Форум » Regnum caelorum » "Все было впервые и вновь..." - Караман, весна 1469 года » Ответить
"Все было впервые и вновь..." - Караман, весна 1469 года
Мустафа:
Ответов - 38, стр:
1 2 All
Мустафа: Шехзаде Мустафа правит в Конье. Юноша, так схожий лицом со своим царственным родителем, держит в своей ладони мечети с копейными остриями минаретов, темные глыбы медресе и гробниц, суету базаров и мелкую россыпь жилых домов в кольце крепостных стен. Может быть, однажды он станет повелителем османов, и поклонятся ему те, кто сейчас склонился перед волей и силой Фатих Мехмед - султана. Шехзаде Джем правит в Карамане. Мальчик, едва вставший на порог мужественности, которому отец отдал завоеванную чужую столицу, пусть менее пышную, чем Константиние, но не знак ли это? То, что досталось по наследству, ценится меньше, чем добытое собственными силами, может, потому вертящиеся дервиши и ученые мужи пришлись на долю старшего из сыновей сербской принцессы. Конья или Караман. Выбор был нелегким. Почти таким же, какой некогда совершил Иоанн Асень между крестом и полумесяцем, склонившись на сторону победителя, и все же выбор разума вскоре стал выбором сердца. Бывший хартулярий верил в то, что его единственный сын, судьбу которого он решил нынче, будет служить своему господину не за страх, а за совесть. Мустафа, сын Искандер-аги, еще один мальчик, который когда-нибудь станет значительной фигурой на шахматной доске Великой Порты. Мустафа-паша, почему нет? Уже сейчас он не по летам сообразителен, а природное обаяние и веселый нрав скрасят остроту ума, которая далеко не каждому может прийтись по вкусу...
Мустафа: Пусть Мустафа не слишком уверенно держался в изукрашенном седле, зато голова его была битком набита книжной премудростью, как тыква - семечками. Девятилетний мальчик, большую часть своей жизни проводящий среди женщин и велеречивых стариков, не слишком хорошо разбирался в нравах и потребностях своих сверстников, вполне довольный тем, что с ним самим обращаются, как со взрослым. Старшая жена отца, добродушная и толстая Айше-ханым, научила его первым молитвам и привила вкус к чудесным историям, которых так много в Коране, так что Мустафе не терпелось поскорее выучиться грамоте, чтобы узнать их еще больше. Мать в отсутствие Искандер-аги - то есть почти всегда - говорила с мальчиком на своем родном языке, и он в раннем детстве он воспринимал как должное то, что у каждого предмета два имени - материнское и отцовское. Женщины брали Мустафу с собой в хаммам, пока это позволяли приличия, и там он бродил в клубах пара, слушая, как джинниями в тумане перекликаются банщицы, переговариваются на разных наречиях чужие тетки, и беззвучно повторял за ними непонятные слова, наслаждаясь их почти магическим звучанием. Однажды эта привычка едва не довела Мустафу до беды, ибо звучное словцо оказалось страшно непристойным, и матушка с Айше-ханым попеременно то охали над его повинной головой, то поочередно дергали за уши - каждая за то, которое ближе. Сразу после этого случая отец привел в селямлик шейха Юсуфа - Аллаху ведомо, был ли он на самом деле носителем этого звания, однако дело свое знал отменно - и бездумное повторение обрело новый смысл. Теперь Мустафа твердил за учителем арабские стихи Корана, учился выводить сложную вязь букв на намеленной дощечке и пытался делиться с учителем своим пониманнием заученного. Он не знал, что в школах последнее, мягко говоря, не приветствуется, и они совершают едва ли не святотатство, когда семилетний мальчишка наивно пытается толковать слова Аллаха, записанные Пророком Его. Эти глубокомысленные занятия перемежались уроками счета, на которых Мустафа отнюдь не блистал, и рассказами шейха о славных деяниях османских владык, пробуждавшими у мальчика куда более живой интерес. А еще были книги, которые раз в неделю доставал из специального ларя отец, и Мустафа украдкой гладил пальцем расписанные сложными узорами страницы, на которых оставалось совсем мало места для черных буковок, и едва не тыкался носом в пергамент, стараясь рассмотреть спрятанные в завитках фигурки - вот рыбаки с неводом, а вот пастух с овцами.... Отец читал ему вслух, сразу же переводя на турецкий, и они рассуждали о прочитанном не менее кощунственно, чем на занятиях с шейхом Юсуфом. Стоит ли говорить, что все это почти не оставляло Мустафе времени на все те забавы, которые мальчики его возраста обычно находят необыкновенно увлекательными и важными?
