца истосковалась по ней. А еще, брак со Сфорца становился все менее выгоден для Борджиа. Но об этом понтифик предпочел умолчать. - Если ты хочешь первым встретить сестру, Чезаре, то поторопись. Езжай, и привези нам нашу красавицу Лукрецию. И пусть этот дворец снова наполнится счастьем, как чаша вином. Упоминание о Хуане больно царапнуло по сердцу Его святейшества, но он предпочел оставить этот вопрос без ответа, повелительно махнув Чезаре рукой. - Иди же! Солнце уже встало. Хуан. Как ты мог так поступить со мной, как ты мог так поступить с Лукрецией? Но видит бог, я люблю тебя, негодный, дрянной мальчишка, так похожий на меня. Люблю, и готов простить все. Тем более те грехи, которыми уязвлен сам.
Cesare Borgia: Какое лаконичное и ясное распоряжение. Ступай и привези. Чезаре скрыл улыбку, низко поклонившись отцу и вышел, оставив понтифика наедине с его мыслями. Верил ли он в любовь Родриго Борджиа к дочери? Разумеется. Они все любили Лукрецию, любили, баловали, оберегали по мере сил. Но горячая любовь понтифика к дочери не помешала ему устроить ей несколько помолвок, а потом и свадьбу со Сфорца, как только она вошла в брачный возраст. И эта же горячая любовь, Чезаре знал, не помешает отцу снова распорядиться дочерью так, как он сочтет необходимым для блага семьи и процветания Рима. Хорошо это или плохо? Кардинал Валенсийский пожал плечами. Это жизнь. Она не может быть хорошей, или плохой. Ты можешь быть победителем или проигравшим, на этом все. Лошади горячились, встряхивая гривами и пробуя копытами на прочность брусчатку двора. Вооруженный эскорт (отнюдь не лишняя предосторожность) ждал только приказа Чезаре отправиться в путь. Сам кардинал Валенсийский (ни осанкой, ни нарядом не напоминавший, впрочем, духовное лицо) готов уже был сесть в седло, когда его окликнули. - Мессер Чезаре, Ваше преосвященство! - Анжело Порта! Кардинал снял перчатку и обменялся с подошедшим крепким рукопожатием, с улыбкой глядя в открытое лицо подошедшего мужчины. Один из тех, с кем просто приятно иной раз просто поговорить, не прикидывая в уме выгод от такой беседы. Честный, веселый. Не так давно обременивший себя молодой женой и до смешного довольный своей жизнью. Воистину, счастье в простоте. - Как хорошо, что я успел! Мессер, прошу вас о милости. Не возьмете ли вы с собой в дорогу мою сестру, Аурелию? Я отправляю ее в монастырь Пречистой девы на Холмах, она хочет пожить там до свадьбы. - Охотно, Анжело. А что ты сам, не присоединишься к нам? Анжело смутился. - Жена на сносях, Ваше преосвященство. Боится оставаться одна. Кардинал Валенсийский усмехнулся. - Жаль. Мне пора, мессер счастливый муж. Не волнуйся за свою сестру, довезу до монастыря. Отмахнувшись от благодарностей, Чезаре вскочил в седло. Кортеж тронулся. За воротами замка ждали носилки с сестрой Анжело, на них сын понтифика бросил равнодушный взгляд. Да и что там могло быть, за этими занавесками такого, чего он раньше не видел?
Аурелия Порта: "Лелия", - громко, нараспев звала ее обычно мать, растягивая все гласные, и ее имя становилось сразу длиннее, звонче и весомей. Становилось не до прыжков, бега или других глупостей. И теперь, когда она сомневалась в чем-нибудь или чувствовала неуверенность, то вызывала в памяти материнский голос, зовущий ее. "Лееелииийааааа". Сейчас Аурелия сомневалась настолько сильно, что этот далекий, через года ее зовущий оклик, не помогал. О своих сомнениях она не могла поговорить ни с кем - ни с братом, ни с его женой, ни с подругами. Анджело уже все решил и нашел ей мужа, которого Аурелия, как и полагается, уже видела, но всего однажды. Брат сказал, что тот остался доволен, так же как и его мать, видевшая возможную невесту сына несколько раньше его и, если честно, уделившая ей гораздо больше времени. Аурелии показалось, что понравиться будущей свекрови было важнее. Та долго и придирчиво ее оглядывала, задавала разные вопросы и пялилась на ее грудь так, как никто и никогда. Аурелия решила, что это еще неприятнее, чем скользкие взгляды мужчин. Она представляла себе, что та будет так же смотреть на нее потом каждый день, расспрашивать обо всем, и ей становилось противно. Будущий жених не вызвал никаких чувств. Даже любопытство сразу замолчало, как только он подошел к ней и она почувствовала чужой, мужской, показавшийся ей очень неприятным запах. С тех пор и стала в ней крепнуть уверенность, что она создана для того, чтобы стать монахиней. Все, связанное с Богом, всегда вызывало в ней особенный трепет. Службы не казались длинными, а молитвы были сладки. Каждый вечер подолгу простаивала она в одной рубашке, босая и простоволосая, на коленях перед распятием, и каждая следующая молитва была горячее предыдущей. Волнение и трепет охватывали ее, когда она припадала губами к ногам распятого, и особое сладкое чувство, после которого в изнеможении падала она на пол, вершило собою ее собственную вечернюю