Форум » Regnum caelorum » "Кто его раздевает - тот слезы проливает..." - сентябрь 1494 года, палаццо Дженнаро » Ответить
"Кто его раздевает - тот слезы проливает..." - сентябрь 1494 года, палаццо Дженнаро
Gem: Наверное, надо бы проставить рейтинг. Недетский, короче говоря.
Ответов - 19
Gem: ... Джем медленно разлепил веки; затуманенные глаза его некоторое время безуспешно пытались разглядеть что-нибудь в окружающем полумраке. Но борьба оказалась непосильной, и ресницы шехзаде снова сомкнулись, оставляя его на милость других чувств: слуха, обоняния и осязания. Мужчина лежал на спине, на удобном ложе, ощущая обессиливающий жар, причиной которому была не болезнь, и не действие яда, который как величайшую ценностость привез наемный убийца под личиной купца из самого сердца Империи. Поводом, то заставлявшим кровь шехзаде вскипать, как смола, то бросавшим его в дрожь от долетавшего из сада утреннего ветерка, была покоившаяся на плече женская головка, словно змеями, увенчанная черными косами. Пальцы, лежащие на его груди в распахнувшемся вырезе рубашки, вздрагивали и шевелились. Казалось, ладонь его любовницы живет своей собственной жизнью, словно ночная бабочка, пытающаяся скрыться в его сердце от пробивавшихся в спальню солнечных лучей. ... Эту привычку - оставаться до утра - принц усвоил совсем недавно: до этого единственным, что могло воспрепятствовать ветреному сыну Анатолийских степей покинуть очередную пассию, едва утолив страсть, была его полная неспособность двигаться и даже говорить - случай редкий, ибо принц обладал редкой для правоверного устойчивостью к напиткам из виноградной лозы. Как уже известно читателю, наследник Фатиха не всегда мог передвигаться по прямой и на двух ногах,- но воля его была столь непреклонна, а сознание долга столь велико, что лишь в исключительных случаях Джем не встречал утро в стенах (или хотя бы под стенами) замка Святого Ангела, бывшего его очередным временным приютом. Но сегодня он - в который раз – лежа в постели Лючии Фальеро и ощущая предутренний ветерок сквозь тонкую ткань одежды, желал лишь одного: чтобы день не наступал никогда. Почти вся ночь прошла в изнурительных, отравляющих душу ласках, то нетерпеливых, то медленно текущих, как воды ленивой реки; казалось, что даже во сне его тело не желало знать успокоения. Дремота обарывала его раз за разом, и раз за разом Джем открывал глаза. Протянутая рука находила на столике возле постели кубок с вином; шехзаде жадно приникал к краю, стремясь утолить свою жажду, не обращая внимания на то, что темные капли сбегают по груди, расползаясь по белой ткани его рубашки. Но куда чаще эта самая рука принималась бродить по обнаженной груди Лючии; мужчина задыхался, ища полуоткрытым ртом губы женщины,- и было понятно, что этот напиток опьяняет его куда больше, чем кровь тысячи тысяч лоз.
Лючия Фальеро: Венецианка не торопилась открывать глаза, хотя давно проснулась. Ей нравилось лежать вот так, в тепле и неге, расслабленно и сонно отвечая на поцелуи, словно невзначай забираясь пальцами под рубашку лежащего рядом мужчины. Покрывало куда-то исчезло еще ночью, не иначе, оказалось где-то далеко под кроватью, и не было никакого желания заглядывать туда, когда можно было просто положить ногу на Джема, ненавязчиво прижимаясь к нему всем телом, или свернуться в клубок, перемещаясь с плеча мужчины на его живот. Ощутив под щекой шероховатую ткань, Лючия поморщилась, все так же не открывая глаз. Привычка любовника спать одетым мешала примерно так же, как мешают в постели крошки от печенья. Зарываясь лицом в живот Джема, как кошка зарывается в подушки, и изображая сонную возню в поисках наиболее удобного положения, венецианка сдвинула край рубашки, утыкаясь носом в светлую кожу и принимаясь уютно сопеть. «Сплю сладким сном». Это было почти честно. Вот только губы Лючии, нежно дотронувшись до живота любовника, скользили все выше и выше, а для этого, соответственно, все выше и выше требовалось задирать его рубашку. Впрочем, напор в действиях венецианки обнаружился бы только в том случае, если бы Джем вздумал сопротивляться, подобно девственнице в первую брачную ночь.