Мустафа: Искандер-ага полагал, что время в пути чудесно можно коротать за назидательными беседами, и, к счастью, ему удавалось поучать так, что дело обходилось без зевоты. - Помнишь ли ты, Мустафа, тот хадис Пророка (да благословит его Аллах и приветствует!), о котором мы говорили вчера вечером? - Да, отец, - живо откликнулся мальчик, - там было о дружбе. "Из двух ближе Богу тот, кто вернее в дружбе, из двух ближе Богу тот, кто полезнее соседу", - распевно продекламировал он. - Я понял, это же очень просто. Только ребенок мог с такой искренностью полагать, что слова Пророка не нуждаются в том дополнительном истолковании, которому посвятили свои жизни многие ученые мужи, и Искандер-ага не сдержал улыбки. А впрочем, разве не было сказано в другом хадисе о том, что в огне окажется тот, кто припишет устам Мухаммада не сказанное им... - Мы уже очень скоро окажемся в Карамане, и ты будешь представлен шехзаде Джему, - отец внимательно следил за выражением лица Мустафы, справедливо подозревая, что сын еще не в состоянии оценить счастливый случай, выпавший на его долю. - Я хочу, чтобы ты вспоминал этот хадис всякий раз, как почувствуешь себя недовольным или обиженным. - Но вы говорили, что шехзаде будет моим господином, - в голосе Мустафы появилась неуверенность, - разве он может тогда быть моим другом? - Не знаю, поймешь ли ты, - немного помолчав, промолвил Искандер-ага, отчасти играя, отчасти искренне сомневаясь в способности девятилетнего ребенка ощутить разницу. - Не ты нуждаешься в друге, а шехзаде Джем. Аллах благословит тебя, если ты будешь предан сыну Мехмет-султана всем сердцем. Мустафа не слишком хорошо представлял, чем именно сможет быть полезным, однако порадовать Всевышнего ему хотелось очень. Зерна божественной мудрости падали на благодатную почву, и прилежный ученик шейха Юсуфа не мог не полюбить Создателя всего сущего простодушно и искренне. В самом деле, мир Мустафы был совершенен и благостен, и в него не вторгались несчастья большие, чем смерть ручного щегла тетушки Айше.
Мустафа: Искандер-ага немного помолчал. Если бы Мустафа был старше, отец непременно упомянул бы об их родстве с шехзаде Джемом через госпожу Милицу, сербскую супругу Мехмет-султана. Линия общей крови была столь извилиста, что практически невозможно было объяснить на пальцах, не имея под рукой калама и пергамента, что объединяет последнего императора Византии Константина Драгаша, венгерского короля Матиаса Корвина и мальчика, предназначенного в товарищи шехзаде. Более того, приглашением прибыть в Караман Искандер-ага был обязан еще одному родственнику в какой-то совершенно головоломной степени, Карамани Мехмет-паше, урожденному сербу. Если это родство и не имело подлинного веса, то было благовидным поводом обратиться к визирю со смиренной просьбой... - Я буду стараться, - прервал его размышления Мустафа, принявший долгое молчание Искандер-аги на свой счет. Почитая своего родителя чуть меньше, чем Аллаха, он ни за что не хотел бы огорчить или разочаровать его, и стоило только вообразить, что отец передумает везти его к принцу Джему, как на глаза наворачивались слезы. Мустафа уже успел соскучиться по дому, но возвращение в Истанбул казалось ему позорным. Каждый, кто знал об его отъезде, будет спрашивать, отчего же он не в Карамане, начиная со слуг и заканчивая шейхом Юсуфом. Что же он сумеет ответить? Мол, отец счел его слишком маленьким и глупым, чтобы отпускать из дома? Мустафа хотел сказать еще, что будет во всем следовать заветам Пророка (да благословит его Аллах и приветствует!), но горло предательски перехватило от волнения. Это лучше любых клятв уверило Искандер-агу в том, что его наставления не будут забыты. Мустафа был удивительно уравновешенным и жизнерадостным мальчиком, так что подобные проявления чувств были ему мало свойственны. - В одном из хадисов сказано: «Нет сомнения в том, что молитвы трех человек принимаются: молитва того, кому причинили несправедливость, молитва путника и молитва родителя о своем ребенке», - промолвил Искандер-ага, избегая прямо выказывать переполнившую его нежность к сыну. Мустафа не был ни избалован, ни капризен, и все же отец предпочитал не подчеркивать именно сейчас, на пороге расставания, насколько дорожит своим единственным чадом.
Мустафа: Ответная улыбка сына убедила Искандер-агу в том, что его намек был вполне понят Мустафой, а потому он плавно перевел разговор на прочие изречения Пророка (да благословит его Аллах и приветствует!), в которых шла речь о молитвах и их священном смысле. Айше-ханым как-то рассказывала мальчику историю о мудреце и его сыне. Там старец, желая испытать смекалку своего отпрыска, в числе прочих загадок предложил юноше найти способ укоротить их путь. После разнообразных и одинаково бесплодных попыток выполнить требование отца, выяснилось, что речь идет всего лишь о занимательной беседе, которая помогает путникам скоротать время. Искандер-аге в этом смысле жаловаться на Мустафу не приходилось - когда на горизонте наметились стены Карамана, ему показалось, что они прибыли на место слишком быстро. Солнце стояло еще достаточно высоко, чтобы истанбульские гости успели не только расположиться на постоялом дворе, но и побывать в местной бане. После того, как от дорожной пыли осталось одно воспоминание, а от обеда - одно медное блюдо с прилипшими рисинками, из седельных сумок была извлечена нарядная одежда, сшитая нарочно для этой поездки. Мустафа не стал даже спрашивать, куда они собираются, и так было очевидно, что предстоит встреча, ради которой был проделан этот путь.