службу. И всю ночь потом снились ей сны, где видела она Его, парящего над нею и глядящего на нее с истинной любовью. Он знал о ней и благословлял ее истинную любовь к нему. Его невестой она и хотела стать. Брату она о том пока сказать не решалась, рассудив, что лучше сначала поговорить с настоятельницей монастыря, которому ее семья жертвовала деньги и в котором в детстве и отрочестве Аурелия подолгу жила. Если та одобрит ее решение, то она напишет брату письмо с просьбой приданое ее отдать монастырю. И попросит никогда больше не пытаться с нею увидеться. Этим утром Анджело озадачил ее, сообщив, что хочет перепоручить ее кардиналу Валенсийскому. Аурелия удивилась, но, конечно, не стала спорить. Имя провожатого пугало ее, потому что только слепой и глухой в Риме мог не знать, каким служителем Божьим является второй сын Родриго Борджиа. Спорить, впрочем, было бессмысленно, и Лелия попрощалась с братом и его женой, довольно сухо, хотя и была почти уверена, что никогда больше их не увидит. Сейчас к ней заглянул брат и, коротко кивнув на прощание, сказал, что все улажено. Носилки и впрямь тронулись с места. Аурелия удивилась, что никто не подошел к ней и ничего не спросил. Может быть, это было и к лучшему, но она все-таки решилась выглянуть - отчасти из любопытства, отчасти чтобы все-таки понять, с кем и куда она направляется. Увиденное озадачило ее, потому что она не увидела никаких других носилок, что говорило о том, что кардинал путешествует не в подобающей ему по сану одежде, и что он - один из множества всадников, вот только Аурелия не знала, какой именно и где, поэтому позвала неопределенно: - Ваше преосвященство.
Cesare Borgia: - Понимаешь, Гвидо, это всегда так. Кто оборонятся, тот имеет преимущество перед нападающим. Нет, речь шла не об обороне и осаде городов и крепостей, как можно было подумать. Кардинал Валенсийский объяснял стражнику, с которым любил иногда побороться, секреты мастерства. Тот, обладая огромной физической силой, шел напролом как бык, и почти всегда оказывался повержен более ловким противником. - То, что у тебя здесь, - Чезаре похлопал его по плечу. – Не должно перевешивать то, что у тебя здесь. Палец кардинала уперся в лоб Гвидо. Тот улыбался, кивал. Чтобы ни говорили о сыне понтифика, к своим солдатам он всегда был добр и справедлив. Женский голос прервал разговор, равно интересный для обоих собеседников. Чезаре недовольно обернулся, уже успев забыть, что сопровождает до монастыря Аурелию Порте. Гвидо, не сумевший бы скрыть своих мыслей и во имя спасения души, расцвел широкой сальной улыбкой, так обычно смотрят мужчины на привлекательную женщину, подразумевая: «Вот бы я тебя…». Кардинал, привыкший к женской красоте (видит бог, красоток, наполняющих Ватикан и папские покои, хватило бы на добрый бордель), остался равнодушен, хотя личико, выглядывающее из повозки, было прелестно в своей юности и невинности. - Я слушаю тебя, дочь моя, - спокойно проговорил он, поравнявшись с носилками. Такое обращение в устах молодого мужчины, ничем не напоминающего священника, звучало странно, но так и девица обратилась к нему «Ваше преосвященство». – Тебе что-то нужно? Не стесняйся, говори. Я обещал твоему брату позаботиться о тебе. Забота эта, по правде сказать, уже сильно замедлила кортеж, и Чезаре с нетерпением поглядывал на солнце, неудержимо стремившееся ввысь. Где-то там, впереди, все ближе и ближе, Лукреция. Любимая сестренка, ласковый солнечный лучик, во всем мире только одна способная вызвать в сердце кардинала нечто, похожее на нежность. Вдохнув поглубже уже ставший горячий воздух дороги, сын Быка отогнал вставшее перед глазами видение, переведя взгляд на Аурелию. - Тебя ждут в монастыре, девушка?
Аурелия Порта: - Меня зовут Аурелия, - неловко улыбнулась девушка. Она удивилась, что кардинал Валенсийский не знает ее имени. Видимо, ее брат был так рад перепоручить ее другому, что даже не сказал о ней ничего? - В монастыре меня ждут... Лелия заколебалась. Вообще-то это была не совсем правда. Она просто знала, что всегда может туда приехать. Аббатиса всегда это говорила и, как Аурелии казалось, относилась к ней, как к возможной будущей монахине. Все говорили, что матушка была наблюдательна. Лелия же думала, что она просто читает ее мысли еще до того, как она сама понимала их. Рассказывать о своих сомнениях Аурелия никому не хотела. Да и кому? Брат ее бы не понял, беременная невестка тем более, что уже говорить о других? Поэтому, если кто-нибудь о чем ее и спрашивал, Лелия отвечала коротко и то, что от нее могли ждать. Сдержанно, но благосклонно говорила о будущем замужестве, улыбалась смущенно намекам. Но перед ней сейчас был человек, облаченный саном, его преосвященство. И скрывать что-нибудь, что считалось одной из форм лжи, Аурелия не могла. - Вернее, они еще не знают, что я еду, но матушка всегда приветствует мой приезд. Я часто бываю там.