Gem: ... Жестоко ошибается тот, кто думает, что жизнь отпрысков царского рода в Турции полна всевозможными удовольствиями, включая оргии с несовершеннолетними рабынями. С шести лет, когда наследника уводят с половины его матери, шехзаде проводят почти в полной изоляции, навещаемые днем только учителями, а ночью - только одним рабом, который будит возможного правителя всякий раз, когда тот пытается захрапеть. Султану не дозволительны даже эти маленькие слабости, и ни возраст, ни состояние здоровья не дают надежды на послабление в этом почти спартанском существовании будущих властителей Османской империи. Стоит ли говорить, что суровый закон не дозволяет мусульманину не только изнеживать свое тело, но и открывать его для посторонних, чей недобрый взгляд может навести порчу на властителя многих сотен правоверных? ... Почувствовав ласковое прикосновение к запретной части тела - айрат -, Джем сразу же сел на постели. Любая другая женщина немедленно бы поплатилась за подобное обращение суровой отповедью, но вид Лючии, разнежившейся и разрумянившейся во сне, заставил протестующе поднятые руки опуститься, а окрик - замереть в груди. Улыбнувшись с некоторым напряжением, он наклонился к женщине, обвивая одной рукой ее талию и притягивая к себе на грудь. Вторая рука тем временем быстро ухватила изогнутую ножку кубка; сделав глоток, мужчина наклонился к любовнице, настойчиво открывая ее губы своими, по капле вливая пряный, обжигающий и прохладный напиток. Поцелуй стал настойчивее, и принц, уже почти забывший о случившемся, попытался уложить мадонну Фальеро на постель. - Уста твои - сладкий миндаль; душа моя летит к ним, словно пчела к цветку, чтобы вкусить бессмертия,- выдохнул он со стоном, когда сбившееся дыхание заставило его отстраниться.
Лючия Фальеро: Лючия молча улыбнулась, дотрагиваясь губами до кончика носа царственного любовника и словно бы избегая ответных поцелуев. Истинно венецианское коварство, мирно спавшее, когда рядом был любимый мужчина, вдруг напомнило о себе. Впрочем, напомнило достаточно безобидно. Всегда приятнее прижиматься обнаженным телом к обнаженному телу, не к тряпкам, и задумчивость, охватившая вдруг женщину, мгновенно сменилась откровенным озорством, которое, впрочем, было тщательно скрыто в глубине карих глаз. Лючия пригубила вино из кубка и ответила принцу таким же пряным поцелуем, заставляя его окончательно отвлечься от забот об одежде. Ей в голову не могло прийти, что Джем окажется столь скромен и стеснителен, когда дело дойдет до его собственной наготы, и венецианка была твердо намерена лишить его этой добродетели, которая могла порадовать лишь убежденных аскетов из числа блюдущих обет безбрачия. Если бы принц был весьма упитан или покрыт уродующими шрамами, венецианка еще поняла бы это стремление не разоблачаться перед любовницей, но султан вовсе не был уродлив, напротив. Отчаявшись разобраться в причинах, Лючия решила заняться следствием. Ощутив, что еще немного, и она откажется от своего коварного плана, растворившись в поцелуях и объятиях, венецианка словно невзначай задела рукой тот самый кубок, из которого они пили, постаравшись вывернуть его точнехонько на любовника. Лежать в мокрой и липкой рубахе – удовольствие из последних, но Лючия надеялась скрасить принцу впечатления от собственной неловкости несколькими мгновениями позже. - Ах!.. – горестно воскликнула она, уставившись на любимого преисполненными страдания глазами. – Прости… В голосе венецианки было столько раскаяния, что хватило бы на всех грешников Рима.