Gem: ... Городская крепость, волей Фатиха присоединенная к Империи менее полугода назад, могла бы показаться местом, менее всего подходящим для пребывания наследника, которому едва сравнялось десять лет. Ее белые стены, сложенные из необтесанного камня, окруженные редкой растительностью и шрамами от недавно прошедшей войны, вызывали в памяти правоверного предания о первых крестовых войнах*, с их беспримерной жестокостью и честью. От роскошных построек центральной Анатолии и Истанбульских храмов они отличались примерно так же, как отличается морщинистый, убеленный сединами, но все еще крепкий дервиш от грациозной гаремной одалиски, ступни которой расписаны хной, а хрупкие кисти украшены гроздьями звонких серебряных колокольчиков. Внутренние помещения крепости также не могли похвастаться пышным убранством, хотя заметно было, что они уже вовсю готовятся принять возможного будущего наследника престола: повсюду возвышались строительные леса, на высоте которых рисовальщики и мозаичных дел мастера, словно канатоходцы, творили чудо, заставляющее сердце замирать от восторга, а уста - снова и снова с благоговением повторять имя Аллаха. Помещения, предназначенные для принца - эндерун - отличались от остальных лишь тем, что голоса мастеров здесь звучали тише, а одежда их была много опрятнее; повсюду мелькали красные навершия благородных тюрбанов и блистали каски дворцовой охраны; однако, прослышав о деле, по которому прибыли гости, и тщательно ознакомившись с увешанным печатями Карамани Мехмет-паши документом - известно, что в Турции любая печать издавна служит предметом почти божественного поклонения - балтаджи** с важным видом отвесил уважаемому Искандер-ага поклон и пригласил следовать за собой. ... Приемный зал, мабеин, как и положено было, открывался неспешно журчащим фонтаном. Прозрачные струи, перетекавшие из чаши в чашу и бисером рассыпавшиеся по мозаичному полу, навевали прохладу,- но у этого знака дворцовой роскоши была и еще одна, чисто практическая сторона. Когда султан или его наместник желал сказать что-то тайное своему собеседнику, шум, издаваемого благоуханными водами, служил им надежным прикрытием - и это был лишь один из немногих секретов внешне простой, но продуманной до мелочей обстановки вновь отстраимого дворца, который Мехмед-Завоеватель намеревался подарить своему младшему, и, по слухам, самому любимому сыну. Стены, роспись которых была закончена лишь не так давно, радовали глас блеском свежей краски; у одной из них, противоположной той, в которой была проделана широкая дверь, приведшая гостей в покои, возвышался невысокий трон, задрапированный белоснежным кипрским шелком. Даже в разгар дня в помещении витал сладостный полумрак, словно вуалью, обернутый прохладой сада, куда выходили высокие, от пола до потолка окна, больше похожие на отделанные золотом ширмы, расписанные рукой опытного художника. И именно оттуда, со стороны слабо шелестящих под ветром изумрудных дерев, послышался звук приближающихся шагов. - Шехзаде Величайшего Османского государства, опора веры и трона, наместник блистательного Карамана, сын и наследник Победоносного Мехмеда Фатиха, Владыки высочайшего Османского государства, хана ханов, султана султанов, последователя и наследника Пророка Творца Вселенной, защитника трех священных городов: Медины, Мекки и Иерусалима, Императора Константинополя, Адрианополя и Бурсы, владыки Черного и Мраморного морей и их побережий, Владыки Анатолии и Румелии, и многих других стран и городов, благородный Гияс ад-Дин Джем!- единым духом выпалил вошедший с посетителями в зал церемониймейстер. (Должны сознаться милостивому читателю, что список владений и завоеваний Мехмет-султана сокращен в этом тексте примерно на треть, но это сделано не из преступной небрежности или злого умысла, а единственно из нежелания чрезмерно утомлять его благородные уши). Когда звуки, исторгнутые зычной глоткой вещавшего, затихли под высоким сводчатым потолком, в зал в сопровождении небольшой свиты вошел смуглый отрок, одетый в скромное на вид платье цвета первого снега. На его тюрбане, словно цветок, трепетал султан из перьев белой цапли. * нам эти войны известны как "крестовые походы" ** начальник дворцовой стражи, охранявшей покои и лично султана (его наследника)
Мустафа: Прогулки по Истанбулу в обществе отца и шейха Юсуфа научили Мустафу восхищаться сдержанно, как это прилично не каратюрку-простолюдину, а человеку благородной крови и хорошего воспитания. Мальчик видел Айя-Софию в час полуденной молитвы, и человек искушенный счел бы, что его взору было открыто самое великолепное зрелище из всех, доступных человеческому зрению (конечно, если исключить Каабу в благословенной Мекке). Но сыну Искандер-аги было всего девять лет, и куда больше застывшего величия бывшего собора Мустафу впечатлило то, как прямо на его глазах творилось чудо. Из разноцветных плиточек на потолке возникала сура Корана, будто мастеровой водил каким-то волшебным каламом. Два других рабочих лили в кадку из ведер краску, один желтую, другой - голубую, а когда третий окунул туда кисть и провел ею по стене, она почему-то оставила зеленый след. Мустафа, пожалуй, охотно бы задержался здесь и понаблюдал за их работой, стыдливо признаваясь себе в желании самому попробовать выложить хотя бы одну изразцовую букву. Искандер-ага намеренно не торопил его, напротив, незаметно замедлил шаг, давая ребенку время немного освоиться в незнакомом месте. Чем увереннее будет чувствовать себя Мустафа, тем лучшее впечатление он сможет произвести. К тому времени, как они достигли приемной, Мустафа все же сумел отвлечься от недостойного ротозейства и задумался о том, что же все-таки ожидает его в этом дворце. Несмотря на все усилия как-то представить себе шехзаде, ничего толкового не получалось - ни лица, ни речей, ни поступков. Когда же под сводами зала отзвучали последние громкие поименования, и Джем во плоти предстал перед склонившимися Искандер-агой и его сыном, Мустафа был почти удивлен. "Титул больше мальчика", - подумалось ему, и мысль эта показалась такой забавной, что он не сдержал улыбки.