Cesare Borgia: Кардинал Валенсийский нахмурился. Что-то в речах этой девушки (Аурелии, какое языческое имя) было уклончивое, возбуждающее любопытство. Хотя, казалось бы, с чего? Монастыри каждый день пополнялись новыми насельницами. Кто-то шел в благочестивое заточение добровольно, кто-то по велению родни. Что возбудило его интерес именно к этой дочери Евы? Рыжий локон, показавшийся из-под капюшона? Избегающий его взгляд? - Как это может быть, дочь моя. О вашем приезде не знают, но вас ждут, - вкрадчиво осведомился он. Из помехи на пути к сестре, Аурелия Порта стала, внезапно, развлечением. Загадкой, пусть и немудреной, которую Его преосвященство надеялся разгадать за два хода. Ну, за три. – Мне казалось, ваш брат точно выразил свое желание, отправить вас в монастырь Пречистой на Холмах до замужества. Неужели вы осмелитесь выступить против его воли? Напомню вам, что мы должны подчинять свои желания интересам семьи, в этом есть истинное смирение! Слова Его преосвященства были полны горьким ядом. О, да, истинное смирение. Он проявлял его достаточно. Разве нет? Отец желал видеть его своим преемником, слугой церкви, и он подчинялся. Подчинялся! Хотя все внутри его бунтовало. Но то он. А то девица из богатой римской семьи, чья жизнь уже была расписана, от детства до старости. Нет клетки прочнее, чем та, что создается для женщины, и кардинал Валенсийский не видел в этом ничего зазорного. Женщина – сосуд слабый и немощный. Рыжий локон горел на солнце вызывающе и дерзко. Чезаре нахмурился. Было в этом что-то от круто соленой воды, которой в пыточных обливали раны осужденных. И от заразы избавить и мучения продлить. Кардинал Валенсийский скрипнул зубами.
Аурелия Порта: - Нет-нет, конечно, нет! - горячо запротестовала Аурелия. - Я бы не решилась пойти против воли семьи. Я попросила у своего брата разрешения пожить в монастыре, он согласился, и вот я туда еду. Но решение было очень поспешным, мы не успели отправить письма, так что пока никто не знает о моем скором приезде. Она поняла, что была, видимо, слишком косноязычна, не смогла объяснить все или просто слишком мало сказала, и поспешила исправить собственную оплошность. - Я никого не обманывала, - добавила она и осеклась. По какому бы недоразумению не понял ее превратно кардинал Валенсийский, но теперь заверять его, что она не пытается лукавить и не умолчала ни о чем, было бы лукавством и полуправдой. Полуправды же, и Аурелия знала это со всей твердостью юной девушки, не бывает, она есть все та же ложь, то есть теперь ей предстоит лгать его преосвященству! Рассказать все кардиналу было не только отказом от лжи, но и - чего Аурелия не понимала - ее собственным желанием. Сложно нести тайну одной, ни с кем не говоря о ней, не видя ей ни одобрения с чьей-нибудь стороны, ни сочувствия, ни помощи. Рассказать же служителю церкви значило наверняка получить и то, и другое, и третье, и при этом от самого высокопоставленного и облаченного правом благословлять лица. - Я умолчала, ваше преосвященство о своих сомнениях. Нет, даже больше... Я знаю, в чем состоит мой долг и где должен пролегать мой земной путь, и теперь только жду благословения и согласия матушки.
Cesare Borgia: Чезаре отвернулся, созерцая виноградники, наливающиеся соком гроздья, пройдет немного времени и они дадут вино, сладкое и греховно-пьянящее. Где-то впереди в полуденной дымке сиял белыми стенами монастырь Пречистой на Холмах. Кардинал Валенсийский слышал о тамошних обычаях, святая обитель, в отличие от многих прочих отличалась строгим уставом. Значит, вот куда стремится эта рыжая Аурелия Порта. Хочет увянуть бесплодной лозой, отдав себя Господу. С Господом у Чезаре были весьма непростые отношения. Кто-то, например, отец, не понял бы его метаний, его мучений, считая, что дал сыну все. И это было правда, если говорить о блеске и власти этого мира. При должном усердии Чезаре Борджиа мог стать следующим понтификом, к этому его и готовили. Но кому объяснить, что того, что он ищет, в Ватикане нет? И, возможно, нет во всем Риме. Нет бога. Не Христа Распятого, сладко и страдающе взирающего с фресок и статуй, а ветхозаветного Отца небесного, уничтожившего Содом и Гаморру, наславшего потоп и казни Египетские, бога сурового, бога карающего. Чезаре молился. Да, он молился, сначала. Потом призывал, требовал. Все впустую… Тогда, как непослушное дитя, отчаявшееся добиться отцовской любви, но желая его всем сердце, он пошел поперек всего того, что диктовали заповеди. Желая одного. Пусть Бог явит ему свой лик. Пусть я буду тонуть в Геенне огненной, но ты, Господи, яви себя, покажись, заговори, пусть я, погубив душу, буду знать, что ты есть. Потому что страшнее всего жить с мыслью, что тебя нет. Аурелия Порта говорила и говорила, Чезаре не слушал. Он еще раз, уже расчетливо, оглядел юную девушку, готовящуюся со всей искренностью похоронить себя в монастыре. Пожалуй, это будет то же, что совратить монахиню. Хотя, нынешние монахини не отличались чистотой и нравственностью, а в сестре Анжело было что-то от весталки древних времен. - Прекрасно, что ты в столь юном возрасте осознаешь свой долг, - кардинал поклонился, иронично, колко. – Я отдам приказ ехать короткой дорогой, девушка. Раз ты так стремишься попасть в стены монастыря, я, как слуга Господа, должен тебе помочь. Отъехав, Чезаре подозвал Гвидо и шепнул ему пару слов. И вот уже носилки с девушкой в сопровождении небольшого вооруженного эскорта сворачивают на боковую дорогу. Вот только приведет она ее не в монастырь. Нет. Этот день Аурелия Порта проводит на вилле кардинала Валенсийского, где он, чуть позже, к ней присоседиться. Чезаре поднял лицо к небу. Ну что, Господи, тебе и этого недостаточно? Тогда дождись вечера. Идти против тебя легче, чем сомневаться в тебе.