Gem: ... Ловя жадно раскрытым ртом виноградную кровь из губ женщины, Джем почувствовал себя совершенно, абсолютно пьяным. Даже не так - опьяненным. Ему довелось сжимать в своих объятиях женщин, похожих на разъяренных тигриц и невинных скромниц, камфорных эфиопок и золотоволосых северянок,- но лишь изредка, более в своих снах, чем в реальности снисходило на него чувство, подобное этому, такое, какое дается, наверное, лишь праведникам в райских садах. Упав на спину, забыв о своем сане, о чести мужчины, о будущем и прошлом, он отдался поцелуям Лючии Фальеро, словно обноски одежд, отшвырнув прочь свои сомнения. Красный осадок - древнее земных царств, древнее разума, древнее самого человека - медленно поднимался в его крови, выжигая изнутри вены, заставляя сердце плакать алыми слезами. Он и правда, чувствовал себя отравленным - горечью страха, солеными водами женского лона, сладкими, словно молоко и мед, прикосновениями, которых он никогда не знал, и всегда боялся. У подножия трона нет ни друзей, ни любовников. Все, что произошло дальше, прошло мимо его сознания. Но Лючия отстранилась, и Джем едва не закричал от боли, словно за несколько минувших мгновений их тела успели срастись воедино. Он несколько раз моргнул, пытаясь понять, что стряслось,- а, поняв, изумился еще больше. Но женщина смотрела на него с видом виноватым и втайне требовательным, и Джем решил, что ей неприятно прикосновение мокрой ткани. - Ах, да!- спохватился он, пытаясь сесть на постели, словно пьяный, и чувствуя, что тело отказывается повиноваться. Язык тоже не слушался, и шехзаде с паузами проговорил.- Я... здесь должны быть простыня... покрывало... я сейчас... Он хотел повернуться, чтоб передвинуться к краю ложа, но покачнулся и упал на бок. - Аллах милостивый! чем ты опоила меня? Я не могу двигаться. Затуманенные глаза устремились на женщину с неприкрытым желанием. Неужели она не видит, что он готов был вырезать сердце из груди по одному ее слову? Но - только не сейчас. Шехзаде вытянул руку, словно боясь, что Лючия ускользнет, растворится в винных грезах, подобно призраку, и пытаясь удержать видение. - Ты боишься, что цветку моей любви не расцвести без полива?- через силу улыбаясь, проговорил он.- Аллах свидетель, ты можешь убедиться, что это не так! Иди же!- горячие пальцы обхватили запястье Лючии, то самое, которое когда-то он едва не сломал в порыве страсти и ярости. - Иди!
Лючия Фальеро: - Я здесь, - нежно улыбнулась венецианка, приникая к груди мужчины и тут же отстраняясь с видом крайнего сожаления. – Но ты… В мокрой и липкой рубахе? Я не могу этого допустить, ты достоин лучшего. Устраиваясь поудобнее на груди Джема и почти касаясь его губ своими, Лючия промурлыкала: - Простыню? Покрывало? Изволь, - женщина скосила взгляд в сторону длинного винного пятна, стараясь выбрать такое положение, чтобы не дотрагиваться до мокрой рубахи ни грудью, ни плечом. Учитывая, что ее запястье все еще оставалось в пальцах Джема, задача была не из легких. - Сними эту тряпку, - тихонько попросила она, ожидая резкой отповеди.
Gem: Слова Лючии, ее движения, запах ее тела, к которому примешивался острый запах его собственного семени, заставляли турка дрожать, словно от лихорадки. Ему довелось изведать множество удовольтвий, часть из которых была откровено запретна для правоверного - но одна мысль о том, что эта женщина принадлежала ему, принимала его в себе, обессиливала, лишала воли и иных желаний. Когда шехзаде впервые поймал себя на этом ощущении, он испугался. Сыновьям султана доводилось слышать рассказы о том, что наложницы и жены подмешивали наркотики в еду и питье своих покровителей, и даже в те мази, которые они использовали для придания большей сладости процессу физического единения. Но теперь ему было абсолютно ясно, что причиной, привязывавшей его к итальянке, были не алхимические травы и даже не ее искусство в любви. И это пугало еще больше. ... Он потянулся к приближающимся губам со всей страстью паломника, молящего об прощеньи грехов - но женщина отпрянула, искушая его улыбкой и одновременно отсраняя взглядом темных глаз. Новое требование раздеться заставило принца на мгновенье нахмурить брови. - Правоверным запрещено обнажать свое тело ради праздного любопытства,- негромко, но с непоколебимой твердостью произнес он, потупив глаза и гадая, чем вызвана подобная настойчивость.- Пойми верно: я не думаю, что ты хочешь причинить мне вред, наведя порчу или сглазив, но... Зачем это? Разве я мало тебя ласкаю?- его глаза с почти детской ясностью и затаенной обидой взглянули на Лючию.