Gem: Заметил или нет высокий мальчик этот знак детской непосредственности, мелькнувший на лице Мустафы, сказать было невозможно,- во всяком случае, его красивое личико, обрамленное тончайшим полотном тюрбана, ни на секунду не изменило своего выражения. Сопроводжаемый по пятам царедворцами, которым он едва доходил до плеча, шехзаде проследовал к трону, на который и воссел заученным, но не лишенным детской еще угловатости движением, подвернув под себя одну ногу, и выставив на низкую ступеньку другу, обутую в белую же парчовую туфлю. Одна его рука неторопливо опустилась на подлокотник,- второй сын и наследник Фатиха, больше похожий на мраморное изваяние или куклу, каких ради диковинки послы и путешественники привозят из варварских, не слышащих слова Аллаха стран, сделал движение, повелевающее искателям высочайшей милости подняться. Советники тем временем заняли за спиной младшего принца места, причитающиеся им в соответствии с рангом; один из них, высокий, представительный мужчина в расшитом халате, возгласил, споря зычностью голоса с тем, кто объявил о появлении принца: - Шехзаде Гияс ад-Дин Джем разрешает вам обоим подняться, чтобы предстать перед его благородным взором!- видимо, далее последовало какое-то движение, неуловимое для постороннего, но понятное для внутреннего распорядка дворца, потому что неизвестный продолжал.- Шехзаде Гияс ад-Дин Джем повелевает вам говорить и поведать светлейшему принцу о том, что привело вас на благословенные земли Карамана.
Мустафа: Искандер-ага был опытным придворным, а потому необходимость оказывать почести мальчишке, бывшему почти ровесником его сына, нисколько не тяготила его. Пусть младший из шехзаде еще не успел совершить ничего значительного, слава великого отца окутывала его незримым покровом, и в лице Джема Искандер-ага приветствовал, прежде всего, великого Фатиха. Начав свою речь с обычных пожеланий долголетия и благополучия, он не слишком скоро дошел до сути дела, хотя и понимал, что несколько злоупотребляет оказанным вниманием. Помпезная греческая велеречивость, приправленная изощренным красноречием улемов, была поистине неистребима; пожалуй, даже падая со скалы, Искандер-ага не сумел бы просто крикнуть "Помогите!" без того, чтобы присовокупить к этому какой-нибудь подходящий случаю пример. Мустафа скользил взглядом по лицам приближенных шехзаде, по изысканным росписям на стенах, но то и дело возвращался к Джему, который казался болванчиком, высеченным из мрамора вопреки всем заветам Творца, воспрещавшего творить каменные, глиняные и прочие человеческие подобия. Принц выглядел таким серьезным, едва ли не суровым, что Мустафе сделалось немного не по себе. На какое-то мгновение он даже усомнился в том, что повелитель Карамана вообще слышит, о чем говорит проситель, и это было обидно, потому что каждое слово того стоило. Потом Мустафа вспомнил, что обещал отцу по дороге сюда и сказал себе, что шехзаде так невнимателен не по злому умыслу. Может, у него болят зубы, конечно, тут и света белого не взвидишь... Тогда, напротив, следовало бы похвалить доброту и терпение Джема. - ... не является ли это долгом каждого подданого Фатих Мехмет-султана, да благословит его Аллах? Воистину, это так, и воистину - долг этот почетен и сладостен. Потому я осмелился потревожить покой шехзаде Гияс ад-Дина Джема, возлюбленного сына повелителя, дабы принести ему в дар самое ценное, что у меня есть. Если сердце шехзаде возрадуется, и он будет доволен, это станет отрадой и для его родителя, да продлит Аллах его дни. Моему сыну Мустафе девять лет, он успешно изучает Коран, читает и пишет по-арабски, говорит по-гречески и на языке латинян, имеет способности к каллиграфии и музыке. Это перечисление его талантов заставило Мустафу внезапно усомниться в том, что все навыки, приобретенные в Истанбуле, имеют какой-то вес в Карамане. Если бы принц Джем был ровесником шейха Юсуфа, то было бы куда вероятнее заслужить его одобрение. Хотя, наверное, такой старый шехзаде - это все-таки уже султан...