Аурелия Порта: - Благодарю вас, ваше преосвященство. Значит, вы благословляете меня и не будете отговаривать? Аурелии еще много о чем хотелось поговорить с кардиналом Валенсийским, но тот не удостоил ее слишком долгим разговором и исчез. Это было странно, и отчего-то воодушевление Аурелии быстро пропало, а непонятная тревога, от которой неприятно защемило грудь, овладела ею. Она не могла понять, где точно ее причина. Что насторожило ее в разговоре с Чезаре Борджиа? Странный тон и непонятная, как будто ненужная в таком разговоре, манера? Ускользающий от нее потайной смысл? Поспешность, с которой он решил прервать разговор? Озабоченность тенью покрыла гладкий, без единой морщины, лоб будущей послушницы. Неприятное предчувствие теперь томило ее, и Аурелия, чтобы справиться с ним, решила не думать о настоящем, а подумать о том, что ждет ее. Она закрыла глаза и прислонилась виском к деревянному остову паланкина. Будущее представлялось желанным исполнением мечты. Ничто уже не будет отвлекать ее от служения тому, кто занимал все ее мысли. Молитвы и службы, церковные праздники и послушание будут плотью и кровью ее жизни. Ее хвалили за умение готовить? Теперь она будет печь хлеб для воскресной мессы, которому суждено в обряде превратиться в его тело. Восхищались ее рукоделием? Она вышьет покрывала, которые найдут свое место на алтарях. У нее ловкие пальцы? Она будет готовить для художников краски, которые ложатся на лик его, когда работа резчика по дереву уже завершена. Вся жизнь теперь будет одухотворена светом божьим, и в ней не будет больше места телесному. Аурелия вспоминала мужчин, которые приходили к ним в дом, особенно своего предполагаемого жениха, знаки человеческого тела - запахи, складки и морщины, неровности лиц и беспокойное, постоянно меняющееся выражение глаз, и содрогалась. Как можно хотеть, чтобы один из таких стал тебе близок, принадлежать ему? Устремляясь мыслями к тому, что она считала прекрасным, Аурелия, сама того не заметив, задремала. Из сна ее вырвала неожиданная остановка и толчок, с которым носилки опустились на землю. Поняв, что путешествие ее завершено, Аурелия обрадовалась и, откинув покрывало, выглянула наружу. К ее удивлению, перед нею была не знакомая каменная кладка ограды монастыря, а неизвестный ей дом, стоящий в тени окружающих его деревьев. - Что это? - она растерянно оглядела своих сопровождающих, стараясь увидеть среди них знакомое лицо кардинала Валенсийского. - Почему мы здесь остановились?
Cesare Borgia: Распорядившись, таким образом, жизнью и судьбой Аурелии Порта, кардинал Валенсийский выбросил ее из головы. О том, что придется ответить перед Анжело за исчезновение сестры, он даже не думал. Если надо будет, его люди под присягой подтвердят, что девицу довезли до монастыря, а куда она делась потом – кто ее знает? А думал Чезаре о сестре. Без досадного обременения носилками, кортеж двинулся куда скорее, и сын понтифика даже надеялся наверстать упущенное время. Несмотря на многие разногласия, в чем-то Чезаре был согласен с отцом. Место Лукреции в лоне семьи. Не только из-за радости видеть сестру, беседовать с ней (еще девочкой Лукреция демонстрировала живой ум). Но и потому, что эта юная красавица была тем же, что и все остальные дети Александра VI. Она была средством для заключения союзов, для достижения еще большего влияния. Брак – это не таинство. Это еще один ход в политической игре, возможно даже удачный ход, но отнюдь не вся партия. Чтобы выиграть, нужно сделать несколько удачных ходов. Но чего хочет сама Лукреция? Ее отъезд был так внезапен, ее и Хуана. Чезаре, осторожный как хищный зверь и как хищный зверь подозрительный, чувствовал, что что-то произошло. Что? Ни отец, ни мать не желали говорить об этом. Но как бы кардинал Валенсийский ни желал верить в опалу брата, который всегда был любимцем отца, не стоило тешить себя несбыточными надеждами. Вернулась Лукреция, значит, вернется и Хуан. Тайно или явно, верхом или пешком, по воле отца или нет, но вернется, потому что Его преосвященство не знал такой силы, которая могла бы остановить брата, если тому чего-то пожелается. В этом они, кстати, с ним были похожи. Верховой, посланный вперед, вернулся в облаке желтой пыли. Кортеж герцогини Пезаро был за ближайшим поворотом. Рассмеявшись, Чезаре пришпорил коня. За ним, захваченные азартом вожака, пустились вслед с гиканьем, с криками, его люди. - Добро пожаловать в Рим! Да здравствуют Борджиа! Крики неслись над полями и виноградниками, тая в полуденном мареве.