Лючия Фальеро: - Затем, что ты мокрый, - серьезно пояснила венецианка, ласково и одновременно насмешливо глядя на принца. – Давай сделаем так – я закрою глаза и не буду их открывать, а ты снимешь это… Лючия легонько провела пальцем по мокрому пятну. - Я не буду смотреть, - пообещала она еще раз, честно закрывая глаза и покрывая лицо любовника почти невесомыми поцелуями. За этим приятным занятием венецианка с чисто женской непосредственностью решила, что со стороны Джема будет вовсе уж бессовестно заставить ее лежать на чем-то мокром, пусть даже этим «чем-то мокрым» станет сам принц. Она уже успела забыть, что лично вывернула кубок на любовника, и сделала это не просто так.
Gem: Если бы Лючия знала, какую борьбу в душе своего ночного гостя подняла своей просьбой, она удивилась бы. И, может быть, посмеялась. И мысль об том, что он делает что-то смешное в ее глазах, заставила Джема снова сесть на постели. Хмурясь, он огляделся в поисках покрывала,- но оно, как известно, случайно или нет, оказалось под кроватью, и извлекать оттуда узорчатую ткань значило подавать повод к новым насмешкам. Ясно было, что итальянка не затем просит его раздеться, чтобы тут же позволить скрыть свою наготу. Но шезхаде был не из тех, кто быстро сдается. Выбравшись из постели, он подобрал брошенный в изноженье кровати зеленый пояс, стягивавший его талию перед началом этого свидания - но полоса ткани оказалась слишком узкой и норовила соскользнуть с бедер, весьма недвусмысленно удерживаясь лишь на одной части его тела. Поняв, что сопротивление бесполезно, принц отбросил шелковую полоску, и, взявшись за ворот рубахи, разорвал тонкую ткань почти до половины. Словно отмершая кожа, она соскользнуда по его плечам и упала на пол. Джем ощутил легкий озноб и против воли обхватил себя руками. Он продолжал стоять спиной к женщине, не решаясь повернуться, чувствуя, как по босым ногам скользит ветерок; от этого кожа мгновенно покрылась мурашками. Мелькнула мысль вернуться в постель и найти убежище среди подушек - но, похоже, любовная истома слетела с него вместе с рубашкой. Сейчас он не желал возвращаться. Усилием воли мужчина заставил себя через плечо повернуться к Лючии, в той же позе сидящей на ложе, и вызывающим, полным злости голосом спросил: - Ты довольна? Так я больше похож на тех мужчин, что бывали в твоей постели раньше? Извини, дорогая, переделал хвостик. Решил ускорить процесс обмена.
Лючия Фальеро: - Нет, - покачала головой венецианка, не собираясь уточнять, на какой именно вопрос отвечает. Выражение глаз Джема ей совершенно не понравилось. То, что для нее было незатейливой игрой, для него было чем-то большим, и, похоже, болезненным… Пытаясь понять, отчего он срывает с себя рубашку так, словно обнажает грудь перед вражеским войском, Лючия едва не пропустила мимо ушей содержание его вопроса. - Ты ждешь, что я начну перечислять имена? – венецианка села на постели, обхватив руками колени и внимательно глядя на любовника. Глубоко в этом взгляде крылась почти звериная тоска – как смеет он, пропустивший через свою постель пол-Рима, задавать ей подобные вопросы… Случайный любовник получил бы совсем иную отповедь. Возможно, с подробными и вдумчивыми сравнениями, разумеется, не в его пользу. Нет ничего проще, чем жестоко высмеять человека, который подарил тебе свою нежность.