Gem: Пожалуй, впервые с начала беседы на лице принца отразилось какое-то подобие интереса. Во всяком случае сиятельный отпрыск Завоевателя соизволил повернул голову к человеку, стоящему за его троном - совсем немного, так что белый султан на его тюрбане едва колыхнулся. Но, видимо, этот знак высшей воли в глазах выдавал величайшее волнение: незнакомец, чья одежда цвета июльского неба и белая мукля* выдавала в нем одного из воспитателей, шагнул вперед и склонился перед своим юным господином. Они не обменялись ни единым словом, но этого и не потребовалось: выпрямившись и вновь поклонившись, новый участник действия обратился к Искандер-ага мягким, тихим голосом: - Гияс ад-Дин Джем хочет знать, обучен ли твой сын благородному языку zabân-e fârsi, и знаком ли он с трудами персидских поэтов. В этом месте по рядам придворных прошел шепоток. Видно было, что вопрос, заданный от имени принца, пришелся не по душе некоторым из собравшихся, настолько, что даже присутствие юного господина не удержало их от выражения своего недовольства. Но по прежнему прямой, восседающий на троне принц на мгновение обернулся - и ропот недовольства исчах, словно ручей, перекрытый надсмотрщиком, которому крестьянин не заплатил нужного налога. Птичьи глаза мальчика устремились на нового товарища. *особо широкий тюрбан, знак образованного мусульманина или улема
Мустафа: - Да, господин, этому он обучался тоже, - с поклоном отозвался Искандер-ага и чуть коснулся плеча сына, поощряя продемонстрировать свои таланты. Правду говоря, Мустафа владел лишь основами фарси и не мог бы свободно поддерживать беседу, если бы придворному мудрецу вздумалось проверять его знания. Впрочем, несмотря на свой нежный возраст, мальчик уже успел усвоить, что правда далеко не всегда бывает уместна. Из всего же сонма персидских поэтов ему был знаком только Фирдоуси с его "Книгой царей", а еще точнее - похвала уму, которую так любил цитировать шейх Юсуф. - Теперь, премудрый муж, прилично в этом месте Поговорить о том, как драгоценен ум... Уже начав читать, Мустафа понял, как дерзко звучит в его устах чужая мудрость - будто он на равных вступал в беседу с улемом принца. Откуда же взрослым знать, что другим стихам его попросту научить не успели, и это не его осознанный выбор, а просто игра случая! Но ничего другого, кроме как продолжать, не оставалось.
Gem: Волнения мальчика были напрасны: человек в синих одеждах улыбался, внимая бессмертным строкам "Песни о царях". Но слова гонимой одними и привечаемой другими персидской культуры заставили лица придворных измениться: часть из них разделяла видимое удовольствие принца и его наставника,- другая же с откровенным осуждением поглядывала на Искандер-ага, вместо благословенной и одобренной суры научившего ребенка стихам огнепоклонников, прославлявших Зорастра и рассказывавшего о том, как цари земли подпадают под власть бесов. Хорошо еще, что этот грек не додумался припомнить рассказ о Феридуне и его братьях, который слишком многим казался намеком на правящего падишаха! В конце концов один из них не выдержал. Когда Мустафа на мгновение остановился, переводя дух и набирая воздуху в легкие, из-за плеча принца раздался сладкий, словно халва, голос: - Может быть, почтенный обучил своего сына и стихам Хафиза или Хайама? Нет сомнения, что муж столь просвещенный, познавший и ученье Исы, и истинную мудрость Аллаха, дал своему наследнику знания о том, что полагает лучшим. Слова эти для слуха были как миндаль для языка, но, как и в миндале, в глубине их был скрыт яд. Погребенный среди цветов далекого Шариза бунтарь, ныне считающийся светочем Востока, в описываемое время был едва ли не отвергаем даже образованными людьми; что уж говорить о том, кто был изгнан от двора первого Турка? Глаза собравшихся обратились к просителям; в большинстве их светилось напряженное сочувствие, и но несколько человек не скрывали осуждения и даже брезгливости. Греки, покоренный народ. Неужели османы-победители принуждены будут терпеть этих полуверов, да еще слушать, как они на глазах у возможного владыки восторгаются язычниками-персами?