Лукреция Борджиа: Лукреция возвращалась в Рим. Лукреция возвращалась домой. Да, это был ее дом, теперь она это точно знала, хотя за последние полгода ее желания менялись так часто и сильно, что рассказывать о них всех какому-нибудь незнакомому лицу было бы, право, неловко. То она в Риме стремилась остаться, то хотела из него убежать. То обожала его, вдохновленная любовью к брату, то, обиженная на отца и испуганная силой собственной страсти, намеревалась укрыться навсегда в Пезаро. То она любила мужа, то ненавидела. Стоит сказать, что последние полгода были щедры на перемены. И все-таки все пришло к тому итогу, который - ее отец и брат это знали лучшее нее и раньше - был единственно возможным. Она возвращалась в Рим, и он был по-прежнему ее домом. Ехала Лукреция быстро, как могла. Даже согласилась проделать часть пути верхом, что давалось ей с трудом. Останавливалась не больше, чем на ночь и половину дня, в основном же выезжала на рассвете и прекращала путь уже в сумерках. Лишь в прошлую ночь позволила себе найти ночлег раньше, а сегодня выехать чуть позже. Лишнее время она позволила себе отдохнуть и привести себя в порядок. Негоже появляться после долгого отсутствия, когда волосы в таком беспорядке, а бледность лица говорит о нездоровье. Какое счастье, что отец простил ее и захотел вновь видеть в Риме. Какой праздник, что впереди, на холмах, уже виден солнечный блеск, отражаемый куполом собора Святого Петра. Лукреция потребовала остановить караван и дать ей возможность покинуть повозку и сесть верхом. Она хотела видеть, как растет на горизонте Вечный Город, готовящийся принять обратно одну из дочерей своих. Один из придворных подал папской дочери руку, чтобы помочь сесть на лошадь, когда тишину летнего зноя прорезали приветственные крики, и ощущение полного безграничного счастья затопило ее всю. - Это он! - Лукреция отвернулась от растерявшегося придворного и побежала вперед, к началу кортежа. - Кто же еще это может быть? Чезаре!
Cesare Borgia: Чезаре спешился и подхватил сестру, закружив ее, подняв к ликующему небу, к солнцу, заливавшему дорогу золотым дождем жарких лучей. Смех рвался с губ, счастливый, ликующий смех, и в это мгновение душа кардинала Валенсийского была свободна от всех обуревающих его демонов. - Лукреция, моя красавица, моя маленькая красавица! Наконец-то ты дома! Поставив сестру на ноги, обнимая ее, заглядывая сверху вниз в нежное личико герцогини Пезаро, Чезаре ревниво искал следы, которые могло (должно) оставить на нем замужество, жизнь вдали от тех, кто ее так любил. Как будто тверже стал очерк чувственных губ, под глазами едва заметная тень – усталость от дороги или же следы переживаний и раздумий? Тело под его руками принадлежит уже не девочке, женщине, желающей и вызывающей желания, у Чезаре было достаточно опыта, чтобы чувствовать в податливой плоти этот скрытый огонь. В голове вертелось множество вопросов, откровенных, прямых, он и помыслить не мог, что у его Лукреции, любимой сестры, могут быть от него тайны. Но взглянул в ее глаза и отложил все вопросы. Нет, эта Лукреция не будет откровенничать. Эта Лукреция повзрослела. Или ее заставили повзрослеть. Жгучая ревность к герцогу Пезаро затопила сердце Чезаре, но он скрыл ее улыбкой. Самая страшная, разрушительная ненависть всегда скрывается за улыбкой, так же как самые страшные грехи прячутся за монашеской сутаной. - Я тосковал по тебе, - тепло проговорил он, целуя сестру в лоб. – Ты очень утомилась? Отец ждет тебя, если мы поторопимся, то успеем к пиру в твою честь, который он готовит. Я давно не видел его таким счастливым*. Вокруг брата и сестры переговаривались люди, ржали лошади, слышался чей-то смех. Пахло дорожной пылью, раскаленной солнцем, от волос и одежды сестры исходил едва ощутимый аромат благовоний. Чезаре остро, всей кожей впитывал болезненную сладость этого мгновения встречи. - Ты скучала по нам, моя красавица? Это то, что он желал знать до того, как они отправятся в путь, в Рим. Прилепилась ли жена к мужу своему, и стали ли они одним целым, как настаивает Писание? *согласовано с Его святейшеством.