Gem: Звук, вырвавшийся из груди принца, был похож на рычание. Или стон? Он развернулся, казалось, забыв о том, что стоит перед женщиной полностью обнаженным, и, помедлив мгновение, прыгнул на кровать, подмяв любовницу под себя. Она не отрицала. Уже одно это, как мысль о том, что до него были другие, что они не исчезли с его появлением хотя бы из ее памяти, превратило человека внутри шехзаде в зверя. Раненого зверя. Пальцы мужчины впились в горло итальянки. Ему хотелось кричать, но легкие издавали лишь глухой звук. Хотелось убить и умереть, одновременно. Каждого, кто посмел посмотреть на нее, прикоснуться к ней, кто посмел нарушить волю Аллаха, день за днем, шаг за шагом приведшую его в эту комнату, этой ночью. Тех, кто оставил свои прикосновения на ее коже, свои поцелуи на этих губах... Дальше мысль отказывалась повиноваться и душа превращалась в бурлящую красную пену. Джем никогда не ревновал женщин. Супруга не давала поводов, да и за долгие годы превратилась из реального человека в призрачное воспоминание; остальные, все эти бесконечные пестрые вереницы проституток с выбеленными известью волосами значили не больше, чем перемена блюд на трактирном столе. Горячее, холодное; красное вино, белое; персики, яблоки, сливы... Он умел ревновать к силе, славе, к тому, чтобы лучший в каком-то деле по прихоти толпы не становился первым. К мужчинам. К равным. К тем, что может чем-то унизить, что-то отнять, тем, кому дана власть уязвить его душу. И женщины не входили в этот список. До сих пор. Сейчас происходило что-то неправильное. Женщина не просто получила над нам власть - он сам призвал на себя эту силу, и в безумии называл ее счастьем. И вот теперь эта беспощадная власть посмеялась над ним, говоря, что ему не быть первым и единственным. Десятым. Может быть, сотым. Пусть даже вторым. - Как ты могла?- простонал он, и звук этот был мало похож на человеческую речь,- Как ты могла?! Его пальцы сжались, причиняя боль, грозя разорвать хрупкое горло.
Лючия Фальеро: Рука женщины привычно метнулась под подушку, рукоять кинжала легла в ладонь, но пальцы венецианки разжались. Этого своего порыва она испугалась куда больше, чем рук, сжимающих ее горло. Когда тебя душат, бояться поздно – либо защищайся, либо умирай. Ее спасение означало бы смерть для Джема – легко зарезать того, у кого заняты руки, пусть даже руки его заняты твоей шеей. - Я… была… замужем… - одними губами сообщила Лючия, потому что любая попытка сказать что-либо вслух или даже прохрипеть означала потерю такого драгоценного сейчас воздуха. Перед глазами уже сгущалась темнота, венецианка переставала видеть и понимать, кто и за что ее убивает. Конвульсивная попытка сбросить с себя тяжесть мужского тела едва не отняла у нее последние силы, почти обрушив сознание женщины куда-то в пустую и гулкую темноту.
Gem: Он не видел ее лица, не понимал, что пытаются ему сказать. Пожалуй, еще ни разу в жизни Джем до такой степени не утрачивал контроля над собой. Он не наслаждался этим мгновением, которое могло бы стать торжеством оскорбленного духа. Сейчас, ощущая под кончиками пальцев податливую гортань, он пытался убить свою боль, причиненную тем, что за несколько мгновений с него, словно кожу, дважды содрали ощущение собственной чистоты. Это был акт бессилия. Когда тело под ним резко прогнулось, он так же инстинктивно упал на сопротивляющуюся женщину сверху, кривящимися губами ловя ее дыхание. Руки, с трудом расцепившись, полным обессиливающего обожанья движением соскользнули на напряженные плечи Лючии. Закрыв глаза, мужчина прижался лицом к запрокинутому лицу; рука, как лиана вокруг ветви, обвилась вокруг руки и легла на рукоять ножа. - Мы умрем,- прошептал он тихо, полностью готовый последовать каждому своему слову. Обнаженная кожа, лишенная покровов, казалась обрела голос и исторгала один непрекращающийся стон. Для Джема это было слишком. В исступлении он принялся покрывать поцелуями не отвечающие губы, одновременно вытягивая из-под подушки клинок. - Мы умрем. Вместе.