Мустафа: Мустафа, несмотря на крайне благожелательный тон говорившего, все же понял, что в его словах кроется насмешка, и даже более того - намерение оскорбить. Он осторожно скосил глаза на отца - тот оставался невозмутим, даже если и был каким-то образом задет, и все же мальчик, обладающий обостренным чутьем к фальши, свойственным всем детям, решил для себя, что от этого человека лучше держаться подальше. - Бейэфенди мудр, - с безупречной вежливостью отозвался Искандер-ага, - получив возможность изучать и сравнивать, я познал, что нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммад - пророк его. Сказано в Коране: "Неверные не бывают счастливы. Счастливы бывают верующие." Счастлив мой сын, не знающий иной веры, кроме ислама, следующий стезей правоверного и воздающий хвалу Единому, Совершенному, Всемогущему, Безупречному. Для Мустафы не было секретом, что отец, да и мать тоже, раньше исповедовали веру в пророка Ису, но в доме говорить об этом было как-то не принято. И сура, где говорилось о неверных, никак в его понимании не соотносилась с родителями. До него понемногу начало доходить, на что намекал неприятный господин. - Всякому плоду свое время - полагаю, однажды для моего сына наступит пора, когда он откроет для себя не только Хайама и Хафиза, но и Аристотеля, и Афлатуна, и Ибн-Сина, и Руми... Уповаю, что шехзаде Джем окажет ему особую милость - сорвать эти плоды премудрости вместе.
Gem: Неизвестно, как бы повлиял дерзкий ответ Искандер-Аги на дальнейшую судьбу его сына, и, может быть, на будущее Империи,- во всяком случае, обладатель сладкого голоса без утайки сдвинул толстые брови и, наклонившись, забормотал что-то в ухо принца. Хозяин ученого тюрбана, заметивший это движение, взглянул на просителя с некоторой тревогой, вполне уместной, если учесть особые обстоятельства спора. Однако, и тот ни другой не успели ничего сделать: принц медленно поднял руку, показывая всем присутствующим, что желает встать. Это означало конец аудиенции. Молчание, повисшее в этот момент в комнате, казалось, можно было зачерпнуть ложкой. Вязкое, словно щербет, оно, казалось, парализовало собравшихся, так что поднимать властителя Карамана с трона они кинулись на мгновение позже, чем требовали обычаи. Когда наследник Фатиха усилиями четырех мужчин был приведен в устойчивое вертикальное положение, он снова сделал жест, приказывая приблизиться распорядителю, и очень тихо произнес несколько слов. Красноверхий тюрбан вновь склонился, демонстрируя смирение перед волей багрянородного Фатихида, после чего мужчина повернулся к просителям. - Гияс ад-Дин Джем - да благословит Аллах его, и его отца, великого султана Мехмеда Завоевателя, красу и ужас Вселенной, потрясателя мира и покорителя множества многих народов!- изволил склонить свой благосклонный слух и объявить гостям своей благородной столицы о своем решении. Сердце сиятельного принца тронуто вашей слезной просьбой, и исполнено милосердия ко всем, кто припадает к его стопам в надежде на высочайшую милость победоносного султана Мехмета Фатиха, защитника веры и светоча государства, чьею волею поставлен он, шехзаде Гияс Ад-дин Джем вершить на землях наших новых подданных справедливость и правосудие во имя отца своего, и во имя Всевышнего и Безупречного Господа нашего, и во имя пророка нашего, да благословит его Аллах и приветствует! А посему повелел прекрасномудрый шехзаде Гияс Ад-дин Джем моими недостойными устами объявить вам свою волю о том, что отныне означенный Мустафа, сын Искандер-аги, принимается на службу ко двору светлейшего принца на должность мюлазима* под начало старшего капыджибаши** с обязанностью и счастливым правом согревать постель сиятельного шехзаде Джема, и находиться при нем для личных услуг одну ночь в седмицу. Жалование сказанному Мустафе Искандери будет выплачиваться из дворцовой казны и составлять десять акче за седмицу, при довольстве им его повелителя, и его наставника. Падите ниц и благодарите милостивое, и добронравное, и неоскудевающее в милосердии своем сердце нашего султана и нашего светлейшего принца, внемлющего мольбе сирых и слабых, прибегающих к его благоволению и покровительству,- и да изольет на него Аллах потоки щедрот и да ниспошлет он ему здоровья, процветания и долголетия на многие годы! *Мюлазим - "стажер", мальчик или юноша, живущий при дворе султана (принца), назначенный на некую должность, которую он пока не может исполнять по малолетству. Мюлазимы сопровождали действующих придворных на правах ассистентов, что позволяло им досконально изучить тонкости своей почетной обязанности и нрав своего повелителя, так что, по вступлении в должность они, действительно умели угадывать пожеланья хозяина по почти неуловимым жестам. ** Капыджибаши - камергер.
Мустафа: - Иншаллах! - Искандер-ага мог бы куда красноречивее выразить свою признательность, однако шехзаде ясно дал понять, что аудиенция завершилась. Посему пришлось молча пасть ниц перед принцем, от милости которого с этого мгновения зависела жизнь и благополучие Мустафы. Сам новоиспеченный придворный все еще икак не мог поверить в то, что отец сейчас выйдет из мабеина, пройдет по тем залам, которые они вместе миновали по пути сюда, потом вернется на постоялый двор... а он, Мустафа, останется здесь один-одинешенек. Да, конечно же, отец еще дома объяснял ему, что теперь они нескоро увидятся, и мама с тетушкой Айше были такие грустные, когда провожали их, но только теперь мальчику стало понятно, что переживали родители, расставаясь с ним. Взрослое "долго" ведь совсем не такое, как у детей. Пока он вырастет и сделается капиджибаши, отец и матушка состарятся, тетушка Айше похудеет, а шейх Юсуф может и вовсе умереть, он ведь совсем старый!.. Мустафе так захотелось домой, что он едва не до крови прикусил губу, чтобы не ляпнуть чего-нибудь неподобающего.