Лукреция Борджиа: - Я немного устала, но я вижу тебя, и это придает мне сил, - Лукреция уютно устроилась в объятьях Чезаре и, потянувшись, поцеловала его в колючую щеку. - А вид пира во дворце Ватикана прогонит остатки усталости. Надеюсь, мой дворец тоже уже готов к встрече. Я скучала, Чезаре, очень скучала. Мне было очень хорошо в Пезаро, но потом мне захотелось снова увидеть Рим и всех вас. Так сильно, что я с радостью восприняла просьбу Джованни приехать сюда и выполнить одно его поручение. Лукреция говорила легко и небрежно, и история получалась милой по-семейному. И невозможно было понять, что путь от желания последовать за своим мужем в Пезаро до намерения использовать любую возможность, чтобы сбежать в Рим, был наполнен цепочкой разочарований, неприятных открытий и обид и гораздо больше походил на трагедию, чем на идиллию. Воспоминания о последнем месяце жизни в Градаре поднимали в душе герцогини сонм демонов страха и гнева, которые были родственны тем, что владели сердцем и умом Чезаре Борджиа. Но Лукреция вернулась, надеясь на исцеление, и у нее был шанс его получить. Она не могла рассказать обо всем брату. Это было слишком горько и стыдно. Она боялась осуждения. Что Чезаре, как мужчина, признает ее во всем виноватой, что не принесет ей счастья. Пережить осуждение брата может оказаться испытанием, на которое ей не достанет сил. - И я так счастлива, что вернулась. Жаль, что Джованни не смог поехать со мной, - улыбка у Лукреции получилась грустной, но не от тоски по мужу. - Наверное, потом я начну скучать по нему, но сейчас я совершенно точно не собираюсь печалиться.
Cesare Borgia: Значит, поручение Джованни. Чезаре усмехнулся в макушку сестры, но задавать вопросов не стал. Дорога не место для задушевных бесед. Хотя, конечно, ему было очень любопытно узнать, что за поручения Сфорца дает своей супруге, а главное, откуда в нем такая уверенность в том, что она сделает все так, как он хочет. Лукреция была послушной дочерью, ласковой сестрой, но и нрав у нее был, нрав истинно женский, мягкий, но далекий от раболепной покорности. Заручиться ее поддержкой - дорогого стоило. - Действительно, жаль, что герцог Пезаро не смог приехать с тобой, сестра, - ровным голосом проговорил он ничем не выдавая своих истинных чувств . – Но будь уверена, мы не дадим тебе печалиться. Тебя ждет Рим, моя красавица. Наша семья почти в сборе, что может быть чудеснее? Чезаре совсем не считал, что что-то может быть чудеснее отсутствия Хуана, в котором отец словно проживал свою вторую молодость, в то время как на долю кардинала Валенсийского выпало оправдывать отцовские ожидания. Но жаловаться Его преосвященство счел бы ниже своего достоинства. Тот, кто желает – пусть возьмет. Кто не может взять – пусть не желает. Герцог сделал знак рукой, и Лукреции подвели ее лошадь, преклонив колено он, улыбаясь, подставил ладони. - Сегодня я буду твоим стремянным, моя прекрасная Лукреция. Поедем, по дороге расскажи мне о своей жизни. Ты всем довольна? В том, что гордость (а гордость у Борджиа была самым любимым грехом) не позволит сестре ответить иначе, как утвердительно, Чезаре не сомневался. Но кроме слов есть еще много чего, люди говорят взглядами, жестами, самим своим дыханием, и рассказывают целые истории, которые, чаще всего противоречат тому, что изрекают их уста.
Лукреция Борджиа: - За последние месяцы столько всего произошло. Но я обещаю все вспомнить и рассказать тебе. Теперь, когда она ехала рядом с братом, Лукреция забыла совсем о том, что не любит ездить верхом и что расстояние, которое им осталось проделать, не так и мало. Она погрузилась в собственный рассказ, и, по мере того, как впереди все отчетливее прорисовывались купола, шпили и крыши Рима, становилась все оживленнее, румянее и счастливее. Лукреция рассказывала о Градарском замке, отделанном к ее приезду, о балах и пирах. О визитах испанцев и миланском герцоге, на которого было совершено покушение в самый разгар о переговорах. Об объявлении Священного союза. Обо всех увеселениях, которые только могла придумать, живя в Градаре. О Катерине Сфорца и ее великолепной свадьбе. Говорила обо всем хорошем, что только могла вспомнить и чего было немало. Имя мужа она упоминала очень мало и скупо. Когда же было невозможно совсем избежать разговора о нем, то на лицо ее набегала едва заметная тень, и папская дочь замирала на миг, чтобы потом поскорее уйти от темы, казавшейся ей опасной и заставлявшей ее краснеть от стыда и радоваться, что удалось ей убежать, и не столько от мужа, сколько от себя самой. Наконец, уже когда рассказ ее подходил к концу, она решила упомянуть еще об одном - новости, заставившей ее почувствовать настоящее счастье. - Уже в пути меня застало письмо Хуана. Он высадился в Венеции и скоро будет в Риме.