Лючия Фальеро: Лючия была близка к обмороку, и в первое мгновение ей показалось, будто слова Джема обращены не к ней, но несколько ударов сердца спустя она осознала, что именно предлагает ей любовник. Итальянка сжала его запястье, по-настоящему испуганная тоном принца и лихорадочным блеском его глаз. - Вместе, но не сейчас, - попыталась прошептать она, свободной рукой касаясь его щеки, но голос не слушался, лишь беззвучно шевелились губы. Мысль о смерти не казалась вдове Фальеро привлекательной, пусть даже та принимала обличье любимого мужчины. У Лючии была слишком горячая кровь для того, чтобы она могла испытать восторг при мысли о том, что вот сейчас она просто перестанет существовать, и душа ее устремится в чистилище, а плоть, которую совсем недавно тешил изысканными ласками Джем, будет зарыта в землю и со временем обратится в прах. Резкая боль в горле не давала ей произнести вслух то, что могло спасти жизнь и ей, и потерявшему голову султану, и венецианка зашлась в кашле, молча проклиная и собственную неосторожность, и ревность всех мужчин на свете.
Gem: Джем поспешно поднялся на локте, позволяя судорожно пытающейся выровнять дыхание итальянке урвать глоток свежего воздуха. Мгновенье назад охваченный жаждой прервать ее и свое земное существование, теперь он готов был, сломя голову, кинуться на поиски лекаря, панацеи или философского камня, чтоб облегчить страдания своей женщины. Такова не только природа человека,- и грозы, налетающие на цветущую землю в яркий день, лишь делают благоуханье садов ярче, расцвечивая траву и листья сотнями драгоценных слез. Кинжал, еще недавно казавшийся турку последним спасением от тягот земного пути, был забыт; обхватив обнаженной рукой тело любовницы, мужчина жадно привлек ее к себе на грудь. Пальцы, следы которых уже ярко проступали на нежной коже, гладили губ Лючии. Он явно не понимал, а, может быть, и не помнил того, что случилось, и, не находя в лице итальянки ответной страсти, вновь сдвинул брови, опять отдавшись своим мрачным мыслям. Ладони принца стиснули плечи мадонны Фальеро. - Клянусь матерью, если ты сейчас назовешь мне тех, кто...- Джем осекся, глаза его убийственно вспыхнули; но на сей раз у наследника оттоманов достало силы духа справиться с чувствами, и он продолжил.- Тех, кто когда-то... пользовался твоим расположением... клянусь, они останутся жить. Я прощу их, и вычеркну их имена из своей памяти. Единственное, чего я хочу: не уподобляться старухам, которые собирают досужие сплетни, и тем несчастным, которых поносят за глаза их знакомцы или соседи. Я хочу знать. Но горе тебе, если ты утаишь от меня хоть что-нибудь,- его ноздри раздулись, со свистом вытолкнув воздух, хотя тон шехзаде оставался по-прежнему мягким.- Ибо тогда между нами все будет кончено, и я буду знать, что есть в этом мире кто-то, ради кого ты решила выставить меня на посмешище.
Лючия Фальеро: Лючия и рада была бы сказать хоть что-нибудь, но любая попытка издать звук вызывала новый приступ жестокого кашля, режущего горло и выдавливающего слезы из глаз. Откашлявшись, венецианка подняла взгляд на любовника. - Он мертв, - одними губами, тщательно обозначая каждую букву, произнесла она. В женщине разгоралось раздражение сродни холодной ярости – в спальне происходил допрос. И допрашивал ее человек, побывавший с таким количеством женщин, что на простое перечисление их имен, должно быть, не хватило бы и часа. «Клянусь, султан, я подарю тебе зеркало».