Verba volant: ... На его плечо опустилась чья-то рука. В другой день она показалась бы ему просто сухой и горячей, но сегодня, сейчас, в эту минуту она готова была прямо-таки придавить хрупкое плечо ребенка своим весом. Человек в синем - султанский "дядька", лала - с улыбкой смотрел на новичка, чье растерянное лицо яснее слов выдавало его желание броситься, очертя голову, прочь из пышных покоев дворца. - Пойдем, дружок,- его яркие, несмотря на возраст, написанный в глубоких морщинах, ясные голубые глаза смотрели на нового обитателя крепости с пониманием и сочувствием.- Пойдем: чем дольше ты будешь стоять здесь, тем крепче ноги твои врастут в пол этого зала. Теперь ты мужчина и царедворец, а царедворцу не пристало уподобляться курице, кричащей направо-налево о том, что у нее из гнезда украли яйцо. Он усмехнулся, бросив быстрый взгляд на противника, который следом за принцем уже покидал великолепные покои через распахнутые на обе створки двери в внутренние покои. Там где проходила пестрая, странно выглядящая группа придворных, теснящаяся вокруг одного-единственного подростка, лампады, казалось, начинали на мгновение сиять ярче, словно приближение принца озаряло все вокруг - и, стоило младшему шехзаде удалиться, невидимая рука убавляла фитиль лампад, и сводчатые коридоры постепенно погружались во мрак. Когда шествие исчезло за поворотом, один из стражников с поклоном обратился к Искандер-ага, очевидно, предлагая его проводить, чтоб тот не заблудился в незнакомых многочисленных переходах. Ладонь на плече Мустафы на мгновение сжалась, как будто новый наставник все еще сомневался, что отец и сын сумеют пережить эти мгновенья разлуки - но Искандер-ага слегка наклонил голову и вышел следом за хасеком*, даже не оглянувшись. - Пойдем,- горячая рука мягко потянула мальчика в сторону. ... Солнце не успело еще коснуться пылающей головой шелковой зелени сада, как Мустафа уже был определен в свиту принца Гияс Ад-дина, и получил место в комнате с четырьмя другими детьми, денежный задаток за пол-седмицы вперед и новое платье, которую обязан был одевать, отправляясь на службу и в торжественных случаях, и состоявшую из белоснежных шаровар, нижней рубашки и пояса, красной бархатной курточки и традиционной белой чалмы; особый сапожник, обслуживающий нужды "младшего двора" шехзаде, снял с его ноги мерку, чтоб изготовить пару красных же, шитых серебром сафьяновых сапожек. Старожилы, прослышав о прибытии мюлазима, побросали свои дела и таращились на него блестящими от любопытства глазами, словно совята; присутствие учителя покамест сдерживало их любопытство. Тем временем подошло время соборной молитвы, так как была пятница, и детям пришлось под присмотром наставника направиться в баню, а оттуда - в масджид, домашнюю мечеть, где они провели время до самого окончания сумерек, прославляя Аллаха и ритмично стукаясь головами о покрытый ковром пол. Принца среди них не было. ... Ужин "дворцовых мальчиков" не представлял из себя чего-либо особо роскошного: фрукты, медовый хлеб, столь распространенный в Империи, пряным ароматом вызывающий в памяти благословенье Пророка. Исключением была разве что родниковая вода, по чисоте и прозрачности могущая соперничать со слезами ангелов - сокровище, едва ли доступная кому-то на центральных равнинах. После чего, кратко благословив и раздав поручения на утро - новоиспеченный камердинер получил задание вместе со своим старшим товарищем проветрить платье в одной из многочисленных кладовых - их распустили по спальням, велев не тратить время на досужую болтовню. *хасек - низший чин дворцовой стражи, порученец
Мустафа: Было бы наивно думать, что распоряжение старшего будет выполнено немедленно и беспрекословно, если любопытство мюлазимов донельзя растревожило появление новичка. Не успел Мустафа разобрать постель, как его уже окружили соседи по комнате, так что ему не осталось ничего другого, как усесться, уподобляясь меддаху, и начать рассказ о своей семье, о путешествии сюда, об Истанбуле. Среди его собеседников столичным жителем прежде был только щекастый Селим, но, судя по косноязычию, с которым он выражал свои мысли, связного повествования от него ждать не приходилось. Мустафа был обычно словоохотлив и с удовольствием вступал в беседы, однако сейчас внимание, обращенное на него, более тяготило мальчика, нежели радовало, хотя новые товарищи явно были восхищены его речами. Он несколько раз пытался намекнуть, что устал и хочет спать, но мальчишки оставили его в покое не раньше, чем в коридоре послышались шаги - прыснув во все стороны, как воробьи, юные придворные шехзаде мигом улеглись по местам и притворились спящими. Мустафа укрылся одеялом с головой и отвернулся к стене, надеясь, что те поленятся тревожить его снова. Шаги стихли, до чуткого слуха мальчика донеслись приглушенные голоса - наверное, это стража обходила дозором дворцовые покои, потом караульный снова продолжил свой путь. Чауши говорили достаточно долго, чтобы в спальне окончательно воцарился покой, а сонное сопение из старательного стало вполне естественным. Пару раз перевернувшись с боку на бок, Мустафа понял, что уснуть ему, скорее всего, не удастся, а потому снова уселся, натянув одеяло на плечи и обхватив руками колени.