Cesare Borgia: Чезаре слушал, слышал, наблюдал. Улыбался, искренне. Кивал, заинтересовано. Дорога, тянувшаяся в одну сторону густой смолой, текла в обратную быстрой родниковой водой. Такова счастливая особенность долгожданных встреч, они сокращают путь, вселяют в сердце радость. Лукреция была чудесной рассказчицей, кардинал прекрасным слушателем, и Рим был уже близко, готовый принять в свои объятия детей понтифика. Но на дороге неожиданно появился камень, о который споткнулся Чезаре и о который разбил все свое радужное настроение. Даже не камень. Булыжник размером с гору Синай. И имя ему было Хуан. По обоюдному молчаливому согласию, братья не выносили свою вражду на обозрение и обсуждение семьи. Скорее всего, и отец, и мать были уверены, что все, что есть между ними – это юношеское соперничество, вещь обычная и понятная. Лукреции тем паче не нужно было знать, как глубока неприязнь между старшими сыновьями Александра VI. Отчего так? Что думал герцог Гандии, Чезаре знать не мог, но сам он боялся. Боялся, что если сестре доведется делать выбор, то выбор этот будет не в его пользу. А сестра ему была безмерно дорога. Как родная кровь, как союзница. Как женщина, которая смотрит на него с любовью, а не со страхом или вожделением. - Вот как? Хорошая новость, - ровным голосом произнес кардинал Валенсийский, и чего стоило ему это напускное спокойствие, не знал никто. – Что же, отец об этом уже знает? Это он позвал Хуана? Вопрос был важный. Если Хуан едет в Рим без позволения понтифика – это одно. А если Родриго Борджиа призвал к себе любимого сына, тайком от Чезаре, это совсем другое.
Лукреция Борджиа: - Я... - смешалась Лукреция, - я не знаю. К своему неудовольствию, она густо покраснела и поспешила отвернуться и сделать вид, что ее что-то очень заинтересовало на другой стороне дороге. Она не могла знать, потому что не спрашивала в своих письмах к отцу о Хуане. Много рассказывая о себе и о том, как скучает, выражая надежду, что отец простит ее и позволит вернуться, сожалея, что была причиной его горя, она ничего не говорила о самом старшем брате. И ни о чем не спрашивала. Из ее с отцом разговора тень Хуана Гандийского была изгнана. Из ее писем можно было подумать, что Лукреция забыла о своей преступной связи с ним. В письмах она раскаивалась и не говорила о нем. Как это понял отец и поверил ли ей? Лукреция боялась задавать себе этот вопрос, но ей было довольно уже того, что он хотел ее видеть и ждет в Риме. Она точно ехала по воле Родриго Борджиа. Причины же скорого появления герцога Гандии она знала только те, что сам он рассказал ей. - Я знаю только, что у него поручение от испанского короля. Но если для тебя это новость, то, может, и его святейшество не знает? Теперь она поняла, что проговорилась. Ведь если она знает что-нибудь от Хуана, то очевидно, что она состоит с ним в переписке. Чезаре, конечно, не увидит в этом ничего дурного и поэтому может обмолвиться отцу. Так глупо попасться и сознаться! Лукреция слишком радовалась встрече с Чезаре и тому, что вся семья теперь будет в сборе, чтобы думать, что о чем-то следует умалчивать.
Cesare Borgia: - Понятно. Чезаре ободряюще улыбнулся Лукреции. И действительно, чего уж неясного. Похоже, милый братец решил вернуться в Рим, с разрешения отца или без него. В общем-то, кардинал даже понимал Хуана. Для него тоже не было жизни вне Рима, вне тени, отбрасываемой собором святого Петра, вне сияния его золотого купола. Это был их город. Их владение. Вот только делиться Чезаре не любил. - Я спросил потому, что немного тревожусь за брата, - мягко проговорил он, смотря вперед перед собой, на дорогу. – Хотя нет, Лукреция, пожалуй, я не слишком честен с тобой сейчас. Больше я волнуюсь за нашего отца. Ты знаешь, как он не любит непослушания, в какую ярость может впасть, если Хуан своевольничал. А понтифик уже не молод, хотя никогда не признается в этом ни тебе, ни мне, и, между нами говоря, не так уж здоров. Чезаре замолчал, словно собираясь с мыслями. Порыв ветра поднял столб пыли, швырнул его во всадников. Кардинал Валенсийский прикрыл лицо рукавом, чувственные губы сына понтифика дрогнули в едва заметной улыбке. Может быть, ему удастся подготовить встречу для брата, которой тот не ожидает. - Мой тебе совет, красивая моя сестренка, поговори с отцом. Тебя он любит и тебя он послушает и примет Хуана, когда тот прибудет в Рим. Я не знаю, что произошло между герцогом Гандии и нашим отцом, знаю только, что тот долго даже его имен не произносил. Но если кто и способен все уладить, так это ты, Лукреция. Расчет кардинала был прост. На любимую дочь Его святейшество не разгневается, а вот непослушному сыну вполне может дать от ворот поворот. Что более чем устроило бы Чезаре.