Gem: Серые глаза Джема, не мигая, смотрели в глаза женщины. Потом он выпустил ее из своих объятий и сел, упершись руками в постель. Молчание, как ком холодного снега, покрывающего унылые поля и оголившиеся леса Лимузина, застряло в его горле. Зажмурившись, он несколько раз шумно сглотнул, пытаясь протолкнуть его внутрь. Волосы упали ему на лицо, скрывая исказившиеся черты. То, что он хотел ей сказать, стало бы пробуждением от прекрасного сна. Но, несказанное, рано или поздно превратило бы сон в кошмар. - Во Франции,- краска ушла со щек принца, сделав его похожим на восковую куклу, звуки внутри которой рождал некий магический механизм.- Во Франции у меня была женщина... очень красивая женщина. Десять лет назад. Я любил ее. Шехзаде говорил твердо, отрывисто, понуждая себя к этой исповеди шаг за шагом, словно нес какой-то большой груз. - Она уговаривала меня бежать, и я согласился. Уже потом,- веки мужчина наконец-то раскрылись,- потом я узнал, что она была подослана ко мне... Я любил ее,- повторил он, переводя тусклый, потерявший разом всякое выражение взгляд на Лючию Фальеро. Его губы остались несомкнутыми, словно папский заложник хотел что-то сказать - или, возможно, желал, чтобы его поняли без слов. Уголок его рта дернулся. Потом пополз вверх в подобье улыбки,- и тут же, сломавшись, вытянулся в одну скорбную белую линию. Все еще не сводя с лежащей перед ним женщины глаз, он протянул руку, и прикоснулся кончиками пальцев к ее лицу. - Тогда я поклялся Аллаху, что никогда не открою больше своего сердца.
Лючия Фальеро: Лючия могла бы напомнить Джему старое правило «никогда не говори «никогда»», но саднящая боль в горле ясно намекала на то, что любая попытка издать осмысленный звук закончится кашлем и ничем больше. Нежное прикосновение турка ничем не напоминало стальную хватку, но прошло некоторое время перед тем, как лицо венецианки перестало напоминать камень. Джем чуть не убил ее, повинуясь велению оскорбленной гордости, ревности, Бог знает, чего еще… Трудно рассуждать здраво, растирая кровоподтеки на горле, и Лючия вдруг очень по-женски расстроилась. «Я никогда не смогу ему рассказать… Он же убьет меня…» Привыкшая после смерти Томмазо не доверять никому, венецианка пыталась смириться с тем, что заветное «аudi, vide, sile» действует и наедине с Джемом. Смиряться с этим не хотелось, но Лючия хорошо понимала, что следующая его вспышка ревности может стать последней как для нее лично, так и для них обоих. Обнимая принца за шею и скрывая лицо где-то у него на груди, венецианка тоскливо подумала о том, что помочь ей, кажется, не сможет никто на свете… Ну что ж, придется помогать себе самостоятельно. Но как жаль, как жаль, что нельзя поделиться – возможно, вместе они смогли бы что-нибудь придумать. Но горячность принца погубит все в одночасье… Так и не определившись с выбором, Лючия тяжело вздохнула.
Gem: Словно в подтверждение ее слов Джем яростно выдохнул; рука, успевшая обвиться вокруг талии женщины, сжалась в кулак. Неужели она так ничего и не поняла? Неужели этим людям дарована одна только сердечная слепота и все, даже самое стыдное и тайное им надо говорить прямым текстом? Сердце в груди принца тоскливо сжалось. Брак Востока и Запада, столько лет представлявшийся его сердцу, попытка примерить мусульманскую и европейскую свои половины - миф, иллюзия, несбыточная мечта... Бесполезно. Единение тел не создает единения душ, и даже сейчас, ощущая близость своей женщины всем обнаженным телом, он был более далек от нее, чем когда-либо. Да, именно так: обнажить суть, разрушить все тайны - а потом с обидой ребенка удивляться, что мир вокруг лишился загадок и томительной прелести. Вот мир Европы. ... Он посмотрел на женщину, в молчанье прижавшуюся к его груди. Даже для нее страх его гнева, страх немедленного наказания сильнее и больше, чем будущее взаимное недоверие. Она не поняла, что он хотел сказать ей, не услышала слов любви, которые так и не слетели с языка. Дама с единорогом насмешливо улыбнулась ему и исчезла за пологом синего шатра. Принц наклонился и со вздохом поцеловал Лючию Фальеро в висок. Если ты живешь в Риме, веди себя подобно римлянину - так частенько говорил его секретарь. Но как быть, если Рим - твоя клетка, а не дом?
полная версия страницы