Gem: ... Голоса за дверью стихли; нестройная поступь стражи и стук алебард о каменный пол возвестили о том, что достойные стражи дворцовых покоев вспомнили о своих основных обянностях. Россыпь беззаботного смеха в последний раз прокатилась по коридорам - и в спальнях снова установилась тишина, нарушаемая дружным сопением полудюжены детских ротиков, да треском масляной лампады. Подвешенная под самым потолком, она лила скудный свет на шесть крошечных кроваток, на которых, свернувшись, словно мышата в норе, спали будущие сановники Империи. ... Скрипнула дверь, и голубоватый луч света лег на белоснежный тюрбан и форменную бархатную куртку мальчика, бесшумно, словно призрак, появившегося в покое. Он огляделся, и решительно направился к застывшему в неподвижности Мустафе. - Ты - новенький, которого сегодня взяли на службу? Голос пришельца звучал приглушенно; не желая будить своих товарищей, он наклонился, поблескивая на мюлазима темными глазами из-под надвинутого на самые брови головного убора. Вполне оценив потерянное выражение лица малыша и беззащитное движение его хрупкой фигуры, он наморщил нос, но продолжал, понизив голос до еле слышного шепота. - Я - старший ученик Ахмет-Паши, старшего воспитателя принца Гияс Ад-дина Джема, и глава братства, которое мы основали, чтобы служить нашему благородному повелителю. Каждый, кто попадает ко двору, обязан принести клятву верности шехзаде и пройти испытание, чтобы доказать свою смелость и преданность Его высочеству. Если ты считаешь себя мужчиной, пойдем со мной.
Мустафа: Для того, чтобы сын Искандер-аги оставил сомнения и последовал за незнакомцем, было достаточно и половины сказанного. Хотя он так и не понял, почему отец решил, будто шехзаде нуждается в друге, и почему им может стать именно он, а не кто-нибудь из давно живущих здесь мальчишек, Мустафа желал наилучшим образом исполнить свое обещание и как можно усерднее служить своему господину. Не нужно было взывать к его чувству собственного достоинства, чтобы призвать Мустафу выполнить свой долг перед принцем, а упоминание Ахмет-паши совершенно успокоило мальчика. Торопливо одевшись, Мустафа выскользнул из спальни вслед за старшим, нимало не задумавшись о том, что никто из новых товарищей его о подобной церемонии не предупредил. В раздумьях о том, какое же испытание ему предстоит, Мустафа едва не проворонил появление стражи в одном из дворцовых переходов, так что его спутнику пришлось в последний момент втолкнуть растяпу в нишу и прикрыть собой. Охранники, к счастью, свернули в другую сторону, и Мустафа все же решился шепотом спросить: - Почему мы прячемся?
Gem: Мальчик - он оказался почти на голову выше своего нового товарища - напряженно всматривался в темный коридор, придерживая своего любопытного спутника рукой. Россыпь золотистый пятен на полу отмечала путь стражи в наполненных сиреневой тьмой коридорах; затаив дыхание, дети ждали, пока они окончательно растворятся между ажурных колонн. Когда опасность миновала, ученик Ахмет-Паши повернулся к спутнику. - Мы не прячемся,- его лица не было видно, но в речи отчетливо слышалось раздражение.- Но если придется спасать нашего господина от врагов, мы должны знать все ходы в крепости, и не попасться в руки врагов. Если ты собираешься орать, как сумасшедший верблюд, то мои братья сделают так, что ты никогда, никогда не станешь защитником нашего принца! Эта пламенная речь, по-видимому, показалась самому оратору способной пристыдить даже камень - во всяком случае, не дожидаясь ответа Мустафы, он выскользнул из спасительной ниши и, бесшумно ступая, направился дальше. Видно было, что путь, по которому он ведет сына Искандер-аги, изучен тайным обществом, - или его предводителем - до последнего арши. Не оглядываясь, ныряя от одного укрытия к другому, он устремился дальше по коридору, увлекая за собой младшего товарища. Словно две тени, отбрасываемые кружащими возле ламп ночными бабочками, замирая при каждом шорохе, ощущая кожей дуновение свежего ветра, несущего столь долгожданную свежесть с темнеющих на горизонте гор, прячась в тенях, то устремляясь бегом, то крадучись, как султанские кошки, мальчики миновали отведенную под покои шехзаде часть дворца, и притаились среди тюков шелковой ткани, сложенных в кучу перед запертой на ночь узорной решеткой. Они едва успели накрыться сверху полоской расшитой материи, краски которой сияли даже в это темное время, как снова раздались шаги стражи. Горячая ладонь спутника накрыла рот Мустафы, а плечо старшего отрока больно вдавило его в пол.
полная версия страницы