Лукреция Борджиа: - Ты... ты хочешь сказать, что его святейшество точно не знает о грядущем приезде Хуана? Неужели такое может быть? Лукреция почувствовала сильнейшее замешательство. Она вспомнила их последнюю встречу с Хуаном. Он заехал к ней во дворец Санта-Мария-ин-Портико. Тогда она думала, что они могут расстаться навсегда. И он тоже так думал. И обещал, что обязательно приедет в Рим. И она обещала вернуться в Вечный Город. Неужели он решил сдержать данное слово таким безрассудным образом? Явиться к отцу, как снег на голову, совершенно не озаботившись его разрешением? Схитрить и умолчать? Как ему это удалось? И зачем? Хотя, стоило признать, это было бы очень похоже на Хуана. Предчувствие встречи сменилось ожиданием возможной беды. И Чезаре прав, отвести эту беду может только она, Лукреция. Не только потому, что она любимая дочь понтифика, но и потому что единственная знает причину, по которой отец не хотел видеть в Риме своего старшего сына. Знающий источник гнева может иссушить его. Она очень хотела расспросить Чезаре, сменил ли отец по отношению к Хуану гнев на милость, но боялась, что выдаст себя или проговорится. Чезаре был слишком проницателен, чтобы можно было надеяться выведать что-нибудь у него и скрыть себя. - Наверное, он злился за поведение Хуана в Испании, - предположила Лукреция, - и за то, что он не спешил туда возвращаться. Конечно, я поговорю с ним. Но ты говоришь, что он не здоров. Есть что-то, отчего можно заволноваться? Лукреция родилась, когда Родриго Борджиа был далеко не юн, но он был крепким и здоровым, а жажды жизни в нем хватило бы с лихвой на десятерых. Он не был тощим, как высохшее дерево, что случалось с верными обетам священниками. И не превращался в обрюзгшего, похожего на расползающееся из квашни тесто, как случалось со служителями Господа, не гнушающимися излишеств. Он был мощным, могучим и полным жизни. И таким и оставался все время, что Лукреция знала его. Представить отца больным было для нее так же невозможно, как потускневшее солнце. - И не будет ли ему вреден праздник, который он решил устроить в честь моего возвращения?
Cesare Borgia: - Милая моя сестренка, подобно Сократу отвечу тебе, что знаю только то, что я ничего не знаю, - как можно беззаботнее улыбнулся Чезаре, направляя своего коня к воротам святого Панкратия. Стража заучено взяла в кольцо пик кардинала Валенсийского и его сестру, кортеж с повозками герцогини Пезаро остался позади, но вскоре тоже должен был въехать в Рим. - Никто и никогда не сможет сказать, будто ему известны все мысли Его святейшества. Я, как человек разумный и его сын, тем более не посягаю на такое святотатство. Но уверен, чтобы ни произошло между Хуаном и отцом, это не может быть всерьез, ты же знаешь, как понтифик привязан к герцогу Гандии. Говори одно, думай другое, желай третьего. Чезаре усмехнулся. Ну, да неважно. Главное получить, то, что хочешь, а цена не так уж важна для тех, кто носит имя Борджиа. - А, кроме того, разве ты, прелесть моя, не свет очей Его святейшества, как и моих, - шутливо продолжил он, ласково поправляя белокурый локон, выбившийся на волю. – В твоих ручках огромная власть. Просто ты слишком добра, Лукреция, чтобы воспользоваться ей. Не бойся за отца. В нем жизни куда больше, чем во многих, кто моложе его на два десятка лет. Послеполуденный Рим оглушал своим шумом даже после нескольких часов тишины на дороге, но Чезаре наслаждался этим шумом. Пусть святые отшельники, верующие в Господа, ищут его власти над собой в пещерах и пустынях, он, кардинал Валенсийский, предпочитал власть над людьми. Только она могла удовлетворить все его желания. Торопясь убраться с пути верховых, торговка цветами споткнулась, упала, вывалив весь свой товар под ноги лошадей. - Смотри, красавица моя, Рим встречает тебя цветами. Копыта лошадей безжалостно затаптывали в нечистоты нежные лепестки. В этом был весь Рим. Будь наверху, или окажешься в грязи.
Лукреция Борджиа: - Рим... - глаза Лукреции смотрели с восторгом. - Я готова целовать каждый его камень. Ей казалось, что она проехала не через ворота, а через триумфальную арку - такой подъем и радость ощущались в душе. Город обрушился на нее водопадом запахов, звуков и пестрого мелькания, и не могло быть смеси более желанной и долгожданной. Теперь все терзавшие ее сомнения и разочарования потеряли четкость контуров, сделав тем самым первый шаг к тому, чтобы походить на призрачный сон больше, чем на случившееся. Она здесь. Теперь все обязательно исправится. Она поговорит с отцом и, если он еще сердится, вымолит хоть на коленях себе прощение. Здесь она будет под защитой братьев. И скоро она увидит Хуана. Копыта лошадей топтали рассыпанные цветы. - Сочтем эти цветы знаком удачи? - Лукреция обернулась к ехавшему неподалеку придворному. - Дайте бедной женщине денег, чтобы она не была в убытке. Тот, поняв, спешился и, демонстрируя готовность услужить дочери понтифика, щедро насыпал торговце серебра, а потом и ее товаркам, забирая их хрупкий и нежный товар, чтобы бросить его под копыта лошадей. - Чезаре, - Лукреция обернулась к брату, в глазах ее стояли слезы. - Я скучала по тебе даже больше, чем мне казалось еще вчера. Эпизод завершен
полная версия страницы